Аналогичная инволюция в эпоху Модерна произошла с идеей равенства, возведённой в абсолют идеологией социализма, особенно в таком её радикальном изводе, как коммунизм. Выявлением религиозных и даже реакционных корней социализма занимались очень многие мыслители; достаточно назвать такие имена, как Н. Бердяев, И. Шафаревич, М. Агурский, А. Безансон и др.
В отличие от весьма скудного широкой мыслью и потому скучного либерализма, социализм имеет бурную историю своего развития, начиная с той "утопической" фазы (Мор, Кампанелла, Сен-Симон и др.), когда его религиозность совсем не скрывалась, так что впоследствии многие левые политики любили бравировать такими заявлениями, как "Христос был первым коммунистом" или "первым социалистом", и даже не допускали мысли, что здесь возможно какое-то противоречие.
В действительности идея равенства коренится в христианстве только в том смысле, что все люди онтологически равны – они в равном отношении являются образами Божиими и в равном отношении призваны в Царствие Божие. Кроме того, самым страшным грехом в христианстве, грехом всех грехов полагается гордыня, выражающаяся в желании возвыситься над всеми окружающими, что считается нормальным в язычестве, но недопустимо в Церкви Христовой. Именно об этом говорит сам Христос: "Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так…" (Мф. 20:25).
Опять же, как в случае со свободой, христианская идея равенства может быть адекватно осознана только в теоцентрическом контексте – как равенство во Христе, где нет уже ни "иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского" (Гал. 3:28). И так же как свобода, равенство здесь не является целью, это только условие для обретения праведности и блаженства, а в пределе – спасения и обожения.
Поэтому единственный, не деструктивный извод социализма, который мог бы сохранить христианскую идею равенства, – это "христианский социализм", который до недавнего времени был одной из ведущих европейских идеологий наряду с "христианской демократией". Однако во второй половине XX века многие партии и проекты с соответствующими названиями настолько поддались либеральным тенденциям, что либо отказались от неполиткорректного прилагательного "христианский", либо лишили его какого-либо отличительного смысла (подобно партиям ХДС/ХСС в Германии). В этом отношении в постсоветской России мы наблюдаем обратную крайность, когда коммунистические партии и движения часто стремятся засвидетельствовать свою верность русскому православию, но категорически не хотят пересматривать свой марксизм-ленинизм и менять названия своих организаций.
Наконец, третья ценность французской триады – Братство – составила самую большую проблему в постреволюционную эпоху. Христианское Братство в точном смысле слова – это братство во Христе, то есть кафоличность (соборность) членов Его Церкви, объединённых общей верой и общими Таинствами. Здесь нельзя не заметить, что робеспьеровское Fraternité возникло в ещё более узком контексте "братства" масонских лож, как и почти вся символика Французской революции, а в секулярном значении оно превратилось в "братство людей во всем мире", но никак не братство по крови или почве.
Однако сакрализация национального начала в романтизме завершилась национализацией сакрального в постромантизме, а воспевание низовой, органичной, народной религиозности обернулось концепциями "официальной народности". Зеркальным отражением лозунгов "Свобода, Равенство, Братство" стала консервативная триада "Православие, Самодержавие, Народность", немыслимая в средневековую эпоху.
Консерватизм – идеология, которая призвана была выражать христианские ценности и формировать политическое христианство. Вместо этого сегодняшний консерватизм зачастую представляет собой либо "превращённую форму" обычного национализма, либо бесцветно-политкорректную защиту сложившегося status quo, которую даже идеологией назвать нельзя.
Дехристианизация и русский консерватизм
История политических идеологий Модерна – это история нуклонной секуляризации тех ценностей, на которых они были основаны. Поэтому сегодня можно констатировать, что если возможна какая-то новая христианская метаидеология, способная адекватно ответить на все вызовы современности, то она должна слагаться из идей всех трёх христианских субидеологий – христианского либерализма, христианского социализма и, разумеется, христианского консерватизма, который будет играть в этом процессе ведущую роль.
Одно глобальное обстоятельство способствует этому возникновению – это очевидный конец эпохи Модерна, реабилитация религиозного мировоззрения в Постмодерне и затянувшийся кризис последнего. Мы вступаем в постсекулярную эпоху, которую предрекал Николай Бердяев, называя её "Новым Средневековьем" и, одновременно, в эпоху нового подъёма России, бывшей в XX веке главным оплотом секуляризма в мире, а теперь ставшей последним оплотом консервативных ценностей в Европе.
Главной идейной интригой ближайших лет будет вопрос о том, какая версия русского консерватизма окажется доминирующей и определяющей лицо России в XXI веке. В связи с этим необходимо заметить, что у иных русских консерваторов есть вполне предсказуемый соблазн "списать" свою идеологию с западных образцов, особенно в надежде на понимание американских и западноевропейских правых. Идея такого прямолинейного копирования могла бы быть вполне оправдана, если бы западный консерватизм во всём отвечал основам православного мировоззрения и нужно было бы только перенести его политическую проекцию на отечественную почву. Но, к сожалению, западный консерватизм, в особенности американский, по ряду существенных параметров расходится с православным мировоззрением не меньше, чем западный либерализм и западные левые, а следовательно, расходится с самим Христианством.
Западный консерватизм, возникнув как идеология реакции на вызов Модерна, в итоге стал одной из идеологий самого Модерна, существующей только в контексте взаимодействия с этими идеологиями. В отличие от западного консерватизма, русский консерватизм преимущественно стремится быть политическим выражением православного мировоззрения, и хотя он испытал серьёзное влияние различных исторических контекстов (романтического, петербургского, советского, либерального и т. д.), он всё равно пытается сохранить основную путеводную нить во всех тупиках и закоулках – православное вероучение. Этому способствовал Московский Патриархат, утвердивший на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года беспрецедентный документ – "Основы социальной концепции Русской Православной Церкви", где общецерковная позиция по всем основным социальным вопросам изложена достаточно объёмно.
Если сравнивать западный, особенно американский консерватизм, и русский консерватизм, то можно обнаружить следующие принципиальные отличия.
1. Экология. Отношение к природе в западном консерватизме сведено к чисто утилитарному восприятию мироздания как средства для насыщения и развлечения человека, поэтому излюбленным хобби западных правых является охота, в то время как с православной точки зрения человек может покуситься на жизнь любого животного только в целях безопасности и выживания, помня о том, что "вся тварь совокупно стенает и мучится доныне" (Рим. 8:23) по вине человеческого грехопадения. Русский консерватизм экологичен, потому что воспринимает природу как творение Божие и дар Божий человеку.
2. Война. В западном консерватизме очень заметны апология агрессии и насилия и оправдание откровенного милитаризма, без которого консервативный стиль Запада просто непредставим. Эта тенденция обнаружила себя во время Крестовых походов и создания военно-монашеских орденов, неизвестных восточному православию. В отличие от Запада и исламского мира, Византия не знала культа воинов и воспринимала любую войну как вынужденную меру, которую нужно по возможности избегать. Русский консерватизм очень слабо поддаётся милитаристской романтике и любую победу празднует как освобождение от врага, а не подавление его.
3. Национализм. Хотя западные консерваторы могут говорить, что они не националисты, но весь сегодняшний расизм и этнонационализм – либо англо-американского, либо германского происхождения, а главная тема западного консерватизма – это борьба с этнической иммиграцией. Ни византийцам, ни русскому народу не свойственен национализм, а борьба с этнической иммиграцией, при всей серьёзности этой темы, не может составить основную политическую повестку русского консерватора. Русский консерватизм воспринимает человечество как единое многополярное целое, где все народы и страны имеют право на свой собственный, уникальный уклад, из чего не следует, что все они исповедуют Истину.
4. Экономика. В западном консерватизме во все времена доминировали последовательный антисоциализм и идея имущественного расслоения как нормы жизни, отсюда максимальное невмешательство государства в экономику, отсюда минимум социальных гарантий, низкие налоги, метод "шоковых терапий". В русском консерватизме экономическая проблематика всегда рассматривалась через призму общесоциальных интересов и ценностей – как продолжение культуры общества, и если русский консерватор выступал против социализма, то прежде всего он выступал против его атеистической позиции. Для русского консерватизма принципиальны ценности милосердия и самоограничения, поэтому он никогда не оправдает жестокую конкуренцию и погоню за наживой.
Таким образом, дехристианизация западного консерватизма коснулась ключевых политических вопросов, и в своей доктринальной части он не может быть примером для русского консерватизма.
Дехристианизация сегодня – это "генеральная линия" либерального Запада в ипостаси Евросоюза и США, особенно её Демократической партии. Невозможно надеяться, что там что-либо изменится: это не просто решение каких-то отдельных политиков и влиятельных лобби, это настоящий цивилизационный выбор, который Запад последовательно осуществляет как минимум последние 400 лет. В этой ситуации Россия оказывается единственным государством в мире, способным отстаивать ценности христианского европейского мира, подобно тому, как в середине XV века, после падения Константинополя, она оказалась единственной православной страной и наследницей византийской миссии "катехона".
Для кого-то такие сравнения могут показаться излишне высокопарными и натянутыми, но не для христиан Ближнего Востока, где они сегодня подвергаются физическому уничтожению и знают, что только одна страна в мире может остановить этот геноцид. Не для православных жителей Запада и других регионов мира, где до ближайшего православного храма можно добраться только через сутки, а само православие совершенно неизвестно окружающим и его существование сознательно замалчивается. Не для тех жителей бывшей Киевской Руси, сегодняшней Украины, которые испытали погром канонических храмов и травлю за причастность к Русской Церкви. Не для всех тех, кто реально заинтересован в выживании и развитии православной цивилизации.
А. М. Малер
Распад либеральной идентичности
Независимые западные интеллектуалы сегодня говорят об архаизации неолиберализма и наступлении эпохи "нового варварства". На Украине эти процессы обернулись победой неофашизма. После "революции достоинства" в стране были резко свёрнуты политические свободы, начались убийства оппозиционных журналистов и депутатов, осуществляется военный геноцид. Всё это западный политикум не только предпочёл не заметить, но и помог осуществить. Впервые после 1945 года фашизм был легализован, и сделали это представители либерального правящего класса.
В России события 2014–2015 гг. стали причиной раскола либерального сообщества. Многие разглядели истинное лицо "самой прогрессивной и цивилизованной" системы взглядов. Сегодня налицо все признаки её разложения и утраты легитимности. А значит, смена идеологической матрицы неизбежна в самом ближайшем будущем.
Красная линия
Украинские события и их отражение в российском политическом пространстве заставили по-новому взглянуть на роль и сущность морально-правовых универсалий либерализма. То, что раньше было понятно в ходе экспертного анализа, теперь стало доступно непосредственному повседневному восприятию среднего обывателя. Украинская трагедия стала для него наглядным экспериментом. Эксперимент показал не просто двойные стандарты, но изначально утилитарный характер самой либеральной этики. Трещины в стене идеологического здания стало невозможно скрыть.
Например, для человека с обычными представлениями о справедливости очевидно: тот, кто уважает свою свободу, обязан уважать и свободу другого. Формула "Я – Шарли" одновременно должна означать "Я – Одесса". Десятки заживо сожжённых людей – никак не менее вопиющий "эксцесс", чем несколько застреленных. Тем не менее европейское общественное мнение – то есть те, кто привык говорить от его имени, – Одессу не заметили. Точно так же миссия ОБСЕ не заметила Донецк, Горловку, Первомайск, сметённый с лица земли. Но заметили последствия единственного залпа, попавшего по Волновахе. Другие эксперты "не заметили" политических заказных убийств Бузины, Калашникова и многих менее именитых оппозиционеров киевской власти.
Но правила одни для всех. Иначе они теряют всякий смысл и из универсалий превращаются в чистейшую идеологему. А так называемый европейский выбор не должен сопровождаться принесением человеческих жертв на алтарь идеологии: это именно то, в чём либеральный мир обвинял в своё время исторического конкурента – коммунизм. В противном случае моральная легитимность исчезает.
Явная диспропорция между декларируемыми liberal values и практикой политического террора украинской власти, а также реакцией на неё западного истеблишмента (точнее, отсутствием таковой) вызвала у россиян моральный шок. И она, безусловно, ударила по единству малочисленной, но влиятельной либеральной части российского общества. Представители этой части испытали то, что на языке блоггеров называется разрывом шаблона, а на языке психологов – когнитивным диссонансом. В итоге сообщество поделилось на тех, кому важнее политика, и тех, у кого в приоритете моральные принципы. Вот что пишут простые (нестатусные) представители этого круга, ещё недавно полностью разделявшие либеральные убеждения.
"Они Вам прямо всё расскажут, и про генетическую неполноценность в том числе. Про таинственный европейский код (меня тошнит, простите), про потомков убийц и стукачей. Короче – ну ватники же, колорады, быдло. Господь, жги. Давайте прямо. У этих людей конфликт не с Путиным. У них конфликт с Россией и её народом. Им отвратительно всё, что здесь есть, и почти все, кто здесь живут. Это их право – кому арбуз, кому свиной хрящик. Но невозможно быть совестью того, кого ты ненавидишь. Невозможно улучшать страну, которая тебе отвратительна. Сейчас они думают, что люди отворачиваются от них из-за пропаганды. Но тут, как и с украинцами, никакая сурковская или киселёвская пропаганда не сработает лучше, чем их собственные слова или же молчание. И конечно же, "просвещённый Запад" и его "свободная пресса" тоже показали, почём оно. Когда Янык разогнал демонстрацию и студентов побили – это ужас, кошмар, тирания. Когда десятки и сотни мирных людей погибают за свои убеждения или просто за то, что не там стояли, от рук "борцов за свободу" и "молодой демократии" – это совершенно нормально… В какой-то момент этого конфликта Обама высказался про то, что Россия оказалась on the wrong side of the history. Эти слова очень применимы к тусовке эха мск, сноба, кольты и прочая. Они заняли не ту сторону, когда наступил переломный момент – 2 мая, события в Одессе – и никто, НИКТО не написал из тех, кто ходил на марши за мир, что вообще-то жечь людей плохо, жечь людей за их убеждения – совсем плохо, радоваться этому – чудовищно… со 2 мая для меня в России либералов нет".
Такая борьба мотивов характерна именно для людей, искренне верящих в то, что либерализм является продолжением гуманистических идей. Это показатель кризиса системы, которая не в состоянии соответствовать своим установкам, уважать "права и свободы", на которых построена её внешняя, идеологическая надстройка.
Сегодня практика опровергает теорию.
И это вызывает неизбежный раскол либерального сообщества, каждый член которого стоит перед моральным выбором: либо принять фашистские взгляды как продолжение либеральных, либо отказаться от самой неолиберальной доктрины.
Многие выбирают первый, ультраправый путь. И начинают призывать к игнорированию интересов тех 85 % "нечистых" совков и ватников, которые, по их мнению, составляют проблему для оставшихся 15 % "чистых" (вариант: креативных). Как устранить "вату" из политического пространства, пока прямо не говорят.
По логике вещей эти люди должны стремиться перенять украинский опыт, где вопрос о социально и, чего уж там, национально "неполноценных" получает окончательное разрешение с помощью "Градов", РСЗО и "Точек У" (не из атомного оружия, как советовала когда-то Юлия Тимошенко, но – расстреливают).
Понятно, что, с точки зрения как христианской морали, так и классической демократии, дела у 15 % обстоят скверно: хвост не может вилять собакой. Но либерализм имеет, да и всегда имел крайне мало общего с демократией. В рамках этой удивительной доктрины 85 % считаются "не соответствующими цивилизационным стандартам", поэтому никакие нормы на них не распространяются. Авторы небезызвестной брошюры "Унтерменш" были бы довольны такой социальной проекцией своих идей.
К счастью, людей, ранее подверженных влиянию неолиберальных идей, но нашедших в себе интеллектуальное мужество пересмотреть свои взгляды, тоже довольно много.
Примечательно, что раскол в либеральной среде протекает на фоне другого раскола, который касается всего российского общества. Ещё летом прошлого года в социальных сетях можно было встретить заявления такого рода: "С недавних пор у меня два критерия оценки человека – его отношение к Одесской Хатыни и к авианалёту на Луганскую ОГА 2 июня. Любого, от кого услышу про кондиционер, – пошлю на три буквы".
По-видимому, события последнего года стали для общества "красной линией". Переступив её, члены либерального сообщества сделали свой конфликт с обществом неразрешимым. Хотя семена конфликта были посеяны задолго до майдана, Крымской весны и "жареной самки колорада". Вероятно, начало разрыва следует отнести к 1993 году, когда ельцинский режим расстрелял своих оппонентов из танков, а вожди либеральной интеллигенции (тогда это словосочетание ещё не казалось оксюмороном) занялись откровенной охотой на ведьм – вспомните знаменитое "Письмо 42‑х".