В состав полка тогда входил 61 самолет. В основном это были И-16 и И-16бис. Радиосвязи эти машины не имели, а следовательно, поддерживать между собой контакт в воздухе не могли. Но верно говорится, нет худа без добра. Трудности, которые приходилось преодолевать летчикам во время полетов из-за невозможности радиообмена, шлифовали и оттачивали их летные навыки как нельзя лучше. Несложно представить себе, какое искусство требовалось от летчиков, когда ночью с двух аэродромов поднимались одновременно все машины, собирались по заранее разработанному плану поэскадрильно и шли по замкнутому маршруту до полной выработки горючего в баках.
Осуществлялись и бреющие полеты, когда на высоте 20 - 30 метров эскадрильи шли не вдоль железнодорожной линии, которая могла бы служить ориентиром, а над глухой, никем не меренной и никем не хоженной тайгой - в районах, отмеченных на картах белыми пятнами. Причем надо учесть, что в подобных полетах использовался обыкновенный магнитный компас. Идешь маршрутом по треугольнику, а про себя думаешь: вдруг где-нибудь под тобой в тайге рудные залежи, о которых не только ты, но и ни один геолог слыхом не слыхивал! Компас и без того погрешности в показаниях дает, а если к тому же и магнитная аномалия… Но от аномалий нас, как говорится, бог миловал, а естественные погрешности компаса мы научились учитывать. Словом, летали и ночью, и днем на бреющем, и с ориентирами, и без них - прямо над матушкой-тайгой; летали и совершенствовали мастерство, учились боевой работе в любой, самой сложной, подчас непредвиденно складывающейся обстановке. А время между тем шло…
И вот однажды после очередной инспекции наш 3-й истребительный получил отличную оценку по всем разделам учебно-боевой и политической подготовки.
Честно говоря, для меня это оказалось как гром с ясного неба. Я, конечно, хорошо отдавал себе отчет в том, что полк давно стал не тем, чем был когда-то. Время даром для нас не прошло. От прежней неразберихи и безответственности практически ничего не осталось. А что касается аварий, то мы о них и думать забыли… Честь полка для большинства летчиков стала святым делом. И все же первое место, а вместе с ним и переходящее Красное знамя Военного совета 2-й Отдельной Краснознаменной армии, которое нам вручили, - все это оказалось для нас хотя и чрезвычайно приятной, но неожиданностью. Не сразу поверилось, что заслужили.
Вполне соответствовало высокой награде и материальное поощрение. Комиссар полка, начальник штаба и командиры эскадрилий получили дорогие подарки, а мне вручили автомобиль - знаменитую по довоенным временам эмку. Помимо того мне вручили для награждения личного состава полка изрядную сумму - сто пятьдесят тысяч рублей; на них мы после недолгих размышлений купили с комиссаром Федоровым золотые наручные часы - каждому летчику полка, и карманные серебряные - для техников самолетов.
Однако как показало ближайшее же время, изобильный рог милостей судьбы на этом не оскудел. Мне вскоре предложили, присвоив очередное воинское звание, принять командование 31-й истребительной дивизией. Должен сказать, что в 28 лет подобным назначением может похвастать далеко не каждый. Но мне было не до хвастовства. Дивизия насчитывала пять полков, и все это огромное, сложное хозяйство свалилось внезапно на мои плечи. Какое уж тут хвастовство, тем более что оно вообще несвойственно моему характеру… В пору за голову хвататься. Шутка ли, целая дивизия! Справлюсь ли? Вот вопрос, который волновал меня тогда больше всего. Все остальное отступило на второй план. Да какое там на второй - на десятый! Почивать на лаврах я никогда не умел. Да и не того от меня ждали! Ну удалось поднять полк, вернуть ему доброе имя… А дальше? Повторять пройденное? Но во-первых, не один я вызволял из рутины и запустения полк. Сколько у меня там было единомышленников, оказавших в наиболее трудное время поддержку, - всех не перечислишь и не назовешь! А во-вторых, полк не дивизия: и масштабы совсем иные, и стиль работы придется менять… Хватит ли на все сил, знаний и опыта?
А в довершение всего я был не просто до неприличия молод для новой должности, но и по званию оказался куда ниже иных своих подчиненных. В петлицах у меня красовалась одиа-единственная шпала, а комиссар дивизии носил ромб, начальник политотдела - четыре шпалы. Входит кто-нибудь из них ко мне в кабинет, а я, как младший по званию, вскакиваю, чтобы стоя приветствовать старшего. Годами отработанная привычка срабатывала помимо воли, автоматически. Жизнь мою, понятно, это не упрощало. Правда, надо отдать должное той чуткости и деликатности, с которой старшие и по званию, и по возрасту подчиненные - скажем, тот же комиссар или начальник штаба - помогали мне на первых порах эту разницу сглаживать. Потом, конечно, и сам привык, отношения установились нормальные…
Выручала, как всегда, работа. Ее вскоре навалилось сверх головы. Дивизия перевооружалась. Ранней весной 1941 года в полки стали поступать новые истребители ЛаГГ-3. В ту пору это был самолет экстра-класса. На нем стояло мощное современное вооружение, значительно превосходящее то, что имелось на истребителях И-16. А скорость достигала 549 километров в час, тогда как И-16 развивал 462 километра в час.
Большинство из нас восхищались возможностями новой боевой машины, но часть летчиков считала ее несколько тяжеловатой и менее маневренной, чем И-16. Да и в управлении она была сложнее. Когда я, собрав на Центральном аэродроме командиров полков и эскадрилий дивизии, выполнил на ЛаГГ-3 все фигуры высшего пилотажа, один из командиров полка Печенко сказал:
- Фигуры красивые, а все-таки И-16 ему хвоста надерет!
Оглядев лица летчиков - многие из них в душе были согласны с мнением Печенко, - я понял, что не остается ничего другого, как доказать преимущества нового истребителя делом. И чтобы разом покончить со спорами, предложил подготовить к полету И-16 и провести над аэродромом учебный бой. Противником моим, естественно, вызвался стать Печенко.
Взлетели. Сходимся на встречных курсах, делаю горку - и И-16 сразу же оказывается подо мной: скороподъемность ЛаГГ-3 куда выше. После переворота захожу "противнику" в хвост. Но Печенко не успокаивается. Считает, видимо, что ему просто не повезло. Расходимся по-джентльменски в стороны. Но через несколько минут я вновь у него на хвосте. Что только Печенко не делал, результат неизменно оставался тот же!
Когда сели, по лицам вижу - настроение у летчиков изменилось. Только Горлов, еще один командир полка, нетерпеливо переминается с ноги на ногу, поглядывая в сторону И-16. Чтобы не оставлять ни малейших сомнений, предлагаю попробовать и ему. Горлов охотно соглашается: по всему видно, только этого и ждал. Не знаю, что им руководит, на что надеется, но понимаю: в споре необходима последняя точка.
А в воздухе все повторяется. Разница в скорости дает о себе знать. И не только в скорости. Преимущества нового истребителя бесспорны и в других отношениях. Горлов делает все, что в его силах, но ЛаГГ-3 для него неуязвим. Раз за разом я неизменно заканчиваю тем, что намертво вцепляюсь противнику в хвост.
Вопрос, как говорится, окончательно исчерпан.
После приземления летчиков интересует лишь одно: когда "лаги" поступят в остальные полки?
Вслед за истребителями конструкции Лавочкина мы стали получать и модернизированные самолеты И-153 с ракетным вооружением. Скорость у этого биплана с убиравшимся в полете шасси была поменьше - около 440 километров в час, зато ракетные снаряды зарекомендовали себя поистине грозным оружием. Под каждой плоскостью подвешивалось по четыре эрэса, которые, когда попадали в цель, оставляли от нее одни лишь воспоминания. Но попадать они стали далеко не сразу.
Первые стрельбы по наземным целям дали плачевный результат: все реактивные снаряды с завидным постоянством шли мимо. Подключив к делу инженера по вооружениям Лившица, мы вскоре пришли к выводу, что прицел, поставленный в расчете на стрельбу из пулеметов, не годится. Или, точнее, требует доработки. Ответа на посланный в связи с этим запрос в Москву ждать не стали. Путем подбора определили точки, которые накладывались на прицел в соответствии с расстоянием до мишени, и после этого провели повторные стрельбы. Успех превзошел все ожидания. Ракетные снаряды теперь точно поражали цель.
Позже в дивизии появился первый отечественный радиолокатор конструкции Слепушкина РУС-1, или, как называли его между собой приехавшие из Москвы инженеры, "Редут-1". Вообще говоря, радиолокаторы входили в состав артиллерии Дальневосточного фронта. Но командующий фронтом переподчинил их мне. "Редут" этот оказался довольно громоздким и размещался на четырех автомашинах, но зато имел довольно большую для того времени антенну, что увеличивало радиус действия. С его помощью можно было определить курс летящего самолета и расстояние от радиолокатора; высота полета тогда еще не определялась.
Техника оказалась не только громоздкой, но и довольно сложной в обращении. Основная трудность для нас заключалась в том, чтобы научиться различать на экране радиолокатора траекторию летящего самолета. У инженеров-москвичей это получалось сразу. А я, к примеру, сколько ни глядел на экран, кроме мелькания множества светящихся точек и черточек, ничего разглядеть не мог. А ведь с помощью радиолокатора предстояло управлять самолетами в воздухе…
Сперва мне даже показалось, что москвичи морочат мне голову: ведь смотрим-то мы на один и тот же экран, они что-то там видят, а я - нет. И как ни нелепо выглядело в моих глазах подобное предположение, однако я не удержался от того, чтобы его проверить. Поднимается, скажем, самолет в воздух, и москвичи тут же называют его курс и дальность от радиолокатора, а я по-прежнему ничего не вижу. В следующий раз распорядился, чтобы самолет выполнял маршрут, неизвестный заранее операторам, и, к моему удивлению, они опять правильно определили его курс и расстояние от станции. Ну что тут поделаешь - хоть смейся, хоть плачь!.. Но постепенно, благодаря настойчивым тренировкам, мы тоже научились пользоваться сложной экспериментальной техникой. А впоследствии, в конце 1940 - начале 1941 года, появились и более совершенные радиолокационные установки РУС-2.
Хватало забот и помимо освоения новой техники.
Еще командуя полком, я начал впервые задумываться о том, как лучше и надежнее организовать управление истребителями в условиях боевых действий.
Мысль эта укрепилась у меня, когда я облетывал аэродромы дивизии и помимо решения текущих задач, связанных с укреплением боеготовности, всякий раз интересовался вопросом, как командир полка намерен осуществлять управление самолетами в воздухе в случае боевых действий.
Ответы, мягко говоря, не изобиловали вариантами.
- Сам буду вместе с полком в воздухе, а на земле останется начальник штаба, - слышал обычно я.
- А откуда станет управлять боевыми действиями начальник штаба?
На этот вопрос и вовсе не удавалось получить сколько-нибудь вразумительного ответа. И причину тому следовало искать вовсе не в некомпетентности командиров полков, а в укоренившейся традиции, будто задумываться тут особенно не над чем, все вроде бы и так само собой разумеется. Иной раз весьма трудно заставить себя взглянуть на вещи под другим углом зрения.
Однако без этого, как я понимал, не обойтись. И не только я, разумеется. Как выяснилось позже, идея, которую я вынашивал, приходила в голову далеко не мне одному.
А я между тем, решив больше не откладывать, собрал совещание управления дивизией. Среди присутствовавших были бригадный комиссар Шаншашвили, начальник штаба дивизии полковник Пынеев, начальник политотдела полковник Соколов и некоторые другие руководящие работники. Рассказав о своем замысле, я предложил высказаться, у кого какие на этот счет будут соображения.
Сама мысль о строительстве командного пункта возражений ни у кого не вызывала. Кто-то поинтересовался, есть ли уже проект, кто-то стал уточнять детали… В общем, реакция оказалась такой, какую примерно я и ожидал.
Но когда речь зашла о практическом осуществлении моего предложения, возникли разногласия. Строить КП предстояло своими силами, иного пути я не видел.
- А специалисты где? А материалы? А необходимые средства, наконец? - загибал пальцы на огромной, растопыренной в негодующем жесте ладони Шаншашвили. - Горячку порешь, командир! Самим не справиться, строители нужны…
Но я настаивал на своем. Объект, как теперь говорят, неплановый, средств на него никто не отпустит… А если бы и отпустили, строителей в здешних местах сыскать непросто…
- Добиваться надо! - не соглашался бригадный комиссар. - КП не баня, нельзя в таком деле самодеятельностью заниматься…
Остальные либо отмалчивались, либо приняли сторону Шаншашвили. Кто при подобных обстоятельствах в самострой не верил, кто ответственность на себя брать не желал…
Наконец я не выдержал и в сердцах объявил, что дело, дескать, решенное и строить КП все равно придется. Одним словом, вопрос исчерпан.
- Кем решенное? - вскочил с места Шаншаншнли. - Начальство знает? У начальства был?
- Надежный КП не начальству, а прежде всего, нам самим нужен! - уклонился я от прямого ответа. И добавил уже официальным тоном: - Что же касается вашего особого мнения, завтра же доложу о нем члену Военного совета Желтову.
Затем распорядился назначить руководителем строительства заместителя начальника штаба и на том закрыл совещание.
С Шаншашвили до этого мы жили дружно, но теперь, видно, нашла коса на камень. Отступать я не собирался. И хотя о замыслах своих никому, в том числе и члену Военного совета Дальневосточного фронта Желтову, еще не докладывал, но в поддержке не сомневался. Что же касается специалистов, то зря комиссар пугает: проект есть, а люди в дивизии любых профессий найдутся - не боги, в самом-то деле, горшки обжигают… И со стройматериалами, если понадобится, тоже помогут, а леса и своего сколько хочешь - тайга вокруг…
С такими мыслями я и явился на другой день к Желтову. Доложил все по порядку. Слушал меня Алексей Сергеевич не перебивая, внимательно. А когда я закончил, сказал коротко:
- Идея верная. Идем к командующему.
Командующий Дальневосточным фронтом И. Р. Апанасенко тоже долго не раздумывал. Со свойственной ветерану и герою гражданской войны решительностью Иосиф Родионович заявил:
- Дело нужное. Строй. И сами поможем, и других заставим. А проект оставь. Сам утверждать буду.
Проект Апанасепко утвердил в тот же день, внеся, правда, в него существенную поправку - второпях забыли предусмотреть оборону КП на случай нападения противника. Возвращая подписанный проект, Иосиф Родионович вновь подтвердил своевременность задуманного строительства, а под конец добавил:
- Дату утверждения я специально днем раньше поставил, чтоб комиссар твой не шибко горячился. Строить-то вместе придется…
Но случилось так, что возводить КП дивизии пришлось не столько мне, сколько самому Шаншашвили, который, кстати, стал вскоре одним из самых активных сторонников строительства. А я нежданно-негаданно угодил в госпиталь.
Осень на Дальнем Востоке стоит короткая. После недолгих дождей ударили морозы, повалил снег… В один из таких дней я вылетел на И-16 в полк Печенко. Маршрут проходил вдоль Амура, который уже был скован льдом. Справа по курсу как раз показалась какая-то деревенька, когда мотор внезапно заклинило.
Садиться, кроме Амура, некуда, а без вынужденной не обойтись. Лед на реке неровный, в переметах снега, пришлось садиться на брюхо, не выпуская шасси. Вылез из машины, чувствую, морозец не шуточный. Одет, верно, я был тепло: меховой комбинезон, на ногах унты из собачьего меха. Прикинул направление и потопал в сторону деревни. А снег глубокий, идти по нему тяжело - ноги проваливаются чуть ли не по колено. По дороге, когда уже изрядно выбился из сил, на глаза мне попался здоровенный ствол поваленного дерева, да такой широкий, что не только присесть, даже прилечь можно. Я, по глупости, и прилег. Полежу, думаю, минут десять, переведу дух - и дальше… Но только лег, тотчас сморило сном. Не знаю, сколько прошло времени, но когда проснулся, понял, что худо мое дело. Вздохнуть не могу - в груди острая колющая боль; мокрый от пота комбинезон заледенел, стал жестким, будто скафандр… И вдруг слышу: собаки где-то неподалеку лают. Как позже выяснилось, каких-нибудь километр-полтора я до жилья не дошел.
В госпитале установили диагноз: двустороннее крупозное воспаление легких. Сосед по палате, услышав, вздохнул негромко: не жилец, дескать. В ту пору болезнь эта и впрямь косила людей без разбора: и старых, и малых, и слабых здоровьем, и крепких… Антибиотиков еще не было, лечили банками да камфарой.
Затрудняюсь теперь сказать, что меня спасло, что помогло выкарабкаться. Может, молодость и жизненная закалка, а может, комиссар Шаншашвили… В больнице он меня навещал часто. И всякий раз рассказывал о том, как идет строительство КИ дивизии. С жаром рассказывал, с множеством подробностей, даже в лицах кое-кого представлял, чтобы позабористей выходило. Так и построили КП, пока я в госпитале лежал. А рассказы Шаншашвили придавали мне сил, принося радость и помогая бороться с болезнью.
Едва выписавшись, я собрал командиров полков и начальников штабов, показал им вместе с Шаншашвили новехонький КП дивизии и распорядился, чтобы начинали строить такие же во всех полках. А чуть позже по приказу Апанасенко приступили к строительству и в других дивизиях.
Наступила весна сорок первого. Фашизм уже успел подмять под себя пол-Европы. А международная обстановка продолжала накаляться. Пакт о ненападении, заключенный с гитлеровской Германией, обмануть нас не мог. Все понимали: войны не избежать. Вопрос был лишь :в том, когда она начнется. Однако мало кто из нас думал, что война уже на пороге и пушки вот-вот заговорят. Хотя пакт о ненападении и рассматривался как отсрочка и мы понимали, что Гитлер не задумываясь отбросит его, как только сочтет это необходимым, но мы здесь, на Дальнем Востоке, больше опасались неприятностей со стороны Японии. И в самом деле, японцы уже не раз пробовали прочность наших границ, а гитлеровская Германия, как мы считали, еще подумает, прежде чем решится открыто напасть на нашу страну. В общем, настроения, прямо надо сказать, складывались противоречивые.