- Никаких отговорок. Не спорь, ты много талантливее меня, ты лучше справишься с этой задачей. Я выполнил все, что мог: дал образование его старшему сыну, нашел дело его вдове и до сих пор опекаю осиротевшую семью. Сверх того, я в течение многих лет в самых сложных обстоятельствах сумел сохранить эти бумаги. Ты же выполни то, что по силам только тебе: прибавь к имеющимся документам другие, которые сможешь разыскать, и напиши историю нашего заговора, расскажи людям о его истинных причинах, характере, результатах. Этим ты исполнишь последнюю волю Бабефа и сделаешь бессмертными его идеи.
Буонарроти все еще не мог прийти в себя.
- Но ведь я же лишенный прав ссыльный!
- Ты им недолго останешься.
- Даже если бы я и поверил тебе…
- Не станем препираться. Это решено твердо. И не одним мной. Тебе, и только тебе предстоит стать историографом заговора Равных.
Буонарроти размышлял.
- Все это так неожиданно… и сейчас ведь нужно заниматься не писаниной, а делом.
- А я и не думаю, что этим ты будешь заниматься сейчас. Это в будущем… Что же касается дела, то к нему мы сейчас и перейдем. - Лепельтье посмотрел на часы. - Однако уже слишком поздно. Пора спать, на сегодня достаточно. А завтра, с утра, займемся самым важным, тем, ради чего, как я догадываюсь, ты и приехал на мой остров.
9
Третий день определил весь дальнейший жизненный путь Филиппа Буонарроти.
Сразу после кофе Лепельтье перешел к сути дела.
- По приезде ты поинтересовался, мой друг, каким образом мне удалось добиться в условиях ссылки полной независимости. Я отложил свой ответ, и ты сейчас поймешь почему. Он неотделим от весьма широкого круга проблем более общего характера.
Филипп молчал, ожидая, что будет сказано дальше.
- Так вот, - продолжал Лепельтье, - я связан с одной довольно могущественной организацией, которая обеспечила мне столь привилегированное существование на острове, а также и побег отсюда, который будет совершен в самом скором времени… Рассказываю тебе обо всем этом - хотя это глубокая тайна, за несоблюдение которой грозит смерть, - не только потому, что ты умеешь держать язык за зубами, но и, главным образом, потому, что считаю тебя полностью нашим, иначе говоря, потенциальным членом организации, к которой принадлежу.
Подождав вопроса, которого не последовало, Лепельтье спросил сам:
- Ты, конечно, слышал о масонах?
Буонарроти пожал плечами.
- Не больше, чем любой обыватель. Признаюсь, никогда не интересовался этими господами.
- И напрасно. Масоны - занятнейшая корпорация. Хотя апологеты их и утверждают, будто они ведут свое происхождение от "вольных каменщиков" великого архитектора Хирама, создателя храма библейского царя Соломона, в действительности масоны - порождение прошлого века, века Просвещения, века величайших научных открытий и не менее знаменательных мистических заблуждений… По-видимому, первые масоны были каменотесами, создавшими в Англии в начале восемнадцатого века свои производственные товарищества и имевшие свои уставы и символы. Но очень быстро - в той же Англии, а затем и в остальной Европе - организационные формы каменщиков перехватили люди, не имеющие ничего общего со строительным ремеслом. Вновь создававшиеся и дополнявшиеся уставы масонов определяли их как "всемирное братство, возникшее ради объединения человечества на основе общей пользы и в целях нравственного совершенствования".
- Сильно сказано. Значит, "общая польза" и "нравственное совершенствование"…
- Мало того. Масоны всегда подчеркивали, что их не занимает политика, они не вмешиваются в государственные дела и помышляют только об этических проблемах.
- Но, насколько я знаю, это не так.
- Совсем не так. По мере того как начиналось противостояние старого порядка и новых идей, масонские ложи, словно зеркало, отражали эти явления. Появились ложи аристократов и ложи демократов, масоны-рыцари и масоны-разночинцы. В то время как в придворном обществе колдовал Калиостро с его "египетским" обрядом, в то время как в светских салонах тон задавали "Императоры Востока", наш астроном Лаланд создал "ложу Науки", а в Тулузе возникла "ложа Энциклопедистов". Третье сословие Франции, выдвинувшее устами Руссо и Мабли теорию естественного равенства, рассматривало масонские ложи как средство пропаганды и воплощения своих идей. Накануне революции в ложу, основанную Лаландом, входили Байи и Лафайет, Ромм и Форстер, Дантон и Робеспьер.
- Но по-моему, позднее, при революционном правительстве II года, Неподкупный и его соратники изничтожали масонские ложи.
- Как и все другие тайные организации; якобинцы их не терпели: большая часть лож стала противиться ходу революции. Да и к чему были подобные организации, когда власть наконец становилась народной?
- Все это я понимаю, не понимаю только одного: зачем ты мне это рассказываешь?
- Сейчас поймешь. Итак, обрати внимание: масоны не представляли собой ничего константного, единого, определенного. Напротив, их организация оказалась весьма удобной для всякого рода политических, идеологических и иных комбинаций. Она могла в равной мере - при соответствующих условиях - служить (и служила) как одним, так и другим, противоположным целям, являясь то пристанищем мистики и обскурантизма, то братством филантропов; то рычагом в руках наиболее реакционных сил общества, то вспомогательным отрядом революции. Вот эту-то особенность масонства, его таинственность, неопределенность, многозначительность и использовали филадельфы, о которых пойдет речь…
- Филадельфы… - Буонарроти даже вскочил от возбуждения. - О них-то я и хотел бы узнать побольше… Но разве филадельфы - масоны?
- И да и нет… Но не спеши. Все должно быть рассказано по порядку. Итак, робеспьеровское правительство ликвидировало масонов, а их Великий мастер, бывший герцог Орлеанский, был отправлен на гильотину. Но, придавленные во Франции и подвергшиеся гонениям в соседних странах, они не замедлили возродиться. Ни Директория, ни Первый Консул не преследовали "вольных каменщиков"; мало того, уверяют, будто Бонапарт сам входит в одну из лож. И вот эта легальность, возможность объединиться без страха быть разогнанным и подбросила кое-кому некую мысль.
- Создать новую организацию под старой вывеской?
- Примерно так. Поначалу филадельфы были обычными масонами и ни от кого не скрывали своего существования. Они ставили перед собой чисто филантропические задачи, в первую очередь взаимопомощь, взаимную поддержку в трудных обстоятельствах. Это полностью отвечало их названию: ведь "филадельф" по-гречески означает "любящий брата".
- Но когда же они появились на свет божий?
- Не скажу точно; видимо, в эпоху Директории. Организацию общества связывают с именами двух литераторов - Шарля Нодье и Ригоме Базена. Сначала они действовали во Франш-Конте, в Безансоне, и первый устав датируется 1797 годом. Это был обычный масонский устав. Но после 18 брюмера положение изменилось. Не меняя вывески - если принять твою формулировку, - филадельфы быстро изменили свою сущность. Они все больше и больше стали приближаться к ордену иллюминатов, от которого - я уверен в этом - весьма многое позаимствовали.
- Иллюминаты!.. Ну сия-то материя нам хорошо известна…
Действительно, Филипп Буонарроти, равнодушный к масонам, с давних пор - еще до начала своей революционной деятельности - живо интересовался этими загадочными "просветленными", или "совершенствующимися", как они сами себя называли. И сумел проникнуть в некоторые из их секретов…
…Под именем "иллюминатов" выступали различные организации в Испании и во Франции еще в позднее средневековье. Но подлинные иллюминаты как всемирно известный орден появились в 1776 году в Баварии. Основателем ордена был профессор Ингольштадтского университета Адам Вейсхаупт. Буонарроти знал, что главная мысль учредителя состояла в том, чтобы противопоставить сильную и могущественную корпорацию свободолюбивых людей главному оплоту мировой реакции - ордену иезуитов, безраздельно господствовавшему в образовании, науке, культуре. Правда, сначала "сильная и могущественная корпорация" состояла всего из пяти членов, включая основателя; но через три года она имела уже несколько филиалов в различных городах страны. Вейсхаупт был верным учеником французских просветителей, прежде всего Руссо, Мабли и Морелли. Он сумел вовлечь в свою организацию таких корифеев мысли, как Гете, Шиллер, Гердер, Виланд. Составленная им программа "просветленных" имела "двойное дно". Для рядовых членов ордена в ней ставились задачи нравственного совершенствования, борьбы с обскурантизмом и суевериями, формирования гармонической личности. Но верхушка посвященных ("Ареопаг") знала, что конечная цель иллюминатов - полная ликвидация религиозного гнета, уничтожение во всем мире монархий и монархических институтов, создание всемирной республики свободных и равных людей…
- Однако что же восприняли филадельфы от иллюминатов? - спросил Буонарроти, выслушав лекцию Феликса по истории баварского ордена и убедившись, что память ему не изменила.
- Что восприняли? - повторил вопрос Феликс. - Отчасти конечную цель. Затем - строжайшую внутреннюю дисциплину, градуированность организации, деление ее на степени - иначе говоря, общую структуру. Наконец, подобно тому как это водится у иллюминатов, старшие филадельфы обладают вторыми именами, или псевдонимами, заимствованными из античности или средневековья. Ты помнишь прозвища вождей иллюминатов?
- Конечно. Сам Вейсхаупт был Спартаком. У них имелись Кампанелла, Эразм, Мор и другие.
- Так же и у нас. Филадельфы имеют своего Спартака; мы располагаем Фелипоменом, Марием, Катоном, Фемистоклом - не стану называть прочих - весьма многочисленных - имен. Все это, разумеется, в целях конспирации.
- Тогда объясни, в чем же разница между иллюминатами и вами?
- О, разница большая. Ученики Вейсхаупта думали прийти к счастливому будущему сугубо м и р н ы м путем, через пропаганду своих идей и постепенное внедрение в общество новых идеалов. Мы же прекрасно понимаем, что этот путь никуда не ведет, что только н а с и л и е обеспечит конечную победу нашим идеям. В этом смысле мы полностью идем по стопам Бабефа. И как ты уже, несомненно, догадался, действия Арены, Чераки и других тоже были делом рук филадельфов.
- Я невольно подумал об этом… Но ведь то были еще крайне незрелые действия.
- Да и общество наше в то время было незрелым. Мы находились тогда еще в пеленках - слишком уж были прекраснодушны и доверчивы. Много занимались литературными упражнениями и совсем мало заботились о том, к т о проникает в нашу среду. Поэтому-то туда и смогли проникнуть люди Фуше. Впрочем, я уже говорил тебе, что мы с Антонеллем тогда не слишком серьезно относились ко всему этому и уклонялись от руководящих ролей. По-видимому, правильно делали. Позднее появился человек, который со всем этим справился в сто раз лучше, чем справились бы мы.
- Ты имеешь в виду Уде?
- Пока не будем уточнять. А теперь о с а м о м главном.
Лепельтье внушительно помолчал несколько секунд.
- Я только что сказал, что филадельфы о т ч а с т и приняли конечную цель иллюминатов. Отчасти - поскольку мы, как и они, хотим всеобщего счастья, свободы и равенства для всех народов земли. Но при этом у нас есть и с в о и п е р в о о ч е р е д н ы е з а д а ч и. Мы не можем думать о равенстве и счастье в с е г о человечества, пока не будут свободны французы, пока их будет угнетать усиливающаяся с каждым днем тирания Бонапарта. Тем более есть уверенность, что эта тирания (вместе с завоеваниями) начнет распространяться за пределы нашей страны. Поэтому наша ближайшая задача - уничтожить нынешний режим и вернуться к демократической конституции 1793 года. И этой задаче мы должны отдать все свои помыслы и самих себя.
- Я готов, - спокойно сказал Буонарроти.
- Не сомневался в этом. Ты прибыл сюда, чтобы встретиться с полковником Уде. Стало быть, ты знаешь или, во всяком случае, догадываешься, кто он. Скажу, что и он хотел повидаться с тобой и что сейчас я говорю от его имени. Скажу еще, что мой побег всецело организован им. Я покину остров в ближайшее время. Затем наступит твоя очередь - будет подготовлен твой побег с Олерона. Но для этого ты сейчас должен пройти некий формальный обряд.
- Посвящение в братство?
- Да. С Уде все согласовано. - Лепельтье посмотрел на часы. - Через пятнадцать минут явятся несколько братьев, и мы оформим твое вступление в общество. Познакомим с главнейшими именами, символами, опознавательными знаками. Договоримся о ближайшем будущем. Небольшой обряд - он не займет много времени, но абсолютно необходим…
10
Филипп Буонарроти вернулся на остров Олерон точно в обещанное время. Под плащом, спасая от дождя и не в меру любопытных взоров, он вез небольшой потертый портфель, перевязанный черным шнуром. Если гражданин мэр и заметил это, то виду не подал и ни о чем не спросил.
А через несколько дней он же сообщил своему поднадзорному поразительное известие:
- Подумайте, с острова Ре, на котором вы только что побывали, бежал один из ссыльных!
Буонарроти знал, кто этот беглец.
Что же касается его самого, то бежать с Олерона ему не довелось. Вскоре произошли события, которые нарушили смелый план.
Но кто знает, было ли это хуже или лучше для нового филадельфа? На подобный вопрос могло ответить только грядущее, а оно по-прежнему оставалось темным и неясным…
11
Гражданин Первый Консул был в раздумье.
Не настала ли пора, думал он, сменить обращение "гражданин" на "господин", а слова "Первый Консул" - на нечто более внушительное и весомое?
Надо, надо показать свою силу им всем, иначе они вовсе обнаглеют. Чем больше маневрируешь и уступаешь, тем активнее и дружнее наступают они…
Кто они?
На этот вопрос ответить было нелегко: их было слишком много.
- Все! - вдруг закричал он, отвечая себе на заданный вопрос - Все кругом действуют мне наперекор и стараются нарушить мои планы!..
Прежде всего там, за рубежом.
Он хотел казаться Европе "миротворцем". Хотел, чтобы его считали миротворцем. На самом же деле он меньше всего думал о мире - он мечтал поставить на колени своих соперников, в первую очередь Англию. И поначалу как хорошо получалось! Ему удалось преодолеть отвращение русского императора Павла к "революционной заразе", установить взаимопонимание, почти союз; Павел не только выбросил за пределы страны так называемого Людовика XVIII, но пошел на тайные совместные действия против ненавистного Питта: русские казаки были брошены на завоевание Индии - это значило нанести удар британскому льву в самое сердце! Какой восхитительный реванш за Египет!
Но удар получил он, Бонапарт.
В ночь с 11 на 12 марта был убит император Павел I.
- Они промахнулись на улице Никез, но попали в меня в Петербурге! - горестно воскликнул он, узнав о драме в Михайловском замке.
"Они" - это англичане. Ни для кого не было секретом, что душой заговора, окончившегося смертью Павла, был английский посол сэр Уитворт.
И вот теперь, доконав союзника Бонапарта, они нанесли тяжкое оскорбление самому Бонапарту: тот же Уитворт был отправлен послом в Париж.
- Убийца в Тюильри! - вопил Первый Консул.
Нет, "мир" становился мифом. Не сегодня завтра война с Альбионом вспыхнет с новой силой. И тогда господа англичане потащат за собой всю свору своих прежних союзников - Австрию, Пруссию, Россию…
Но что говорить о войне международной, когда война шла в собственном доме, в собственной семье!
А семья-то была большой.
Папаша Карло Буонапарте, прежде чем отойти в лучший мир (всего на сороковом году жизни!), успел произвести на свет тринадцать детей, из которых до сего дня благополучно дожили восемь.
Казалось бы, как хорошо! Крепкая семья, взаимная поддержка, чувство локтя, которое столь облегчает жизнь!
Но ничего этого не было и в помине.
Наполеон сделал все возможное, чтобы их пристроить.
Старшего брата, Жозефа, тугодума и неудачного биржевого игрока, превратил в дипломата; еще при Директории поставил послом в Парме, потом в Риме; после переворота назначил полномочным министром, заключавшим Люневильский и Амьенский мирные договоры, а также конкордат 1801 года. Но Жозеф плохо разбирался в дипломатии и только жаловался на отсутствие денег.
Самого младшего, Жерома, пустил по морской линии и прочил в адмиралы; но Жером больше интересовался крепкими напитками и женщинами, нежели морем, что не могло не привести к весьма плачевным результатам.
Второй из младших братьев, Луи, был его любимцем, и он всюду таскал его за собой в качестве адъютанта: в Италию, в Египет, опять в Италию; но Луи смотрел косо, всегда выглядел недовольным.
Что же касается Люсьена, то здесь, как говорится, нашла коса на камень: братья не могли видеть друг друга, и кончилось тем, что, сняв Люсьена с должности министра внутренних дел, Наполеон отправил его послом в Испанию - с глаз долой, из сердца вон.
Братья грызлись между собой и безумно завидовали ему - он чувствовал это постоянно.
Не легче было и с сестрами.
Элиза против его воли вышла в Марселе замуж за простого флотского капитана, и теперь их предстояло разводить.
Полетта (ныне величавшая себя Полиной) прославилась на весь Париж скандальным поведением, в котором буквально не знала удержу; она собиралась замуж то за Жюно, то за Фрерона; в конце концов кое-как удалось выдать ее за генерал-адъютанта Леклерка и вместе с ним отправить на Сан-Доминго (с глаз долой, из сердца вон).
Каролина была поспокойнее других, и он отдал ее Мюрату, как дань за памятный день 19 брюмера. Мюрата она не любила (да и как можно было любить этого разряженного петуха!) и часто жаловалась маменьке.
С маменькой, Марией-Летицией, было хуже всего. Женщина властная, привыкшая к самостоятельности, к тому, что после ранней смерти мужа весь клан смотрел на нее как на распорядительницу, она и теперь пыталась распоряжаться, лезла во все дыры, донимала просьбами и советами и непрерывно выражала недовольство, что Наполеон "перебежал дорогу" ее первенцу Жозефу. Чтобы утихомирить почтенную матрону, приходилось все время организовывать для нее зарубежные путешествия (и маменьку с глаз долой…), но по возвращении она становилась еще более требовательной и непримиримой…
Увы, клан оказался недружным.
Но он сплачивался каждый раз, когда нужно было бороться против общего врага. А общим врагом считалась котерия Богарне, родственники любимой супруги диктатора во главе с ней самой. Чтобы как-то примирить оба клана, он женил Луи на дочери Жозефины от первого брака - Гортензии. И опять все обернулось против него: молодые не выносили друг друга, союза не получилось.
Огорчало и то, что любимая супруга ничем не помогала в его стараниях. Ее наиболее употребимым словом было "нет". А с некоторых пор противостояние между ними усилилось. Жозефина всячески противилась его планам установления наследственности власти.
Он понимал ее. Она ведь не могла больше иметь детей, не могла подарить ему наследника, стало быть, при новом порядке, о котором он мечтал, был неизбежен развод… Он старался ее успокоить. Он уверял, что сделает своим наследником племянника - сына от брака Луи в Гортензии. Но утешения не помогали, тем более что было очевидно: потомства от этой пары ожидать не приходится.