Пришел он в себя от странных звуков. Вначале увидел над головой робкие вечерние звезды, потом - лежавшую рядом мертвую косулю и какое-то мохнатое, темное существо на ней.
В первое мгновение беглому каторжнику показалось, что перед ним - небольшой медведь. Страх заглушил боль.
"Наган теперь - не помощник, - подумал он. - А с одной финкой косолапого не одолеть…"
Аркан пошевелился. Зверь настороженно поднял голову. Перепачканная кровью морда, оскаленные клыки, а в пасти - кусок вырванного из туши косули мяса. Зрелище не для слабых. Но беглец пригляделся и радостно вздохнул: росомаха!
Может, в это мгновение он вспомнил о наставлении старого вора и взглянул в необыкновенно синие глаза хищника. Ни страха, ни удивления - лишь холодная таинственность северной ночи застыла в них.
Тяжелый, мохнатый хвост росомахи несколько раз качнулся из стороны в сторону, и, не выпуская кусок мяса, неуклюже переваливаясь, она кинулась прочь.
Несмотря на темноту, Аркан хорошо видел ее четкие следы на снегу.
- За ней! - сам себе приказал он и стал медленно подниматься на ноги.
Аркан ожидал сильной боли в разбитом колене, однако, к изумлению, ничего не почувствовал. Вспомнив уроки старых каторжников, он смазал рану уже почти замерзшей кровью косули. Потом отрезал от животного себе на пропитание кусок мяса и тронулся в путь.
Находка в пещере
Несколько раз Аркану показалось, что росомаха остановилась вдали и секунду-другую смотрела на него. И синим огнем горели ее глаза.
Наконец беглый каторжник добрел до расселины среди невысоких скал. При ярком свете луны он увидел, что следы зверя ведут в крохотную пещерку.
Человек задумался: если это логово росомахи и она там - то соваться рискованно. В безвыходном положении, в узком пространстве ее клыки и когти могут быть очень опасными.
И все же какая-то непреодолимая сила толкнула Аркана лезть в пещерку. Он тут же уткнулся в глухую стену. Пошарил в темноте. И справа и слева руки упирались в камень.
Пещерка была настолько мала, что и одному человеку трудно развернуться. Но куда подевался зверь? Ведь следы вели только сюда, и другого выхода не было.
Не стал Аркан долго размышлять: сказалась усталость. Он присел, отрезал несколько кусочков мяса косули и, почти не разжевывая, проглотил их. Потом прикоснулся спиной к стене и задремал.
Разбудил его солнечный свет. Лучи проникали в пещерку и освещали теперь каждую ее пядь. Следов пребывания здесь росомахи Аркан не заметил. Не было привычных для лежки этого зверя ни сухих мхов и трав, ни веток ели и пихты. Зато увидел он россыпь мелких темно-серых и желто-коричневых камушков. Сам не зная, зачем-то пошевелил их и вдруг отдернул от неожиданности руку.
В россыпи будто вспыхнул синий огонек. Аркан подумал, что именно таким светом сверкали глаза росомахи.
Он схватил необычный камушек и поднес к глазам. И хотя Аркан не разбирался в самоцветах, сразу понял, что отыскал драгоценность. На всякий случай он перебрал россыпь, но ничего подобного ему больше не попалось.
А спустя некоторое время пошла молва по воровским малинам от Урала до Москвы, от Питера до Одессы о прозорливости старого вора Петра, о предвестнице фарта росомахе, о счастливом побеге и находке Аркана. Знатоки самоцветов, которым он показал камень, однозначно заявили: это сапфир, причем самого замечательного качества.
Неизвестен дальнейший путь синего самоцвета, найденного беглым вором. Может, кто-то и знал, в чьих руках побывал его драгоценный камень, да помалкивал. Поговаривали, что сам Аркан бежал в Америку.
Путь от Сибири до Нью-Йорка
Иван Позыков не только поведал историю сапфира, но и познакомил меня в Нью-Йорке с одним американским коллекционером самоцветов.
- Он тоже из русских, но об этом не всякому говорит, - доверительно сообщил Позыков. - Уж не знаю, почему мой земляк скрывает свое происхождение.
Наша беседа с нью-йоркским коллекционером коснулась драгоценностей, вывезенных за рубеж из России после революции и Гражданской войны.
Девяностолетний хозяин дома с гордостью открыл передо мной старинную сафьяновую коробочку. В ней на золотистом бархате лежал прекрасный синий самоцвет.
Его владелец улыбнулся и даже восторженно прочел вслух строки из Данте Алегьери:
Отрадный цвет восточного сапфира,
Накопленный в воздушной вышине,
Прозрачный вплоть до первой тверди мира,
Опять мне очи упоил вполне…
- Где же добыли это чудо: в Индокитае, на Цейлоне? - поинтересовался я.
- Нет, в России, на Урале, - сообщил владелец, и во взгляде его появилось ностальгическое выражение.
А Иван Позыков почему-то весело подмигнул мне, словно утаил секрет и хочет, чтобы я сам его разгадал.
- А разве у нас там есть сапфиры? - удивился я.
- Редко, но встречаются, - пояснил мне хозяин дома и тут же добавил. - У этого самоцвета странное название - "Ночь росомахи".
- Действительно, странное… - согласился я. - То ли дело экзотические и загадочные имена знаменитых драгоценных камней: "Кох-и-Нор", "Регент", "Шах-Акбар", "Тадж-е-Мах", "Звезда Востока", "Полярная"…
Внезапно я прервал себя на полуслове. Вспомнил рассказ Ивана Позыкова о давнем, удачном побеге зэка по кличке "Аркан" и о самоцвете, которым якобы одарила его росомаха.
Неужели это все было на самом деле, и передо мной - сапфир, найденный тем самым Арканом? А хозяин дома?..
Я пристально взглянул на старика.
Коллекционер поспешно отвел глаза в сторону.
Я еще раз посмотрел на драгоценный камень, и мне показалось: увидел синее ночное небо Севера, а оттуда - пристальный взгляд росомахи.
Что ж, не зря говорится: "Нью-Йорк богат на удивительные встречи…"
Синяя метка
Мы брали корабли на абордаж,
Сметая экипаж,
Мы оставляли уйму вдов,
А также и сирот.
Мы никого не брали в плен,
Так капитан велел.
Любил он часто повторять:
"У мертвых меньше дел".
За нами гнались по пятам
Большие корабли,
Но с нашим парусником ничего
Поделать не могли.
Мы уходили от погонь -
Исчез наш в море след.
Не достигал нас их огонь
Довольно много лет.
Но вот однажды как на грех,
Нарвались на линкор.
Пытались от него удрать,
Но метким выстрелом бизань,
Как бритвой срезал он.
"Готовься к бою!" - капитан
Последний дал приказ.
Мы дрались бешено - в крови
Вся палуба была,
По морю долго полоса
Кровавая плыла.
Погиб наш славный капитан
И с ним десятков пять.
Лишь после этого сумел
Нас в плен противник взять…
Песня XVIII века
Счастливая гавань
Может показаться странным, что один из богатейших городов мира Нью-Йорк намного отстает по количеству кладов от таких знаменитых городов, как Москва, Рим, Мадрид, Париж, Прага… Отчасти, на это повлиял более юный возраст Нью-Йорка. К тому же, когда он был основан, в Европе уже процветала банковская система.
Зачем зарывать сокровища в землю, замуровывать в стены домов или прятать на чердаках? Ведь добро можно выгодно вложить в солидный банк-Большинство состоятельных жителей Нью-Йорка так и поступали еще с XVII - XVIII веков. И все же находились те, кто оберегал свое добро по старинке. Среди подобных консерваторов было немало пиратов.
Просоленные морем и кровью души тянулись иногда в спокойную гавань, где много людей, веселья, выпивки и еды, где красотки умеют ценить блеск золота и драгоценных камней.
Морские разбойники Атлантики считали Нью-Йорк счастливой гаванью. В XVIII столетии прибывших сюда тайком пиратов редко раскрывали и арестовывали. В этом городе они прятали сокровища, приобретали земельные участки и недвижимость, делали вклады в банки, закупали провиант и оружие, залечивали раны.
В тавернах Нью-Йорка джентльмены удачи вербовали моряков и получали нужную информацию обо всем, что творится на просторах Атлантики.
- Хоть Нью-Йорк и холоден как плавник дохлой акулы, зато горячие парни морей могут здесь разогреться виски и девчонками, славно провести время, отдохнуть после кровавых, шальных похождений. А еще в этом холоде прекрасно сохраняются золото, драгоценные камушки и деньги, - говорили в XVIII веке пираты о Нью-Йорке.
И в те времена многие считали, что город в устье реки Гудзон хоть не богат на клады, зато по количеству драм и преступлений, связанных с драгоценностями, обгоняет любые порты мира.
Нравы и традиции джентльменов удачи
О них написано немало. Еще в 1678 году в амстердамском издательстве Яна тен Хорна была выпущена книга "Пираты Америки". На ее титульном листе сообщалось, что эту книгу "Писал А.О. Эксквемелин, который волею судеб был участником всех пиратских походов".
За три с лишним столетия, книга "Пираты Америки" выдержала более пятидесяти изданий на двенадцати языках. Но до сих пор идут споры: кто на самом деле является ее автором? Книга стала самым значимым описанием обычаев и нравов "джентльменов удачи" Атлантики XVII столетия.
"Каждый из пиратов, собираясь идти в море, делал то, что считали нужным его товарищи по плаванию.
Когда все было готово, пираты собирались в условном месте и поднимались на корабль. У каждого был необходимый запас свинца, пороха и ружей. Отчалив от берега, они обычно начинали совещаться, где лучше запастись провиантом. При этом речь шла прежде всего о мясе. Пираты во время плавания в сущности питаются одной только говядиной…
Капитан корабля обязан есть ту же пишу, что и вся его команда, до юнги включительно. Если команда желает уважить своего капитана, то ему готовят какое-либо особое блюдо и подают капитану за общий стол.
…Пираты обсуждают, куда держать путь и на кого нападать.
При этом они заключают особое соглашение, которое называется шасс-парти. В нем указывается, какую долю получают капитан и команда корабля.
…Собрав захваченную добычу, должно прежде всего выделить долю егерю (как правило, двести реалов), а затем вознаграждение плотнику, принимавшему участие в снаряжении корабля; плотнику обычно выплачивают сто или сто пятьдесят реалов, и суммы эти вручаются после возвращения из похода.
Затем следует доля лекаря (на больших кораблях ему выделяют на медикаменты двести или двести пятьдесят реалов). Из оставшейся суммы выделяют деньги на возмещение ущерба раненым. По особым условиям обычно полагается: потерявшему какую-либо конечность - за правую руку - шестьсот реалов или шесть рабов, за левую - пятьсот реалов или пять рабов; за правую ногу - пятьсот реалов или пять рабов, за левую - четыреста реалов или четыре раба… За огнестрельную рану на теле полагается пятьсот реалов или пять рабов.
Все эти суммы сразу же изымаются из общей добычи. Оставшееся делится между командой, но капитан получает от четырех до пяти долей. Остальные же делят все поровну. Юнги получают половинную долю. Если среди пиратов есть такие, которые вышли в плавание вообще впервые, то им выделяется совсем небольшая часть, а остаток идет в общую кассу.
…Если захваченный корабль лучше их собственного, пираты переходят на него, а свой сжигают. После того как корабль захвачен, никому не дается право грабить имущество, посягать на товары в его трюмах.
…Чтобы никто не захватил больше другого и не было никакого обмана, каждый, получая свою долю добычи, должен поклясться на Библии, что не взял ни на грош больше, чем ему полагалось при дележке.
…Того, кто дал ложную клятву, изгоняют с корабля и впредь никогда не принимают…
Пираты придерживаются своих собственных законов и сами вершат суд над теми, кто совершил вероломное убийство. Виновного в таких случаях привязывают к дереву, и он должен сам выбрать человека, который его умертвит. Если же окажется, что пират отправил своего врага на тот свет вполне заслуженно, то есть дал ему возможность зарядить ружье и не нападал на него сзади, товарищи убийцу прощают.
Среди пиратов дуэли завязываются довольно легко. Захватив корабль, пленных высаживают при первой же возможности. Но двоих или троих оставляют, чтобы впоследствии продать или заставить делать все, что не хотят исполнять сами. После двух-трех лет добросовестной службы их иногда отпускают".
Подобное описание традиций, данное в книге "Пираты Америки", не очень вяжется с представлениями современных людей о морских разбойниках прошлых веков. Но, видимо, у автора книги были на этот счет свои основания.
"Заземляемся!"
Считается, что в XVI - XVIII веках половина пиратов заканчивали свою жизнь в морской пучине, в тюрьмах, на виселицах, на необитаемых островах и в сражениях. Но немало было и тех, кто дожил до старости и не растранжирил свою долю добычи, собранную за многие годы. Эти пираты порывали с разбойничьим промыслом, оседали на берегу и нередко становились добропорядочными гражданами той или иной страны.
"Заземляемся!" - говорили в таких случаях джентльмены удачи. Свое разбойничье прошлое "заземлившиеся", конечно, тщательно скрывали и от окружающих, и от своих потомков. Так что многие состоятельные люди даже не подозревают о пиратском прошлом своих предков и о происхождении их богатства.
Во второй половине XVIII века немало бывших морских разбойников осели в Нью-Йорке. Самые удачливые, ловкие и работоспособные стали почтенными коммерсантами, банкирами, промышленниками, известными не только в городе, но и во всей Северной Америке.
"Заземленные" сразу узнавали друг друга, даже если впервые встретились в Нью-Йорке и никогда не видели друг друга на океанских просторах. Походка, взгляд, жесты, отдельные словечки выдавали в них бывших пиратов. Хотя распознать это могли только бывалые люди.
Цвет "усталого моря"
В самом конце XVIII века бывшие джентльмены удачи организовали в Нью-Йорке свой тайный клуб или общество "Синяя метка". Конечно, туда входили только бывшие пираты.
У них были особые поверья, традиции, обряды, которые они помнили, чтили, соблюдали и никому не открывали.
"Море прощает и отпускает лишь один раз", - считали члены "Синей метки". Поэтому никто из них больше не отправлялся в плавание ни в составе корабельного экипажа, ни в качестве пассажира. Иначе море уже "не простит, не отпустит" и не даст "заземлиться".
Некогда бравые, а ныне почтенные старики избрали своей клубной эмблемой не обычную пиратскую черную метку, а синюю, или, как они говорили, - цвета "уставшего моря".
Впрочем, эта синяя метка с традиционными черепом и костями имела и зловещее предназначение. Не всегда бывшие джентльмены удачи оставались благодушными бизнесменами. Отступникам, предателям, раскрывшим их секреты, и конкурентам они отправляли роковой знак цвета "уставшего моря".
Видимо, разбойничьи повадки не истреблялись ни земельным уютом, ни степенным образом жизни, ни солидным положением в обществе. Это, как говорили сами бывшие пираты, месть моря за грехи.
В ночь лунного затмения
Иногда нью-йоркские "заземлившиеся" джентльмены удачи собирались все вместе по особенному случаю. Посторонние не знали, как часто происходили подобные сборища. Поговаривали, что такое случалось в ночи лунного затмения.
Бывшие пираты отправлялись на берег океана с игрушечными корабликами. Там они писали записки-пожелания. В них упоминали известных и неизвестных загубленных ими людей и имена погибших товарищей. Игрушечные кораблики с записками пускались в воды океана.
Наивные головорезы полагали, что этой мистерией они хоть немного очищаются от грехов.
Только в ночь лунного затмения из океана можно услышать голоса всех погибших в пучине за всю историю мореходства, считали пираты.
Каждый из этих миллионов погибших, согласно поверью, рассказывал тайну своей смерти. Их жалобы сливались в одну печальную песню океана. Казалось, что сама стихия оплакивала свои жертвы в ночь лунного затмения.
После такой церемонии члены тайного общества "Синяя метка" переодевались в обноски, специально сохраненные с времен "морских забав", и начинали свой ритуальный обход злачных мест Нью-Йорка.
"Ад и галеры города"
Начинался этот необычный поход со знаменитого рокового места в Нью-Йорке под названием "Пять Углов".
В литературе сохранилось его описание. Правда, относится оно уже к середине XIX века. В книге "Нью-Йоркские тайны" Вильяма Кобба говорится: "…Вот Пять Углов, ад и галеры города нашего.
К Пяти Углам прилегают пять улиц. Это перекресток. В него упираются, как в центр, длинные, узкие, грязные переулки, окаймляемые деревянными домишками, большею частью покривившимися, с расшатавшимися балками, нечто вроде свай, вбитых в грязь и гадость.
Ночью газ бросает свой желтый свет; тогда все это похоже на остовы старых кораблей…
Днем здесь полнейшая тишина. Изредка только услышится шепот: то пробуждение вчерашнего пьянства, или оханье больного, или же это уносят какой-нибудь труп. Это труп кого-то без имени, какого-нибудь бедняка, не проснувшегося сегодня утром, или найденного мертвым…
Но вечером, со всех концов большого города, парии сбегаются в бесспорно им принадлежащие владения… Целый день они шлялись во всех направлениях в своих странных лохмотьях.
Они просили милостыню там, где подают ее, и обкрадывали там, где можно взять.
Дети бегали, прыгали, кувыркались перед каретами наперегонки с лошадьми, иногда давившими их. Они набирали несколько центов, играли в "голову" или "хвост" - то же, что у нас "орел" или "решетка".
Женщины искали… кого? Кто бросит взгляд на этих поношенных созданий, с свинцовым цветом лица, с высохшею шеею?
Все это возвращается в бесчисленную семью порочных и угнетенных, под тот ужасный кров, где нет ни каст, ни классов, ни подразделений, - где все подходит под один уровень стыда и разврата…
Тут сходятся сотни, тысячи…
И когда все возвращаются из этого ежедневного обхода, тогда начинаются гнусные сатурналии этого ада".
Но неприглядная обыденная жизнь "Пяти Углов" мало впечатляла бывших пиратов. И не такое доводилось им видеть в различных портах Атлантики.
Обитатели "ада и галер" Нью-Йорка относились к ним с почтением. При виде компании "джентльменов удачи" проститутки, воры, нищие, спившиеся бродяги почтительно расступались, а потом с уважением глядели им вслед и поясняли новичкам "Пяти Углов": "Вот пошли стальные ребята… Не гляди на их плешивый возраст… На пути им лучше не попадаться…"
А "стальные ребята" тем временем по-хозяйски шествовали к улочке со зловещим названием "Переулок Убийцы". Здесь, в заброшенной пивоварне начала XVIII века, находился притон "Золотая пещера".
Лишь во второй половине XIX столетия властям Нью-Йорка удастся снести это дно города. Но к тому времени уже не останется никого в живых из братства "Синяя метка".