Многолетний опыт и интуиция подсказывали контрразведчикам, что за всем этим могло скрываться нечто большее, чем заурядное маршрутирование агента для сбора информации о частях Красной армии. И они принялись искать подтверждения версии о том, что Пак мог оказаться тем самым крупным шпионом, о котором сообщал советский разведчик из Харбина. Ответ на этот вопрос надо было искать в прошлом Пака. Казакову и Скворцову предстояло проделать трудную и кропотливую работу и скрупулезно проверить каждый шаг его пребывания на советской земле.
После очередного безрезультатного допроса шифровки ушли во Владивосток и Улан-Удэ, где Пак учился и работал. Первый ответ пришел из Владивостока и был положителен. Коллеги из Управления НКВД СССР по Дальневосточному краю подтвердили, что он зарекомендовал себя верным партийцем. Действительно, в 1924 году вместе с группой молодых марксистов бежал из Маньчжурии, спасаясь от преследования полиции, и нашел приют в СССР. После проверки в ГПУ, не жалея себя, включился в строительство социализма. В 1926 году вступил в ряды ВЛКСМ, а спустя три года его приняли в партию.
Последующий послужной список Пака, а затем секретного сотрудника Управления НКВД Ситрова говорил сам за себя. На его счету были десятки разоблаченных троцкистов и ревизионистов. Из разведотдела фронта также пришли положительные отзывы. Добытая им информация о частях Квантунской армии получала высокие оценки командования Забайкальского фронта. Казалось, на этом дело в отношении Пака следователь Скворцов мог бы закрыть. Но что-то не сходилось в показаниях, и он снова и снова анализировал материалы, пытаясь найти зацепку.
12 июля Скворцов засиделся в кабинете до глубокой ночи. Сизые клубы дыма плавали под потолком, а в пепельнице росла гора окурков. От усталости и хронической бессонницы голова свалилась на грудь. Он очнулся и пришел в себя от острой боли. На стол шлепнулся тлеющий окурок, а на губе вспух багрово-красный кровоподтек. И тут его осенило! Такие же свежие следы от ожогов имелись и на теле Пака. Следы пыток в японской контрразведке. Пыток, которым он, по его словам, подвергся два месяца назад в Сахаляне?!
Пака немедленно вызвали на допрос. Как угорь на раскаленной сковородке, он крутился под перекрестными вопросами Скворцова и про себя клял на чем свет стоит тупоголового начальника сахалинской военной миссии. Его, аса японской разведки, этот чванливый баран подверг унизительной проверке и затем больше месяца продержал в камере со всяким сбродом. Лишь в начале ноября 1942 года ему удосужились устроить встречу с секретарем японского консульства в Синьцзине Хая Си. Тот признал в нем своего агента, который еще в начале 30-х годов в качестве связного японской резидентуры на Дальнем Востоке доставлял в Харбин шпионские сведения.
После встречи со старым шефом все разительно переменилось. Его тут же вымыли и очистили от тюремной грязи, переодели в модный костюм и в сопровождении почетного эскорта - майора Дейсана и капитана Кокисана - доставили к самому генералу Янагите. Но даже он, всемогущий глава японской военной миссии в Харбине, был уже не в силах исправить промахи, допущенные в Сахаляне.
Время оказалось безнадежно упущенным. И уже не имело смысла давать объявление в газете "Манею Симбун" - условный сигнал для советской военной разведки, что он, ее агент Пак, успешно легализовался в Нанкине и ждет связного с рацией. Октябрь давно закончился, и у генерала Янагиты уже не оставалось другого выбора, кроме как возвращать его назад по избитой схеме агента-двойника. Сцепив зубы, Каймадо-Пак терпел боль от ожогов раскаленным клинком, часами висел подвешенный за руки под потолком. Лучшие мастера заплечных дел из японской контрразведки за две недели до заброски в советский тыл усердно "поработали" над ним, чтобы не вызвать подозрений в разведотделе Забайкальского фронта. Но до него Каймадо так и не удалось добраться. И все из-за этого сахалянского барана. Теперь ему одному приходилось за все расплачиваться.
Каймадо исподлобья злобным взглядом сверлил Скворцова. Этот настырный и цепкий, как клещ, следователь пытался докопаться до истины. Пока его подозрения рассыпались перед теми аргументами, что приводил в свое оправдание "лучший резидент разведотдела Забайкальского фронта". Но упорный Скворцов не терял надежды поймать его на деталях. Допросы продолжались, и Каймадо становилось все труднее избегать ловушек, расставленных перед ним.
Тем временем коллеги Скворцова тоже не сидели сложа руки. Маховик оперативной проверки военной контрразведки набирал обороты. Подобно снежному кому, нарастал поток шифровок и спецсообщений, поступавших в особый отдел Забайкальского фронта из Сталинграда, Азова, Сальска, Ростова-на-Дону и других городов. Каймадо-Пак, агент японской разведки (в этом ни у Вяземского, ни у Казакова, ни у Скворцова уже не было сомнений), на короткое время появлялся то на артиллерийском заводе "Баррикады", то на химзаводе № 92 в Сталинграде, чтобы затем возникнуть на судоверфях Азова и Ростова-на-Дону, а затем бесследно раствориться на бескрайних просторах России.
Дело № 2865 на японского агента, а возможно, и резидента, как предполагали контрразведчики, исходя из той обширной географии, где удалось обнаружить его следы, с каждым днем приобретало все больший размах. Работу по нему взял под личный контроль начальник ГУКР Смерш НКО СССР Виктор Абакумов. Он живо интересовался ходом оперативной разработки японского агента. Его короткая и энергичная резолюция на докладной: "Очень интересное дело! Докладывать еженедельно, лично!" - была больше, чем приказ для начальника Управления контрразведки Смерш Забайкальского фронта полковника Вяземского.
На разработку Каймадо-Пака и его связей были брошены лучшие силы двух управлений военной контрразведки Забайкальского и Дальневосточного фронтов, НКВД Приморского края, Сталинградской, Ростовской и других областей. Из архивов были подняты и тщательно изучены материалы на разоблаченных агентов японской разведки в тех местах, где появлялся Пак. И он засветился. К исходу июля 1943 года военными контрразведчиками была поднята из подполья густая шпионская сеть, сплетенная одним из лучших японских резидентов в СССР.
Под давлением неопровержимых доказательств 20 июля Каймадо-Пак начал давать правдивые показания. Они заслуживали того, чтобы дело № 2865 можно было назвать очень интересным и многообещающим. В нем нашла отражение по-своему захватывающая история как человеческой жизни, так и столь редкой в спецслужбе долгой и удачной карьеры.
Каймадо после успешной разведывательной работы на оборонных предприятиях Сталинграда, Азова и Москвы, где ему удалось не только добыть ценные сведения, но и провести ряд вербовок ценных агентов, возвратился в Забайкалье. Руководство японской разведки по достоинству оценило его работу. В двадцать семь лет Каймадо получил задание создать резидентскую сеть в Забайкалье.
К концу 1937 года он успешно решил и эту задачу: завербовал девять человек, в том числе и четырех советских граждан, занимавших ответственные посты в конструкторском и чертежном бюро паровозоремонтного завода. После перехода в разведывательный отдел Забайкальского фронта он пошел на риск и создал из числа вспомогательного персонала еще одну резидентуру. В числе завербованных оказался переводчик, знавший в лицо многих зафронтовых агентов.
Более того, Каймадо, советскому резиденту, а точнее - японской разведки, была передана на связь все нелегальная агентурная сеть, действовавшая в Харбине, Цицикаре и других городах Маньчжурии. Это был последний успех Каймадо-Пака и японской разведки.
Оперативная разработка и следствие в отношении Каймадо продолжались до ноября 1943 года. В ходе ее органам военной контрразведки удалось выявить еще двух резидентов японской разведки и разоблачить 39 агентов, находившихся у них на связи. Результаты этой работы оказались столь весомы, что 1 ноября 1943 года начальник ГУКР Смерш НКО СССР В. Абакумов отдельной докладной доложил Верховному Главнокомандующему И. Сталину о разоблачении японских резидентур, действовавших в Забайкалье.
Глава третья
Несостоявшееся "сватовство" обер-лейтенанта Биттига
25 сентября 1943 года части 10-й армии в результате стремительного наступления освободили от гитлеровцев город Рославль - крупный транспортный узел. На западной окраине и у железнодорожных мастерских еще продолжали звучать автоматные очереди и греметь разрывы гранат - это красноармейцы добивали остатки 52-го армейского корпуса 4-й армии, а в центре уже налаживалась мирная жизнь.
В столпотворении, что творилось в приемной военного коменданта города, мало кто обращал внимание на молодую, лет двадцати, девушку, робко державшуюся в дальнем углу. Она терпеливо ждала своей очереди. Пожилой майор-комендант с посеревшим от недосыпания лицом устало отбивался от наседавших горластых пехотинцев и нагловатых интендантов. Постепенно толпа рассосалась, и девушка, собравшись с духом, нырнула в клубы сизого дыма, плававшего в кабинете.
Комендант оторвал взгляд от документов, которыми был завален стол, и с недоумением посмотрел на посетительницу. Она переминалась с ноги на ногу и, видимо, не знала, с чего начать разговор. Вымученная улыбка на лице майора придала ей уверенности. Краснея и пряча глаза, девушка, упомянула про какого-то "очень хорошего немца" и осеклась. Брови у коменданта поползли на лоб, а в глазах полыхнул гневный огонь. За два года войны ему попадались только такие немцы, кто стрелял, вешал и сжигал.
Анна Астафьева, так звали посетительницу, набравшись смелости, продолжила рассказ. Из него следовало, что на ее квартире находится немецкий солдат, который решил порвать с фашизмом и дезертировал из части во время отступления из Рославля. Но, опасаясь попасть под руку какого-нибудь разгоряченного боем красноармейца, он решил отсидеться, а потом попросил Анну сообщить о нем советскому командованию.
Здесь взгляд майора смягчился, жесткие складки, залегшие у рта, разгладились. Анна приободрилась и принялась его уверять, что Клаусу можно верить и что он хороший человек. Битый жизнью и начальством, опытный комендант не стал морочить себе голову "хорошим немцем" и направил девушку к военным контрразведчикам.
Отдел Смерш 10-й армии располагался поблизости и занимал чудом уцелевшие первый и второй этажи бывшей школы. Часовой на входе остановил Анну и поинтересовался, к кому она направляется? Наученная общением с комендантом, она не стала распространяться о "хорошем Клаусе" и заявила, что у нее есть важное сообщение для контрразведчиков. Ее проводили в кабинет старшего оперуполномоченного старшего лейтенанта Старинова.
Царившая в коридоре и кабинете тишина, ровный и спокойный тон контрразведчика расположили Анну к разговору. Она без утайки рассказала необычную для военного времени романтическую историю своих отношений с ефрейтором Клаусом Биттигом.
Познакомились они, по словам Анны, в начале октября 1943 года при обстоятельствах, от воспоминания о которых ее била дрожь. В тот вечер она задержалась у больной подруги. Приближался комендантский час, и ей пришлось срезать путь. Позади остались развалины хлебозавода, впереди уже показался родной дом, как вдруг из проулка вывалила едва державшаяся на ногах кучка пьяных немецких солдат. Секундная растерянность, и Анну окружила гогочущая толпа. Грубые похотливые руки коснулись ее тела. Вырваться из плотного кольца ей не удалось, а просить о помощи было не у кого. Улица будто вымерла. И тут произошло чудо.
Из вечернего полумрака, словно ангел-хранитель, возник храбрый ефрейтор. Он решительно стал на защиту Анны. После короткой перепалки с ним насильники оставили девушку в покое. Ефрейтор представился: Клаус Биттиг и проводил Анну до двери дома. От ее предложения зайти и выпить чая вежливо отказался.
С того дня минула неделя, и Анна стала забывать о жуткой истории, когда в дверь квартиры кто-то тихо постучал. На пороге стоял Клаус. Смущаясь, он протянул ей небольшой сверток. В нем оказались хлеб, сахар, масло и палочка копченой колбасы. На этот раз Клаус не отказался от приглашения выпить чай. В тот вечер они долго говорили о жизни. Ломаный русский Клауса не был им помехой: молодые люди понимали друг друга с полуслова.
Прошло некоторое время. Он снова появился у Анны и принес с собой коробку дорогих конфет и бутылку французского вина. В тот день они не только говорили о жизни, но и совершили небольшую прогулку по городу. За этим визитом последовал другой, и вскоре между ними сложились добрые отношения, которые, как показалось девушке, со стороны Клауса переросли в глубокое чувство. В разговорах с ней он с большой симпатией отзывался о России и русских людях, осуждал Гитлера и развязанную им войну.
Положение гитлеровских войск на Восточном фронте становилось все хуже, Клаус уже не верил заявлениям фашистских бонз о скором завершении войны. Он все больше тяготился ею и не раз в разговорах с Анной высказывал мысль о том, что готов порвать с нацистами, которые вели немецкий народ к гибели. И когда советские войска перешли в наступление, Клаус отбросил последние сомнения и принял решение. Он воспользовался неразберихой, царившей в рядах гитлеровцев, покинул часть и спрятался на квартире Анны.
Она закончила свой рассказ и с нетерпением ждала ответа Старинова. Тот не спешил, история необычных для сурового военного времени отношений Анны и Биттига заинтересовала его в первую очередь с профессиональной точки зрения. В ней он увидел хорошую возможность для ведения через влюбленного немца зафронтовой разведывательной работы и отправил на ее квартиру командира комендантского взвода. Не прошло и часа, как тот доставил Биттига в отдел и провел в кабинет Старинова. Ефрейтор держался скованно, но страха в его глазах контрразведчик не заметил.
Вместе с ним и переводчиком он поднялся в кабинет начальника отдела капитана А. Москалева. В ходе допроса Биттиг подтвердил рассказ Астафьевой. Дополнительно рассказал, что воспитывался в семье, в которой много читали и восхищались произведениями Достоевского и Толстого. На вопросы контрразведчиков о характере службы и составе части, дал развернутые ответы. Многие из них нашли подтверждение в захваченных документах 52-го армейского корпуса и показаниях других военнопленных. Последним местом службы Биттига был отдел штаба этого самого корпуса. По его словам, он отвечал за хранение всей секретной документации.
Москалев моментально оценил перспективного перебежчика. Его доступ к секретам в случае вербовки и переброски за линию фронта открывал прямой путь ко многим тайнам гитлеровского армейского командования. Медлить с решением было нельзя. Фашистская контрразведка тоже не дремала и тщательно проверяла всех, кто прорывался из окружения. И чем дольше окруженец блуждал в советских тылах, тем больше к нему возникало вопросов.
Задумавшись о вербовке Биттига, Москалев, несомненно, рисковал, так как слишком мало знал о нем, а то, что тот сообщил о себе, не поддавалось глубокой перепроверке. В армейском приемно-пересыльном пункте военнопленных Старинову не удалось найти его сослуживцев. В самом городе, как выяснилось, кроме Астафьевой, Биттиг никому не был знаком. Ее соседи также ничего существенного контрразведчикам не добавили. Влюбленный перебежчик, казалось, возник ниоткуда, и это настораживало. Опытный контрразведчик Москалев не исключал того, что за этим крылась тонкая игра гитлеровской разведки. Тем не менее, взвесив все "за" и "против", он решился на вербовку и подготовку Биттига к заброске за линию фронта. Соблазн иметь своего агента в штабе 52-го армейского корпуса оказался слишком велик.
Бойкий ефрейтор охотно дал согласие на сотрудничество, написал подписку и для конспирации в работе избрал себе псевдоним Штабист. Однако предложение Москалева сфотографироваться вместе воспринял без особого энтузиазма и довольно кисло поглядывал на Старинова, который выставил на стол литровую бутылку водки с хилой закуской. Окончательно у него испортилось настроение, когда капитан предложил на обратной стороне фотографии еще раз подтвердить контрразведчикам свою преданность и готовность к выполнению заданий Смерша.
Теперь, когда у Биттига все пути к своим были отрезаны, Москалев направил докладную записку начальнику Управления контрразведки Смерш фронта генералу А. Вадису. В ней он изложил существо полученных на перебежчика материалов, поставил в известность о его вербовке и представил оперативный замысел по использованию в разведывательных целях. В Управлении, поддержав предложение Москалева, потребовали оперативно провести дополнительную проверку Штабиста и не затягивать с отправкой на задание.
Москалев и Старинов немедленно приступили к интенсивной подготовке Биттига для проведения разведывательной работы в гитлеровском штабе. Времени на это катастрофически не хватало: советские войска добивали разрозненные остатки фашистской группировки, и лишь отдельным группам удавалось вырываться из кольца окружения. Москалев и Старинов спешили и потому работали с Биттигом день и ночь. Они на ходу обучали его азам разведки, шлифовали детали легенды возвращения в штаб, отрабатывали способы связи и передачи секретной информации.
Ефрейтор оказался на удивление смышленым и способным учеником, все схватывал на лету. На второй день они уже говорили на одном языке - языке разведки. Подготовка шла настолько успешно, что Москалев уже подумывал о ее сокращении. К тому времени он и Старинов разработали в деталях и окончательно согласовали с руководством Управления контрразведки Смерш фронта два варианта задания для Штабиста.
Первый предусматривал, что после перехода им линии фронта вся тяжесть выполнения задания целиком и полностью должна была лечь на его плечи. В частности, по возвращению в часть и получению доступа к секретным документам корпуса он должен был скопировать их и затем, при благоприятно складывающейся ситуации, доставить в отдел Смерш. В этом случае исключался всякий риск для курьера контрразведчиков, но зато возникала масса проблем для самого Штабиста. Надолго отлучиться из штаба он не мог. Кроме того, без знания русского языка даже самому опытному агенту скрытно пройти 50 километров по незнакомой местности было делом почти невозможным.
Согласно второму варианту, от Штабиста требовалось только одно - после возвращения в часть восстановиться на прежнем месте службы и ждать связника. При его появлении передавать собранную в штабе 52-го корпуса информацию. В этой ситуации основные риски брал на себя связник. Такого человека контрразведчикам не пришлось долго искать. Он только что вернулся из-за линии фронта. Это был опытный подпольщик из числа местных жителей, в совершенстве знавший немецкий язык. Он без колебаний дал свое согласие. В Управлении Смерш фронта рассмотрели оба предложения Москалева и окончательный выбор оставили за ним.
Операция по выводу Штабиста за линию фронта перешла в завершающую стадию. Но, прежде чем довести до Биттига оба варианта задания и познакомить со связником, Москалев решил выслушать мнение смышленого агента. Тот в очередной раз удивил своей сообразительностью. Почти слово в слово Штабист назвал то, что намечали для него контрразведчики и стал настаивать на варианте со связником.