В процессе подготовки выбор пал на основной аэродром немцев в Щиграх. Именно там была сосредоточена наиболее значительная часть фашистских истребителей. Согласовали время. Мы вылетаем первыми и связываем немцев боем. А штурмовики вскоре после нас, но точно в назначенный срок спокойно идут к своим целям - работать.
В штурмовке аэродрома предстояло участвовать 17-му истребительному полку, в котором тогда воевал Новиков. Всего в воздух подняли двадцать четыре истребителя. Ударную группу вел Новиков, а я шел ведущим группы прикрытия. При подлете к Щиграм у немцев сработало четко поставленное визуальное наблюдение за воздухом, и они успели предупредить своих летчиков на аэродроме. Поэтому, когда мы подошли к аэродрому, от взлетной полосы успела оторваться первая пара Ме-109. Остальные истребители также готовились к взлету. Еще несколько минут, и жестокой схватки в воздухе не миновать…
Но Новиков, не теряя ни секунды, с ходу пошел в атаку и срезал прямо над аэродромом первого "мессера". За ним вспыхнул второй. Оба Ме-109 упали на взлетную полосу, загородив ее горящими обломками. На втором заходе группа Новикова подожгла на земле еще несколько вражеских машин. Ни один немец так и не сумел подняться с аэродрома.
А штурмовики тем временем без помех делали свое дело. Несколько "яков", которые на всякий случай прикрывали их, остались без работы: немецких истребителей в воздухе не оказалось. Таким образом, потерь ни у штурмовиков, ни у нас не было.
Новая тактика полностью оправдала себя и получила вскоре широкое распространение. Противнику пришлось рассредоточивать свои истребители сразу на нескольких аэродромах, а кроме того, вести непрерывное барражирование в воздухе.
Пытались и немцы штурмовать наши аэродромы. Но мы, предугадав подобные действия, успели оборудовать в разных местах отвлекающие ложные аэродромы, куда и пришлась основная часть ударов противника.
Однако в целом обстановка на советско-германском фронте летом 1942 года складывалась в пользу противника. Ослабленные неудачами под Харьковом наши войска отказались от наступательных действий и вновь, как и летом сорок первого, были вынуждены перейти к стратегической обороне. В июне противник вышел к Воронежу, верхнему течению Дона и оккупировал Донбасс. К середине июля немцы прорвали оборону между Доном и Северским Донцом, получив возможность двинуть свои главные силы на Кавказ и к Волге. На сталинградском направлении фашистам удалось сосредоточить около 30 дивизий и большое количество авиации. Чтобы противостоять наступлению врага, был создан Сталинградский фронт, в состав которого вошли четыре общевойсковые армии и 8-я воздушная армия под командованием генерала Т. Т. Хрюкина.
Глубокий прорыв противника на кавказском и сталинградском направлениях резко обострил общую обстановку, и в конце июля Народный комиссар Сталин подписал исторический приказ № 227, в котором говорилось: "Ни шагу назад!"
Суровые слова, но и время было суровое. Все понимали: надо выстоять. Выстоять во что бы то ни стало. И страна, народ делали все, что было в человеческих силах.
Особую роль советское командование отводило дальнейшему развитию и укреплению наших ВВС. Летом сорок второго началось формирование авиационных корпусов резерва ВГК. В состав их входило от двух до четырех дивизий. Штаты истребительных полков возросли с 22 до 32 самолетов. Изменился и состав звена: теперь оно состояло из двух пар истребителей.
В целях повышения результативности боевых действий авиации был издан ряд приказов НКО и ВВС. Один из них непосредственно касался нас, летчиков-истребителей. В нем, в частности, говорилось:
"Считать боевым вылетом для истребителей только такой вылет, при котором истребители имели встречу с воздушным противником и вели с ним воздушный бой, а при выполнении задачи по прикрытию штурмовиков и бомбардировщиков считать боевым вылетом только такой вылет, при котором штурмовики и бомбардировщики при выполнении боевой задачи не имели потерь от атак истребителей противника".
Читая эти строки, я понимал, насколько своевременной была проявленная нами в Щиграх инициатива. Воевать по шаблонам - значит нести неоправданные потери. Нужно учиться побеждать малой кровью. А без поисков новых тактических приемов, без активного переосмысливания привычных, рутинных способов воздушного боя достичь этого практически невозможно.
Того же добивалось и командование ВВС Красной Армии. Оно требовало систематически наносить удары по придвинутым к передовой линии вражеским аэродромам, вытеснять оттуда авиацию на более дальние, тыловые, что затрудняло бы ее действия на поле боя; шире внедрять практику уничтожения самолетов противника в тылу врага, на путях подхода к линии фронта; предоставлять истребителям инициативу в выборе способов атаки; создавать условия для массовой передачи опыта лучших мастеров воздушного боя, распространяя успешно зарекомендовавшие себя новые тактические приемы на все части; смелее выдвигать на ответственные командные должности наиболее инициативных, освоивших передовой опыт командиров и летчиков.
Не берусь утверждать точно, но все же, видимо, в связи с этими требованиями я в конце октября, в самый разгар боев за Сталинград, когда врагу уже удалось выйти к Волге, получил новое назначение - командующим смешанной авиагруппой, куда помимо истребителей входили штурмовики и даже ночные бомбардировщики. Авиагруппа должна была действовать на стыке двух воздушных армий - 8-й, которой командовал генерал Хрюкин, и 17-й, командующим которой стал генерал Красовский. Подчинялась авиагруппа непосредственно Главному штабу ВВС, но ни собственных тылов, ни связи у нее не было. Считая, что в таких условиях авиагруппе эффективно действовать будет затруднительно, я приехал в село Серафимовки, где разместился штаб Красовского, и, изложив свои соображения, попросил Степана Акимовича ходатайствовать о включении авиагруппы в состав 17-й воздушной армии.
- Тебя на самостоятельное дело выдвинули, а ты опять в подчиненные просишься, - пошутил, выслушав мои доводы, Красовский. - Не знаю уж, как и быть. Ты командующий, и я командующий; выходит, один командующий другому командующему подчиняться будет. Субординация нарушается…
Однако резоны мои Красовского убедили, и разговор наш закончился тем, что Степан Акимович пообещал связаться на этот счет с командующим ВВС Новиковым. А вскоре я получил письменный приказ о том, что авиагруппа теперь будет входить в оперативное подчинение 17-й воздушной армии.
19 ноября началось контрнаступление наших войск под Сталинградом. Авиации в нем отводилось особое место. Численное преимущество, хотя и незначительное, у нас имелось; у немцев в общей сложности было под Сталинградом 1216 самолетов, наша авиация располагала 1350 боевыми машинами. Оставалось реализовать его на деле. И наша авиация с честью справилась с этой задачей.
В первые дни контрнаступления погода чаще всего стояла нелетная, что, естественно, затрудняло действия авиации. Туманы и низкая облачность мешали летчикам поддерживать наземные войска, что называется, в полную силу. Однако боевые вылеты не прекращались ни на один день. Авиагруппа взаимодействовала с 5-й танковой армией генерала П. Л. Романенко, наносила удары по аэродромам противника, прикрывала с воздуха наступающие войска.
23 ноября, на пятые сутки после прорыва вражеской обороны, войска 4-го танкового корпуса Юго-Западного фронта соединились в районе хутора Советского, возле Калача, с частями 4-го механизированного корпуса Сталинградского фронта - немцы оказались в котле. В окружение попало 22 дивизии противника и 160 отдельных частей общей численностью 330 тысяч человек. Несмотря на все усилия гитлеровского командования прорвать кольцо и вызволить попавшие в окружение войска, ни один немецкий солдат из котла не вырвался. Не помогла ни специально созданная для деблокировки группа армий "Дон" под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна, ни дивизии, которые немцы спешно перебрасывали не только с Кавказа, из-под Воронежа и Орла, но и из Польши, Франции, Германии, ни пресловутый воздушный мост, с помощью которого Геринг хвастливо обещал наладить бесперебойное снабжение группировки Паулюса всем необходимым.
Мост этот советская авиация, используя свое превосходство в воздухе, буквально растащила по бревнышку. Наши истребители перехватывали самолеты Геринга в воздухе и отправляли их вместе с предназначенными для окруженных дивизий Паулюса грузами на землю в том виде, в каком от них уже нельзя было ожидать ровно никакого прока - как от любой горящей груды обломков.
Самому мне в те дни подниматься в воздух доводилось не часто: штаб авиагруппы был небольшим и работа по организации и управлению боевыми действиями отнимала почти все мое время. И все же я старался использовать малейшую возможность, чтобы принимать участие в боевых вылетах.
Сталинград, когда он оказывался под крылом, всякий раз производил на меня тяжелое впечатление, от которого так и не удалось до конца избавиться. От города, хорошо знакомого мне по тем временам, когда я учился, а затем работал инструктором в летной школе, ничего не осталось. Если, конечно, не считать развалины. Казалось, что пролетаешь над огромной черной дырой, контрастно выделявшейся на фоне ослепительно белых, занесенных глубоким снегом полей, вплотную подступавших к гигантскому пепелищу. Там, где когда-то люди трудились, растили детей, ходили в кино и друг к другу в гости, где, одним словом, текла обычная жизнь большого приволжского города, теперь раскинулась выжженная пустыня, безликое ничто из обгорелой земли, камней и обломков. Ни я, ни другие летчики не могли смотреть на все это без опалявшего душу гнева, без ненависти к тем, кто стер с лица земли целый город вместе с жизнью населявших его людей, кого жажда власти и алчность на чужое добро превратила в тупых, бездушных варваров, не сохранивших в себе ничего, кроме низменных инстинктов и разнузданной, ничем не сдерживаемой агрессивности. И мы стремились бить врага без устали и беспощадно. Причем это была не только фраза. Война, мол, эмоциональных подстегиваний не требует - с гневом там или без гнева, а все равно воюешь. Но так только кажется. Ненависть к врагу делала нас сильнее и зорче, добавляла в бою если не умения и мастерства, то упорства и воли к победе…
Однажды во время барражирования над одним из участков территории противника я уже собирался вести шестерку "яков" назад, на аэродром, так как горючего в баках оставалось совсем немного. И вдруг с запада, со стороны солнца, показалась большая группа "юнкерсов", идущих под прикрытием Ме-109. Вступать в бой было рискованно: немцев много, схватка могла затянуться, а горючего, как уже сказано, кот наплакал. Но дать врагу уйти безнаказанно мы просто не могли. Одна только мысль об этом вызывала чуть ли не физическое отвращение: черное пепелище Сталинграда должно было стать могилой и для тех, кто в этом повинен, - котел, в который попали дивизии Паулюса, надлежало держать надежно закрытым и сверху.
Набрав для атаки высоту, выбираю мишенью головной "юнкерс". Ведомым моей пары был в тот раз старший лейтенант Никитин - он тут же повторил вслед за мной маневр. Стремительно сближаюсь с Ю-52, но огня не открываю - для повторной атаки может не хватить горючего. Его и так в обрез. Только-только, чтоб дотянуть после короткого боя до аэродрома. Поэтому бить надо наверняка, с близкой дистанции.
Теперь пора… Жму на гашетку - короткая, куцая очередь, и все! Оружие отказало. Но к транспортнику уже потянулись новые трассы - открыл огонь мой ведомый. К тому, что немец получил от меня, Никитин добавляет свою порцию. "Юнкерс" задымил и тут же взорвался в воздухе.
Остальные две пары "яков" - и тоже с первого же захода - зажгли каждая по Ю-52.
Все произошло внезапно, настолько быстро и четко, что "мессеры" даже не успели вмешаться. А может, не захотели. Во всяком случае, преследовать, нас, когда после успешной атаки мы взяли курс к себе на аэродром, они не стали.
А горючего у одного из "яков" все же не хватило, пришлось идти на вынужденную. У меня, когда приземлялся на аэродроме, тоже не оказалось ни капли.
Зато "юнкерсы" рухнули на землю с полными баками.
В ходе воздушной блокады все яснее и яснее проглядывался наступательный характер действий нашей истребительной авиации, к которому она теперь переходила от свойственной первым полутора годам войны оборонительной тактики. Опережать противника в обнаружении, чтобы перехватить инициативу в бою; обеспечивать запас скорости, позволявшей наносить стремительный, внезапный удар и маневрировать с большими перегрузками; выходить из атаки в заднюю полусферу на большой скорости, избегая при этом проскакивания, чтобы не подставить себя под пушки противника, за счет гасящего избыток скорости набора высоты; прекращать бой неожиданным для противника маневром, обеспечивающим быстрый уход из пределов зрительной с ним связи… Все эти, а также другие элементы, присущие тактике наступательного боя уверенно входили в арсенал боевых действий наших летчиков-истребителей. Безвозвратно уходили в прошлое времена, когда фашисты чувствовали себя хозяевами в воздухе…
За период с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года наша авиация уничтожила под Сталинградом до 3000 вражеских самолетов.
В конце декабря сорок второго я получил распоряжение оставить Юго-Западный фронт и срочно прибыть в Москву, в штаб Военно-воздушных сил.
Приказ для военного человека дело привычное. Но как его выполнить, если транспортные самолеты из-за метелей и снежных зарядов не летали, а про железную дорогу и думать не хотелось - пешком быстрей доберешься! А в Москву прибыть ведено срочно… Словом, пешком не пешком, а выход из положения искать надо.
Выручил механик. Александр Меньшиков на выдумки всегда был горазд - смышленый, находчивый, изобретательный, - с таким не пропадешь. Он и в механики из рядовых мотористов пробился, немецкий язык на фронте неплохо освоил, а уж в деле своем дока - "як" мой обслуживал почти с начала войны, и за все время ни одной неполадки. Привык я на него полагаться: плохого совета никогда не даст.
Нашелся Меньшиков и в этот раз:
- А что, товарищ полковник, если на трофейном "шторхе" лететь? Самолетишко, конечно, так себе, не пассажирский лайнер, но зато маневренный и в управлении легкий. Вполне на нем до столицы добраться можно.
Поначалу я вроде бы засомневался. На "физилер-шторхах" - был у немцев такой связной самолет - прежде никогда не летал, да и сама машина показалась мне какой-то несерьезной, хлипкой. Но с другой стороны, скорость у нее при взлете и посадке небольшая, а значит, и сесть при нужде хоть на крышу сарая можно. Да и Меньшиков, судя по всему, времени даром не терял и трофейный самолет успел изучить. Короче, решился. Не на боевом же истребителе, в самом деле, лететь!
И надо сказать, Меньшиков не ошибся. До Москвы мы с ним добрались даже быстрее, чем предполагали. А вот в самой Москве чуть не заблудились.
Впрочем, немудрено. Погода, и без того никуда, при подлете к Москве вконец испакостилась: снег стеной валит, облачность едва не до земли - хоть назад поворачивай! Крыши домов, если очень вглядеться, различить можно, а вот Центральный аэродром, куда нам надо, как сквозь землю провалился…
- Может, сядем, товарищ полковник? - предложил Меньшиков. - Хоть прохожих расспросить можно будет. Сели. А куда - неизвестно. Слышим, кто-то дурным голосом нам кричит:
- Куда сел? Взлетай назад! Лед провалится…
- Милиционер кричит, - сообщил как ни в чем не бывало Меньшиков. - С берега.
Выяснилось, что сели мы на замерзшую реку за крымским мостом, неподалеку от Кремля. Оттого, видно, и милиционер сразу же отыскался. Объяснил он нам по-русски, что к чему, даже голос под конец сорвал, пока кричал нам с берега. Зато с ориентировкой теперь стало ясно. Через десять минут я уже приземлил "шторх" на Центральном аэродроме.
А еще через полчаса доложил о своем прибытии представителю штаба Военно-воздушных сил генералу А. В. Никитину.
С Никитиным встречаться мне не приходилось. И я решил, что ему обо мне если что и известно, то лишь в общих чертах. Поэтому его внимательный, изучающий взгляд, который он не спускал с меня во время моего доклада, я посчитал естественным, отнеся насчет первого знакомства. Надо же к новому человеку присмотреться!
Но Никитин мое заблуждение тотчас развеял.
Начал генерал неожиданно и вроде бы даже для меня лестно. Дескать, слышал обо мне много хорошего - и воюю умело, и летчик опытный, но… С этого-то "но" все и началось! Оказалось, что Никитину уже доложили, на чем я прилетел из Сталинграда в Москву и где какие посадки делал. Не до конца, видать, сорвал себе голос милиционер, хватило и на то, чтобы снять трубку да сообщить куда следует.
- Мальчишество… Непростительная безответственность… Лететь на незнакомом самолете в такую погоду… - доносились до меня слова Никитина.
А я стоял и думал: зачем все же меня так срочно вызвали в Москву? И это в то время, когда мы добиваем немцев на Волге! Когда там, под Сталинградом, каждая боевая машина, каждый летчик-истребитель на счету!
- Да вы, кажется, меня не слушаете? - Голос Никитина прозвучал как-то особенно сухо и строго. Он секунду помолчал и, не дождавшись ответа - а что я мог сказать! - коротко закончил, как бы угадав мой невысказанный вопрос: - Принято решение назначить вас командиром истребительного авиационного корпуса. В вашем распоряжении двести боевых машин. Корпус, как резерв Верховного Главнокомандования, будет использоваться для борьбы за господство в воздухе.
Господство в воздухе… Борьба за него велась на всем советско-германском фронте и отличалась небывалым ожесточением и напряженностью. Успех в этой борьбе зависел от многого. От количества и качества самолетов, мощности их вооружения. Но главным и решающим фактором был все же моральный дух летчиков, их мужество и упорство в борьбе с врагом.