Зейферт удалился от Робеспьера обнадеженный, но его радость оказалась недолгой, поскольку буквально через час в его дверь стучал слуга Робеспьера, который очень ценил доктора: когда-то тот вылечил его от крайне тяжелой болезни. Этот человек поспешил предупредить Зейферта, что ему грозит серьезная опасность. "Не знаю почему, но вы показались сегодня Робеспьеру очень подозрительным, – сказал слуга, – и он сказал мне: "Доктор Зейферт сочувствует вовсе не свободе, а деспотам. Он передо мной проговорился"".
Несмотря на то что на сей раз угроза была уже не абстрактной, а совершенно конкретной, Зейферт снова решил попытать счастья, на сей раз у герцога Филиппа Орлеанского – Эгалите. В дневнике доктор пишет: "До герцога добраться было нелегко. Его негр сообщил мне по секрету, что он сидит, запершись, и никого не принимает. Я тут же написал ему записку: "Примите меня по крайне важному делу". Негр возвратился и повел меня к своему господину. Когда я рассказал герцогу об опасности, которой подвергалась его свояченица, принцесса Ламбаль, он произнес: "Это ужасно! Но что же я могу для нее сделать, когда и сам-то сижу почти под арестом. Ради Бога, скажите мне, что я могу сделать для ее спасения?". Далее Зейферт попросил Эгалите обратиться с просьбой о помиловании принцессы Ламбаль к Дантону. Он не уходил до тех пор, пока это письмо не было составлено, после чего взял его и сразу же доставил министру юстиции. Дантон отговорился, что сделает все от него зависящее, чтобы в Париже не происходило самосудов. Однако все уже было решено, и эти слова были пустыми.
И вот наступил кровавый сентябрь, и на улицах Парижа начались массовые убийства. О принцессе Ламбаль в первый день резни как будто забыли, но она не могла не чувствовать естественного в подобном положении ужаса. За ней пришли на следующий день. Два национальных гвардейца вошли в ее камеру и объявили, что заключенная должна немедленно покинуть Форс: ее переводят в другую тюрьму, при аббатстве. Принцесса, предчувствуя неладное, ответила, что ей очень не хотелось бы покидать теперешнее место заключения, поскольку, на ее взгляд, все тюрьмы не отличаются друг от друга почти ничем. Она умоляла гвардейцев не трогать ее, и на какое-то время им показалось, что никакими силами невозможно заставить ее спуститься вниз.
Пришлось позвать надзирателя, который потребовал от заключенной повиноваться властям. "От этого будет зависеть ваша жизнь", – сказал он для пущей убедительности и, что самое интересное, не соврал. От этого в самом деле зависела жизнь, вот только в каком аспекте? Жертва и надзиратель поняли данную фразу каждый по-своему. Однако фраза возымела требуемый эффект, и принцесса сдалась, сказав, что готова выполнить все требования тюремщиков. Она только попросила их удалиться на несколько минут на лестничную площадку, чтобы ей дали возможность одеться и немного привести себя в порядок. Мадам де Ламбаль надела платье и чепец, после чего попросила надзирателя помочь ей спуститься, поскольку от перенесенных волнений чувствовала страшную слабость.
Надзиратель вместе с подругой королевы достиг привратницкой, маленькой и узкой комнатки, где, как оказалось, с самого утра уже полным ходом шло заседание самозваного народного судилища бандитов-сентябристов. Здесь было невероятно тесно. Собравшаяся толпа громко говорила, мужчины курили и спорили, а с улицы то и дело доносились крики и стоны умирающих, уже осужденных этим судом, проходившим под председательством прокурора городской Коммуны Эбера. Увидев столь жуткую картину, принцесса потеряла сознание. Едва горничная привела ее в чувство, как вокруг поднялся невообразимый шум и вопли, от которых мадам Ламбаль снова упала в обморок.
Дождавшись, когда несчастная женщина придет в себя, Эбер начал допрос, продолжавшийся, по свидетельству современников, всего несколько минут. Эбер потребовал: "Назовите себя". – "Мария Луиза, принцесса Савойская", – отвечала мадам Ламбаль. Далее Эбер спросил о роде ее занятий. "Обергофмейстерина королевы", – сказала заключенная. "Что вам известно о придворном заговоре 10 августа?" – продолжал задавать вопросы прокурор. "Я ничего об этом не знаю, – честно ответила принцесса. – Я даже не знаю, существовал ли такой заговор вообще. Я впервые о нем слышу". – "Тогда ваш долг – присягнуть, что вы поддерживаете наши идеи свободы и равенства и во всеуслышание заявить о том, что вы ненавидите короля и королеву и весь монархический режим", – заявил Эбер. "Я действительно поддерживаю идеи свободы и равенства, – отвечала принцесса, – но я никогда не признаюсь в ненависти к государям, потому что это не соответствует истине и противно моей совести".
Поддерживающий под руку мадам Ламбаль надзиратель быстро прошептал ей на ухо: "Умоляю вас, поклянитесь немедленно во всем, иначе в противном случае вы погибнете". Но принцесса только закрыла лицо руками и пошла к выходу. "Освободить эту аристократку!" – крикнул судья. На языке самозваного судилища это означало смертный приговор.
Историки считают, что Эбер не имел намерения вынести приговор подобного рода. Какое-то время он сомневался в правильности принятого решения, и даже, когда принцесса отказалась заявить, что ненавидит монархию, он отправил гонца в Коммунальное управление, чтобы получить дальнейшие указания. Петион и Мануэль посоветовали ему объявить народу, что мадам Ламбаль принимала участие в дворцовом заговоре 10 августа. Едва получив соответствующие распоряжения, судья велел своим людям немедленно затесаться в толпу и настроить ее против заключенной, что и было сделано. Не прошло и пяти минут, как повсюду послышались разъяренные вопли: "Дайте нам Ламбальшу! Мы требуем Ламбальшу!".
Теперь Эбер был чист, поскольку подобные крики могли считаться изъявлением народной воли. Говорят также, будто у принцессы при обыске были найдены некоторые улики, которые затем предопределили ее дальнейшую участь. Вот что говорит по этому поводу в своих мемуарах молочный брат Марии Антуанетты: "Не могу отказаться от тяжелой обязанности привести здесь несколько малоизвестных фактов, которыми сопровождалась плачевная кончина самой достойной и самой нежно любимой королевской подруги.
Три письма, найденные в чепчике госпожи Ламбаль во время ее допроса, решили ее участь. Одно из писем было от королевы. Этот факт, о котором не упоминается ни в одних записках того времени, подтверждается, однако, и одним из офицеров герцога Пентьеврского, сопровождавшего принцессу на первый допрос в Городскую думу (20 августа). Он ясно слышал, как один из комиссаров доложил об этих злосчастных письмах, которые действительно были найдены. Доносчик до того в течение 8 лет состоял при принцессе и не раз пользовался ее благодеяниями. Повлияли ли эти письма на решение сентябрьских убийц или нет, мы все же не можем найти ни малейшего оправдания этому преступлению, совершенному притом в исключительно зверской обстановке".
Далее предоставим слово очевидцу первого акта этой кровавой драмы, которая стала настоящим позором эпохи террора и наглядно продемонстрировала, насколько садистским и безумным может стать настроение революционно настроенной народной массы. Секретарь-редактор Комитета общественной безопасности свидетельствует в своих мемуарах: "Некоторые из деятелей резни, заметив в тюрьме Форс принцессу Ламбаль, тотчас же признали в ней свояченицу царя всех убийц – герцога Филиппа Орлеанского. Она уже будто бы выходила на свободу, когда ее встретил глава палачей-добровольцев и, узнав ее с первого же взгляда, вспомнил, что царь убийц, герцог Филипп, приказал предать смерти и поруганию эту свою родственницу. Он вернул ее обратно и, положив ей руку на голову, сказал: "Товарищи, этот клубок надо размотать!".
Затем на сцену выступил некий Шарла, до революции помогавший парикмахеру, а теперь ставший барабанщиком милицейского батальона. Находясь уже в изрядном подпитии, он решил сорвать концом своей сабли чепец с головы принцессы и задел лезвием ее лоб немного повыше глаза, отчего кровь брызнула ручьем, а роскошные белокурые волосы несчастной рассыпались по плечам. Как волки, почуявшие запах крови, опьяняясь ее видом, убийцы схватили принцессу под руки и поволокли ее через горы валяющихся на улице трупов. Бедная мадам Ламбаль уже не могла сохранять равновесие и только прикладывала неимоверные усилия, чтобы не упасть. Единственное, что ее заботило, – как бы ее поза не сделалась непристойной, отчего она постоянно сжимала ноги.
В этот момент из толпы вышел молодой человек, прилично одетый, вид которого совершенно не гармонировал с озверевшей пьяной толпой. Видя, что принцесса уже практически обнажена и старается, несмотря на это, хоть как-нибудь прикрыться руками, он закричал в полном негодовании: "Что вы делаете? Вспомните, что у вас есть жены и матери! А если бы это были они?". Немедленно толпа бросилась на неизвестного защитника обреченной принцессы, и через минуту он был убит: десятки копий одновременно вонзились в него, а потом на безжизненное тело накинулись и растерзали в клочья.
В узком переулке между улицей Сент-Антуан и тюрьмой Форс слуги принцессы не выдержали столь жуткого зрелища и принялись в отчаянии кричать: "Помогите!". На них немедленно набросились убийцы, и двое нашли свою смерть тут же; остальным удалось бежать.
И вновь Шарла, подхватив полено, ударил им по голове мадам Ламбаль, и она, потеряв сознание, упала на гору трупов. Мясник Гризон немедленно отсек ей голову своим мясным косарем, а далее началось многочасовое издевательство над трупом. Два часа чернь наслаждалась видом обезглавленного тела, из которого лилась кровь. К нему приставили двух людей, которые занимались тем, что обмывали его и просили окружающих обратить внимание на то, какое это тело белое и нежное. Современники говорят, что в это время они видели настолько возмутительные по распутству сцены, описать которые у них не поднимается рука.
Так, Мерсье свидетельствует, что над трупом мадам Ламбаль было совершено все самое зверское и отвратительное, что только способен придумать обезумевший садист. У нее отрезали груди и разрезали живот, откуда вытащили все внутренности. Один из убийц, обмотавшись кишками, вытащил сердце несчастной жертвы и начал рвать его зубами. В результате тело было разрезано на куски, причем все части бандиты поделили между собой, а один из них, которому достались половые органы, ради шутки устроил себе из них подобие усов. Самое же страшное в том, что и в настоящее время коллекционеров не смущают находки подобного рода. Относительно недавно эти части тела принцессы можно было увидеть засушенными; на одной из выставок они красовались на шелковой подушке.
На этом, однако, страшная одиссея трупа не закончилась. Бертран де Мольвиль утверждал, что одну ногу принцессы, оторванную от туловища, зарядили в пушку и дали залп. До этого он видел, по его словам, как 3 сентября 1792 года из тюрьмы Форс вывели невысокую женщину в белом платье, которую толпа палачей, вооруженная самым разным оружием, беспощадно била. Он был свидетелем убийства этой женщины, видел, как ей отрубили голову, как затем убийцы потащили по парижским улицам кровавые клочья мяса. Кто бы мог подумать, что всего несколько часов назад эти жуткие части тела были прекрасной белокурой принцессой, неотразимой в своем обаянии, которая, как говорили современники, "у подножия трона служила своей красотой".
Убийцы бежали по городу, волоча за собой клочья мяса, как вдруг заметили какой-то предмет, который выглядывал из обрывков одежды, кое-как сохранившихся на трупе. Этот предмет оказался маленьким портфелем. Барабанщик по имени Эрвелен решил, что будет разумно передать находку в Комитет секции Воспитательного дома. Все документы, находящиеся в портфеле, были тщательно зафиксированы, а поведение Эрвелена одобрено.
Из Комитета секции Воспитательного дома Эрвелен был отправлен в Законодательное собрание, где произвели допрос по поводу убийства принцессы Ламбаль. Этот допрос остался зафиксированным в документах, и его жуткий реализм потрясает до сих пор.
"Вопрос: Не было ли изжарено сердце бывшей принцессы Ламбаль по требованию людей и даже его самого в топившейся печке в этом заведении (в кабачке неподалеку от места убийства, где развлекались бандиты – прим. авт.) и не ел ли он затем сам этого сердца?
Ответ: Не видел и не ел.
Вопрос: Не носил ли он на острие своей сабли половые органы Ламбаль?
Ответ: Нет, я носил кусок ее гребенки.
Вопрос: Как же можно было прикрепить кусок гребенки на конец сабли?
Ответ: Это была часть головного убора – тока.
Вопрос: Но гребенка и ток – две разные вещи?
Ответ: Они были соединены проволокой.
Вопрос: Где были подобраны эти вещи?
Ответ: В канаве, напротив тюрьмы Форс.
Вопрос: Не принимал ли он участия в процессии, которая ходила по улицам с головой и другими частями тела убитой?
Ответ: Нет".
Так, по свидетельским показаниям, историкам удалось уточнить путь страшной одиссеи трупа принцессы Ламбаль. Одна из свидетельниц, мадам Лебель, супруга одного из художников, бывшего члена Академии, в этот день по стечению обстоятельств оказалась на улице Кордери. Там слышался ужасный шум. Встревоженная женщина спросила у прохожих, что случилось? Те ответили, что это по Парижу носят голову приятельницы королевы. Насмерть перепуганная, мадам Лебель бросилась искать убежище у одного из знакомых парикмахеров, поскольку считала того убежденным роялистом. Тем не менее скрыться от страшной процессии ей так и не удалось. Стоило ей войти в салон, как буквально следом за ней в парикмахерскую хлынула толпа с мертвой головой.
Бандиты потребовали от мастера, чтобы тот "как следует отделал голову Ламбальши, чтобы Антуанетта ее узнала". Несчастному парикмахеру ничего не оставалось, как подчиниться требованиям обезумевшей пьяной оравы. Ему пришлось вымыть голову, завить и напудрить все еще роскошную белокурую шевелюру, хотя остатки крови он так и не смог убрать с волос. Удовлетворенные убийцы забрали голову, насадили ее на пику и направились в Тампль.
В час дня жуткая процессия приблизилась к Тамплю. Муниципальная стража осведомилась, чего хотят эти люди, на что последовал ответ: "Заставить Антуанетту приложиться к голове, которую она так любила, а потом пронести по улицам уже две головы". Чтобы предупредить очередной самосуд, два комиссара, надев трехцветные шарфы, видимо, для успокоения толпы, решили вступить в переговоры с народом и хоть как-то охладить горячие головы. Один из комиссаров заявил, что Национальное собрание доверило ему защиту королевской семьи в качестве самого ценного залога страны перед лицом наступающего неприятеля, а потому в данном случае самосуд явится не только делом неполитичным и недальновидным, но также опозорит всю нацию, допустившую убить своих государей без суда и следствия.
В итоге комиссары предупредили толпу, что она может стать жертвой подстрекательства лиц, склонных к перегибам, чего республика одобрить решительно не может. "К тому же, – заявили они, – подобное дикое поведение роняет престиж парижан в глазах остальных французов". С другой стороны, комиссары сами не на шутку опасались стать жертвой самосуда толпы, готовой на все и неизвестно в какую минуту. "Мы оказываем доверие вашему благоразумию, – сказали комиссары, – а потому пропустим шестерых представителей в Тюильрийский сад, чтобы те смогли предъявить королеве свои требования, и их станут сопровождать представители законной власти".
Вслед за этим ворота сада Тюильри были отворены, и за пределы ограды ворвались, правда, не шестеро, как просили комиссары, а, как минимум, в два раза больше, а за ними просочилось еще несколько десятков особенно возбужденных рабочих со своими кровавыми трофеями. Комиссары поняли, что поддержание общественного порядка превращается в большую проблему.
В толпе раздались вопли и требования, чтобы королева подошла к окну, потому что, если она не посмеет исполнить требования бандитов, то они пройдут внутрь дворца и заставят Марию Антуанетту "поцеловать голову своей б…". Тем не менее комиссары проявили похвальную стойкость, не позволив убийцам исполнить свое намерение. Те поняли, что проникнуть в место заключения королевы им не представится возможности, а потому отвели душу в самых непристойных ругательствах и отвратительных проклятиях, какие только мог придумать одурманенный кровью и алкоголем мозг.
Не удовлетворившись тем, что им удалось поднять голову погибшей принцессы на пике к самому окну Марии Антуанетты, убийцы чувствовали потребность сделать еще что-либо омерзительное, поскольку их садизм, вырвавшийся на свободу, требовал еще чего-то особенного. Одиссея трупа продолжалась.
В это время герцог Пентьеврский с его прислугой пребывали в состоянии крайнего ужаса и растерянности, поскольку все были уверены, что после визита к королеве озверевшая орда кинется именно к нему, через бульвары, к Тулузскому отелю. Герцог понимал, что он со своими людьми совершенно бессилен перед разбушевавшейся народной стихией, а потому приготовился ко всему и приказал открыть галереи дворца. Ему оставалось только ждать, когда эти дикари с головой его родственницы придут требовать очередной порции крови.
Банда же, проходя по улицам, все больше и больше увеличивалась в размерах. Возглавлял ее все тот же Шарла, который размахивал пикой с насаженной на нее головой, как адским тирсом. Уже вблизи Тулузского отеля навстречу убийцам вышел один из преданных слуг герцога Пентьеврского. Он спросил Шарла, куда направляются все эти люди? "Мы хотим, чтобы эта сволочь немедленно поцеловала свою роскошную мебель", – ответил Шарла.
Стараясь казаться спокойным и сдерживая естественный ужас, слуга мягко и отчетливо произнес: "Вы ошиблись адресом. Она никогда не проживала в этом месте. Квартира, которую вы ищете, находится в Тюильри или в отеле Лувуа".
На самом деле все было не совсем так. Принцесса действительно жила в Тюильри, поскольку этого требовали ее обязанности гофмейстерины: находиться как можно ближе к королеве. Что до остальной собственности, мадам Ламбаль имела конюшни на улице Ришелье. Но ее квартира находилась именно в Тулузском отеле. Удивительно, но толпа по неизвестной причине поверила словам слуги герцога Пентьеврского, а потому чудовищное шествие вновь развернулось в направлении Тюильри. Что творилось в головах убийц, уже совершенно непонятно, однако по дороге в Тюильри пьяной ватаге отчего-то захотелось свернуть в Пале-Рояль.
В Пале-Рояле жил герцог Орлеанский, предатель Филипп Эгалите. Ничуть не смущенный кровавой драмой, разыгрывающейся по всему Парижу, Эгалите собирался сесть за стол со своей любовницей Бюффон. В этой же компании находились несколько его знакомых из Англии. Кажется, толпа слегка испортила обед господину Эгалите.
Когда в дворцовом дворе послышались дикие вопли толпы, один из англичан подошел к окну узнать, что случилось. Он буквально оцепенел от ужаса, увидев голову принцессы Ламбаль на пике. Англичанин отшатнулся от окна, и герцог Орлеанский решил наконец проявить интерес к происходящему на улице. "Ну и что там?" – спросил он равнодушно. "Они несут голову на пике!" – только и смог выговорить англичанин. "И вы так переволновались из-за этого? – фыркнул Эгалите. – Подумаешь: голова на пике. Это нисколько не помешает нашему обеду".