Как бы то ни было, претензия Святослава на перенос столицы в Переяславец на Дунае, скорее всего, отображает представление летописца о том, что Переяславец (Преслав?) выполнял в свое время функцию Нового Иерусалима. Однако тот же летописец, видимо, считал, что к тому моменту, когда Святослав захватил столицу Болгарского царства, та уже начала утрачивать свой высокий статус. Возможно, негативное отношение летописца к отъезду Святослава в Переяславец подкреплялось представлением о том, что "земля, в которую идете вы, чтоб овладеть ею, земля нечистая, она осквернена нечистотою иноплеменных народов, их мерзостями, которыми они наполнили ее от края до края в осквернениях своих".
Как видим, в этом пророчестве описывается дальнейшая судьба Святослава, отправившегося, вопреки настоянию Ольги, в Болгарию. Между тем, в пророчестве Исаии сказано: "Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; если же отречетесь и будете упорствовать, то меч пожрет вас: ибо уста Господни говорят" (Ис 1 19–20). Как известно, Святослав не захотел послушать своей матери: "Он же не послуша матере, творяше норовы поганьския, не ведыи, аще кто матерь не послушаеть, в беду впадаеть". Действительно, желая жить в земле, куда "вся благая сходятся", он, в конце концов, терпит поражение, его настигают голод и меч. После победы под Доростолом и мира с греками Святослав вынужден отправиться на родину, чтобы привести новые войска, поскольку его отряд почти весь перебит: "И приде Святославъ къ порогомъ, и не бе льзе проити порогъ. И ста зимовати в Белобережьи, и не бе у них брашна уже, и бе гладъ великъ, яко по полугривне глава коняча. И зимова Святославъ ту. Весне же приспевши, в лето 6480, поиде Святославъ в пороги. И нападе на нь Куря, князь Печенежьскии, и убиша Святослава…".
Описание голода, постигшего отряд Святослава, достаточно любопытно. Странное упоминание стоимости "главы конячи" (при том, что, судя по сообщению: "Свеналд же приде Киеву", тот должен был добираться до столицы, как он и советовал Святославу, "на конихъ около", и, следовательно, с позиций "здравого смысла", коней у Святослава не оставалось) позволяет его связать еще с одним библейским текстом. Речь идет о голоде в столице царства Израильского, Самарии во время осады ее Венададом, царем Сирийским: "собрал Венадад, царь Сирийский, все войско свое и выступил, и осадил Самарию. И был большой голод в Самарии, когда они осадили ее, так что ослина я голова продавалась по восьмидесяти сиклей серебра, и четвертая часть каба голубиного помета – по пяти сиклей серебра" (4 Цар 6 24–25). Все сказанное позволяет сделать вывод, что описание последних лет жизни Святослава в Повести временных лет вряд ли сто́ит воспринимать как протокольно-точное описание того, "как все было на самом деле". Скорее, это – попытка метафорически передать смысл событий, происходивших в конце 60-х гг. X в. Речь идет, видимо, о преемственности христианских сакральных центров мира: Иерусалим – Константинополь – Преслав (летописный Переяславец?) – Киев.
Летописные легенды о Владимире Святославиче
Согласно летописному рассказу, отправляясь в последний болгарский поход, Святослав оставил на Руси наместников – своих сыновей: Ярополка, Олега и Владимира. Ярополк был посажен в Киев, Олег отправился в землю древлян, а Владимир – на Северо-Запад, в Новгород. После смерти Святослава полноправным киевским князем стал Ярополк. Однако его правление длилось недолго. Между братьми началась междоусобица, которая окончилась гибелью Олега и Ярополка. Новым киевским князем стал Владимир. Раннее летописание оставило гораздо более подробные свидетельства о его жизни и деяниях, нежели о его предшественниках. Однако большинство из них также носит легендарный характер и нуждается в специальном анализе и толкованиях.
* * *
Во многом, скажем, загадочно происхождение Владимира. Обычно считается, что он был "незаконнорожденным" сыном Святослава (хотя, неизвестно, существовало ли такое представление в дохристианской Руси). Основанием для этого являются два связанных между собой сообщения Повести временных лет.
Одним из поводов начала активной борьбы Владимира против Ярополка стало якобы неудачное сватовство новгородского князя к полоцкой княжне Рогнеде. Гордая скандинавка (отец ее, Рогволод, по словам летописца, "пришелъ и-заморья", т. е. из Скандинавии) на предложение Владимира будто бы ответила: "Не хочю розути робичича, но Ярополка хочю". Из этого обычно делается, казалось бы, вполне логичный вывод, что матерью Владимира была рабыней. Иначе, с позиций "здравого смысла", называть Владимира "робичичем" не было никаких оснований. Правда, старославянское робичищь означало "слуга"; однако, это значение в данном контексте никогда не рассматривается, ввиду его полной – с точки зрения все того же "здравого смысла" – алогичности.
Это, как будто, подтверждается другим летописным сообщением, согласно которому та была ключницей княгини Ольги и звали ее Малуша, а отцом ее был некий Малк Любечанин. Известный советский историк Н. М. Тихомиров из этого даже делал вывод, что в данном случае мы имеем дело с первым свидетельством того, как дочь свободного горожанина попадает в рабскую зависимость…
Однако все не так просто. Дело в том, что "робичичами", или "чадами рабыниными" в древнерусской литературе назывались люди, не принявшие христианства, в противовес христианам – "сынам свободным". Именно в таком значении "робичич" упоминается будущим митрополитом-"русином" Илларионом в знаменитом "Слове о Законе и Благодати". В основе этой фразеологии, видимо, лежит толкование апостолом Павлом (Гал 4 25–36) соответствующего места Книги Бытия, в котором речь шла об Измаиле – сыне праотца Авраама от рабыни Сары, Агари (Быт 21 1). Так что, "цитируя" полоцкую княжну, летописец, возможно, намекал, что та не пожелала идти за "сына греха", человека, не принявшего христианства. Естественно, из этого вряд ли следует, что сама Рогнеда была христианкой: в данном случае мы "слышим" голос летописца – монаха XI или XII в.
При таком толковании становится понятным и то, почему Рогнеда "хочет Ярополка": по мнению М. С. Грушевского, тот был христианином. С этой точкой зрения, судя по всему, был согласен Б. А. Рыбаков: "М. Грушевский, задавая вопрос – откуда мог быть известен точный день смерти Ярополка, считает, что Ярополк, воспитанный бабкой-христианкой и женатый на христианке, мог и сам быть христианином… а факт крещения Ярополка, или хотя бы его склонности к христианству, мог объяснить живой интерес к этому князю как со стороны папы Бенедикта VII, так и со стороны византийского императора, одновременно приславших свои посольства к Ярополку в Киев". Следовательно, ответ Рогнеды содержал вполне ясный для древнерусского читателя намек на то, что Владимир – нехристь, язычник.
Рассмотренная интерпретация получает дополнительное подкрепление при обращении к источнику предания о сватовстве Владимира, отразившемуся, как считал А. А. Шахматов, в Корсунской легенде. Здесь на предложение киевского князя отвечает уже греческая царевна Анна, а не Рогнеда, и смысл ее ответа вполне однозначен: "Не хощу аз за поганаго ити". Аналогичный сюжет присутствует и в Хронике Галла Анонима. Здесь, в частности, рассказывается, как польский король Мешко решил жениться на правоверной христианке Дубровке. Но та заявила, что не может выйти за него до тех пор, пока "не отказался от заблуждений язычества". Заметим, кстати, что это не единственное предание о Мешко, которое близко летописным легендам, в которых фигурирует Владимир Святославич.
* * *
Не менее сложным оказываются и сведения о сыновьях Владимира.
В Повести временных лет приводятся два не совпадающих между собой перечня сыновей киевского князя: под 6488 (980) и 6496 (988) гг. Сравнительно-текстологический метод не позволил в свое время А. А. Шахматову установить соотношения между этими текстами, каждый из которых сохранился к тому же в нескольких вариантах.
Первый перечень сообщает: "Бе же Володимеръ побеженъ похотью женьскою, и быша ему водимыя [т. е., "законные" жены]: Рогънедь <…>, от неяже роди 4 сыны: Изеслава, Мьстислава, Ярослава, Всеволода, а 2 дщери; от Грекине – Святополка, от Чехине – Вышеслава; а от другое [т. е., от двух других] – Святослава и Мьстислава; а от Болгарыни – Бориса и Глеба".
В отличие от него список 6496 г. просто перечисляет: "Бе бо у него сыновъ 12: Вышеславъ, Изяславъ, Ярославъ, Святополкъ, Всеволодъ, Святославъ, Мьстиславъ, Борисъ, Глебъ, Станиславъ, Позвиздъ, Судиславъ".
Сопоставление этих текстов привело А. А. Шахматова к выводу, что первый из них является компиляцией, составленной автором Начального свода, предшестовавшего Повести временных лет. Источником для него, по мнению А. А. Шахматова, послужили какая-то нелетописная повесть о Владимире (возможно, Корсунская легенда) и второй из процитированных перечней, возводимый к Древнейшему своду 30-х гг. XI века. Причем соединение выборок из них в ряде случаев было сделано "совершенно механически". Основанием для таких выводов выдащемуся исследователю раннего древнерусского летописания послужили общие сооб ражения о целесообразности и уместности упоминания свв. Бориса и Глеба в рассказе о развратной жизни Владимира-язычника.
Некоторую ясность в проблему происхождения соотношения перечней сыновей Владимира Святославича вносит обращение к Библии.
Примечательно, что в обоих списках присутствует сакральное число "12". В Писании оно занимает особое место. Столько сыновей было у Иакова, столько же – и у Измаила. Количеством "колен Израилевых" определялось число камней, поставленных Моисеем у жертвенника перед Синаем, а также количество драгоценных камней, украшавших ризу первосвященника. Именно столько апостолов было избрано Христом. 12 ворот (по числу колен Израилевых) было и в стене небесного Иерусалима, явленного Иоанну Богослову, причем основания этой стены были украшены 12 драгоценными камнями… Так что указание, будто у Владимира было также 12 сыновей (или детей), уже само по себе с большой вероятностью может расцениваться как "сигнал" о связи этих перечней с библейскими текстами.
Первое перечисление детей Владимира восходит, видимо, к следующему фрагменту книги Бытия: "Сынов же у Иакова было 12. Сыновья Лии: первенец Иакова Рувим, по нем Симеон, Левий, Иуда, Иссахар и Завулон. Сыновья Рахили: Иосиф и Вениамин. Сыновья Валлы, служанки Рахилиной: Дан и Неффалим. Сыновья Зелфы, служанки Лииной: Гад и Асир" (Быт 35 22–26). В Библии, однако, говорится только о сыновьях патриарха, в то время как автор перечня 6488 года называет лишь 10 сыновей Владимира и дополняет свое сообщение упоминанием двух безымянных дочерей князя. Причины появления дочерей в перечне нуждаются в дополнительном пояснении.
Быть может, у Владимира и, правда, было всего 2 дочери? Действительно, в летописном рассказе 6526 (1018) г. о борьбе старших Владимировичей за киевский престол упоминается, что, возвращаясь в Польшу после захвата Киева Святополком Окаянным, Болеслав Храбрый забрал с собой двух сестер Ярослава. А. А. Шахматов считал, что именно это упоминание послужило автору перечня 6488 г. источником записи о дочерях Владимира. Доказательств этому, однако, не приводилось. Сообщение о пленении Болеславом сестер Ярослава Мудрого подтверждается немецким хронистом Титмаром Мерзебургским. Но у немецкого хрониста фигурируют не две, а девять дочерей Владимира. Среди них была и известная Повести Предслава. Кроме нее, благодаря иностранным источникам, мы знаем еще трех дочерей Владимира, хотя и неизвестно, были ли они в числе пленниц Болеслава Храброго. Одна из них была выдана за норманнского маркграфа Бернгарда. Другая (как полагают, Премислава) вышла замуж за кузена венгерского короля Иштвана I герцога Ласло Сара. Наконец, третья (Добронега-Мария), по свидетельству Галла Анонима (автора древнейшей польской хроники), была взята в жены польским королем Казимиром I Пястом.
Во всяком случае, у Владимира явно было не две дочери, а больше. Тогда почему летописец упомянул именно двух дочерей Рогнеды? Быть может, запись составлена, когда другие дочери киевского князя еще не родились? Или же дочери других жен Владимира летописца не интересовали? Не исключено, конечно, что текст дошел до нас в дефектном виде. Но если это так, странно, почему "пострадали" только упоминания о дочерях Владимира. Впрочем, любое из этих или подобных предположений рождает новые вопросы и требует дополнительных обоснований.
Упоминание только о двух дочерях, причем без имен, потребовалось, скорее всего, чтобы по форме приблизить летописный текст к библейскому прообразу. Задача летописца, видимо, сводилась не только к соблюдению сакрального числа детей, но и к определенной упорядоченности перечня. Не исключено, что "до ведение" числа детей Рогнеды до шести должно было, по замыслу летописца, намекнуть читателю на неполноправное положение полоцкой княжны в семействе Владимира. Ведь именно шесть сыновей родилось у Лии, нелюбимой жены Иакова, обманом выданной за него Лаваном.
Однако более вероятным представляется другое объяснение. Благодаря упоминанию о дочерях, изменилось место Владимировичей, следующих за ними: Святополка, Вышеслава, "второго" Мстислава, Бориса и Глеба.
Теперь характеристики древнерусских княжичей определялись тем, кто из отпрысков Иакова занимал в библейском перечне места с 7-го по 12-е (а не с 5-го по 10-е), как это было бы, если бы летописец обошел молчанием дочерей Рогнеды.
Соответствие летописных Владимирович библейским персонажам должно было бы принять следующий вид:
Таков порядок перечисления сыновей Иакова в каноническом тексте Книги Бытия. Между тем, создателю Повести временных лет (как, видимо, и древнерусскому читателю) было хорошо известно Сказание о 12 драгоценных камнях Епифания Кипрского (367–408). В нем особое внимание уделялось символическому значению имени каждого из сыновей Иаковлевых, свойствам камня, на котором было вырезано данное имя, и этическим характеристикам каждого из братьев. В славянском переводе Сказания о 12 драгоценных камнях порядок перечисления сыновей Иакова несколько иной. Соответственно, должны сместиться и летописно-библейские параллели. Если автор перечня 6488 г. ориентировался на трактат Епифания Кипрского в редакции, вошедшей в Толковую Палею, они должны были выглядеть так:
Точность такой параллели косвенно подтверждается как летописными характеристиками Бориса, восходящими к библейским характеристикам Иосифа Прекрасного (скажем, "любимъ бо бе [Борис] отцемь своимь паче всехъ" – "Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих, потому что он был сын старости его"), так и словами, которые автор "Страсти и сказания и похвалы святую мученику Брису и Глебу" приписывает Борису: "Оузрю ли си лице братьца моего мьншааго Глеба, яко же Иосифъ Вениямина".
Какое бы из возможных соответствий ни имел в виду летописец, для него, видимо, было принципиально важно через библейские образы охарактеризовать Ярослава, Святополка, Бориса, Глеба и, возможно, "младшего" Мстислава. Ведь именно они – главные участники трагических событий, последовавших за смертью Владимира Святославича в 1015 г. и подробно описанных в Повести временных лет. А характеристики, дававшиеся им таким образом, могли существенно повлиять на оценку роли каждого из братьев в происшедшем.
Предлагаемое объяснение позволяет рассматривать упомянутый перечень как символическую характеристику сыновей Владимира. За буквальным смыслом текста – кто из Владимировичей от какой матери родился – проступает еще один смысловой уровень. Он дополняет (но не исключает) очевидное, буквальное толкование текста, и одновременно в определенном аспекте ограничивает его. В частности, в каждом из "микроперечней" (по матерям) летописец, вероятно, с тарался придерживаться возрастной очередности Владимировичей. Однако не исключено, что она могла нарушаться в случае, если приходила в противоречие с основной задачей автора – дать характеристику каждому сыну.
Второй же перечень, видимо, позволял сравнить уже самого Владимира с библейским Иаковом. Возможно, в глазах летописца их сближало и то, что оба эти персонажа незаконно захватили право на власть, принадлежавшее их старшему брату.
Придется поэтому согласиться с выводами А. А. Шахматова: "Нельзя придавать никакой цены указанию на то, что Борис и Глеб рождены от болгарки, Святослав и Мстислав от чехини". И, уж тем более, не пытаться на основании этих перечней установить, сколько же, на самом деле, было сыновей у Владимира, и кто из них был старше, а кто младше.