- Не было случая. А сейчас, пожалуй, расскажу. Так вот, живя на Корсике, я близко познакомился со всем честным семейством, а оно было не маленьким. Целый клан. Обедневшая семья из местного дворянства. Особенно сблизился с одним из его братьев, с Жозефом. Он работал в газете, которую я тогда издавал, и, постоянно нуждаясь в деньгах, брал безвозвратные ссуды. Что же касается Наполеона, то и с ним я тогда был накоротке, случалось, ночевал в одной комнате, на одной постели и делился последним куском хлеба. Тогда он мне нравился.
- Вот видишь! Но что же тебя привлекало?
- Мне казалось, будто у нас общие идеалы: свобода, равенство, братство - те великие принципы, которые выдвинула революция. И оба мы в одно и то же время - это нас особенно сблизило - поняли, что правитель острова Паоли, произнося трескучие патриотические фразы, готовится изменить, отдать остров англичанам. И мы начали неравную борьбу с Паоли.
- Стало быть, Бонапарт и тогда выступал как революционер и патриот.
- Да, мне так казалось, и поэтому он был мне приятен. Хотя друзьями мы не стали. Но потом…
- Что же ты замолчал?
- Все рассказывать долго, тем более что началось с едва заметных ощущений. Скажу только, что и под Тулоном, и позднее я стал улавливать в этом человеке усиливающиеся нотки честолюбия, и это мне претило. Особенно я хорошо понял его в период Директории, когда пути наши опять пересеклись. Ты слышал, что сказал только что Блондо?
- Конечно.
- Так вот, он знает, что говорит. При закрытии Клуба Пантеона "революционный генерал" действительно угрожал нам расстрелом. В тот день я имел с ним беседу с глазу на глаз. Сначала он пытался меня привлечь и превратить в провокатора на службе Директории, затем, когда не преуспел в этом, начал грозить. Я рассмеялся и показал ему спину. Думаю, этого он мне не забыл и не простил.
- Допустим. Но сейчас-то на него возлагают надежды все свободолюбивые силы страны.
- И напрасно. Их ждет горькое разочарование.
- Уверен в обратном.
- Ну что ж, время покажет.
7
И время показало.
Весть о событиях 18 - 19 брюмера в первый момент повергла большинство изгнанников в полное недоумение.
Но Жермен и тут не сдался.
- Все правильно, - сказал он. - Эти люди свергли презренную Директорию и образовали Консульство, на манер античной Римской республики. Недаром их поддержали лучшие люди Парижа и страны. Консульство - коллегиальная демократическая власть. Теперь ждите перемен и для нас.
- Как бы эта "коллегиальная власть" не обернулась личной диктатурой, - пробормотал себе под нос Бадье. - Так иной раз случалось и в Древнем Риме.
Филипп Буонарроти только ухмыльнулся.
Зато Блондо дал полную волю своему холерическому темпераменту.
- Презренный демагог! - кричал он. - Я так и знал, что он всех обведет вокруг пальца. И все это дурачье верит ему. Но и вы хороши! Тоже мне - подлинные революционеры и патриоты! Ваши погибшие соратники, Бабеф и Дарте, сейчас переворачиваются в своих могилах!
- Да уймись ты, наконец, и перестань нас оскорблять, - пытался остановить его Жермен.
Но остановить Блондо было невозможно.
В эти дни чрезмерно ревностная администрация форта поспешила привести всех к присяге на верность Консульскому правительству. Никому из узников и в голову не пришло противиться этому. Никому, кроме Блондо.
- Отказываюсь, - прорычал он.
- Почему же? - удивился пристав, разносивший подписной лист. - Ведь новый режим - это всеобщее благо. Лучше не спорьте и подпишитесь под текстом присяги, как подписались ваши товарищи.
Блондо рванул протянутый ему лист и написал: "Клянусь до самой смерти быть верным партии Робеспьера и убить Бонапарта".
- Боже мой, - изумился чиновник, - что вы такое написали! Как вы несправедливы к человеку, который несет Франции мир и покой! И вы восхваляете Робеспьера, он же бич человечества!
- Я заколю узурпатора! - вопил Блондо. - И лучше не касайтесь своими грязными руками памяти Робеспьера: вот кто принес бы нам подлинный мир!
Комендант форта, когда ему доложили о случившемся, приказал, чтобы Блондо немедленно изолировали и поместили в больницу: он решил, что заключенный сошел с ума.
- Ну вот, видишь, к чему привели эти дурацкие неистовства! - заметил Жермен.
- Ты прав, - в раздумье ответил Буонарроти. - Абсолютно незачем было посвящать наших врагов в свои сокровенные замыслы. Он лишь ухудшил наше положение. Надо немедленно ослабить эту акцию. Давай-ка займемся составлением очередного обращения к правительству - сейчас самое время для этого.
8
В новой петиции Буонарроти превзошел себя: она была подлинным шедевром "макиавеллизма правого дела".
Основная идея этого произведения искусства заключалась в том, чтобы показать Консулам: так называемые "заговорщики" и новое правительство - порождение одних и тех же условий, плод многолетней несправедливости предшествующих властей. По существу, и те и другие боролись с единым злом: с антинародной конституцией 1795 года, с растленной Директорией и ее клевретами. Что представлял собой так называемый "заговор Бабефа"? Что, если не попытку ниспровергнуть конституцию 1795 года и порожденный ею тлетворный режим? И ту же самую цель ставили перед собой заговорщики брюмера во главе с Бонапартом. Разница лишь в том, что первые не преуспели, а вторые добились победы. Но разве эта победа не есть о б щ а я победа - победа п р а в о г о д е л а? Почему же удачливые заговорщики ныне пребывают у власти, а их старшие братья, не сумевшие, вследствие предательства, довести дело до конца, томятся в неволе? Прямой долг Консулов, вытекающий из логики событий последних лет, ликвидировать создавшуюся несправедливость, выправить положение и дать почетную свободу тем, кто были их предшественниками!
Все получалось на редкость последовательно и убедительно.
В своем силлогизме Буонарроти делал всего лишь одно "упущение". Он "забыл" сказать о том, что обе названные им группы заговорщиков боролись с Директорией, имея в виду взаимно исключающие цели: бабувисты - благо всего народа, брюмерианцы - авторитарную власть группы ставленников богатейших людей страны. Но какое это могло иметь значение в плане "макиавеллизма правого дела"? Тем более что на первых порах Бонапарт и его соратники сами твердили о "всенародном" характере их переворота!
Товарищи единодушно одобрили хитроумный труд Филиппа.
Новая петиция обязательно должна была иметь успех - в этом никто не сомневался.
И она возымела успех. Правда, не сразу.
9
Жозефа Фуше потомки окрестят "флюгером".
Этот невзрачный рыжеватый человек со студенистым лицом и тусклым взглядом бесцветных, глубоко спрятанных под тяжелыми веками глаз обладал удивительным нюхом и вовремя пристраивался к той стороне или партии, которая побеждала или должна была победить. Потом, когда наступал критический момент, он с легкостью покидал своих "попутчиков" и приставал к новой партии, сулившей успех, нимало не заботясь о том, что приходилось коренным образом менять убеждения - их у Фуше попросту не было. Умеренный конституционалист в начале революции, крайний террорист во время якобинского террора, он, из соображений карьеры, даже присватывался к сестре Робеспьера. Но Неподкупный, мгновенно раскусив его, не принял этих авансов, и тогда напуганный Фуше вместе с Сиейсом стал душой термидорианского заговора, свалившего робеспьеристов. После термидора он стал верным слугой правых термидорианцев, а при Директории попытался спровоцировать Бабефа, но вождь заговора Равных так же быстро понял и отверг его, как в свое время Робеспьер.
Накануне брюмерианского переворота Фуше, как и Талейран, предугадал близкий взлет Наполеона и предложил ему свои услуги, каковые и были приняты. Правда, в самый день 19 брюмера, когда положение стало неясным, Фуше вдруг куда-то исчез, и Бонапарт это заметил, но решил не ставить каждое лыко в строку своему министру полиции, тем более что после победы заговора тот удвоил свое усердие.
Петиция узников Пеле попала прежде всего в бюро Фуше. Он внимательно изучил ее и по здравому размышлению решил умыть руки, переслав документ в министерство внутренних дел - благо главой этого министерства стал Люсьен Бонапарт - младший брат Первого Консула.
10
В то время Люсьен еще не закоснел в ореоле своего благоприобретенного величия. Это был человек легкомысленный, тщеславный, но вовсе не злой. Прочитав петицию и увидев подпись Буонарроти, он мигом вспомнил старое: Корсику, их нужду, помощь, которую оказывал Буонарроти его семье, и прежде всего старшему брату Жозефу. Вспомнил и отправился в Тюильри.
Наполеон принял его без энтузиазма. Диктатор был не в настроении, и, кроме того, суетливый Люсьен всегда его раздражал.
- Вот, прочти это, - сказал Люсьен, протягивая брату бумагу. - Обрати внимание: письмо адресовано Консулам, а твой любезный Фуше переслал его мне.
- И правильно сделал, - зевая, ответил Наполеон.
Он не стал читать послание, взглянув лишь на адрес и на подпись. Возвращая документ Люсьену, добавил:
- Письмо адресовано не мне, а всем трем Консулам. Но такими делами должно заниматься твое министерство.
- Что значит, мое министерство? Я же не волен отменить приговор Верховного суда.
- И я не волен. Закон есть закон.
- Но ведь речь идет о Буонарроти!
- Ну и что из этого? Хотя бы о самом господе боге. Не следует забывать, что этот Буонарроти - человек опасный: он уравнитель.
- Это в прошлом.
- Горбатого могила исправит. Однако оставим этот разговор. Если хочешь, попробуй провести бумагу через Законодательную комиссию. Интересно, что тебе ответят эти твердолобые.
Воцарилось молчание. С некоторых пор между братьями пробежала черная кошка. Люсьен был обижен на старшего брата, считая, что тот недооценил его помощь в день 19 брюмера. Наполеону же казалось, что новый министр слишком заносится и забывает о дистанции.
- Кстати, - сказал он вдруг официальным тоном, - прошу, когда будешь разговаривать со мной при посторонних, обращайся на "вы".
- Слушаюсь, - ответил Люсьен с явной издевкой в голосе.
- Не строй из себя шута.
Люсьен не выдержал:
- Уж не прикажешь ли называть тебя "вашим величеством"?
Наполеон смерил его холодным взглядом. И без гнева, но еще более сухо ответил:
- Всему свое время. А пока прошу обращаться ко мне на "вы".
После ухода брата он задумался. Буонарроти… Заговорщик, горд и себе на уме. Но чертовски талантлив. Такой может пригодиться, если его переломить. Надо еще подумать об этом деле.
11
Люсьен решил последовать совету Наполеона.
3 нивоза VIII года он поставил вопрос об изгнанниках перед Законодательной комиссией.
Он выступил с пространной речью, в которой подчеркнул, что заключенные на острове Пеле - это последние жертвы антинародного режима Директории, что весь их процесс был надуман и несправедлив. Теперь уполномоченные нового, народного правительства должны пересмотреть приговор Верховного суда, как несоответствующий тяжести преступления и вынесенный под сильным давлением извне.
Но красноречие брата диктатора пропало даром.
В Законодательной комиссии сидели тертые калачи, старые судейские крючки, всеми силами державшиеся за незыблемость "закона", в особенности если речь шла о покушении на частную собственность.
О заговоре Равных помнили слишком хорошо.
Ответ членов комиссии был единодушен:
- Верховный суд вынес свое решение без права апелляции и пересмотра. А посему приговор Буонарроти и его соратникам носит о к о н ч а т е л ь н ы й характер и должен остаться в силе вне зависимости от срока давности и изменений в правительственных учреждениях.
Эта формула претворилась в декрет.
Три недели спустя он был отослан администраций форта "Насьональ".
12
Люсьен не сразу признал себя побежденным.
В плювиозе он связался с министерством полиции. Он написал Фуше, предлагая встретиться, чтобы обсудить данную проблему.
Фуше не уклонился от встречи.
- По существу, - заметил Люсьен, - это вопрос вашей компетенции. Ведь именно ваше министерство отвечает за порядок в стране. Полиция обязана следить, чтобы интересы подданных государства не ущемляли без нужды.
Министр полиции чуть улыбнулся.
- Вы правы. Именно поэтому мы и держим преступников в тюрьмах.
- Но преступник преступнику рознь. Ведь на острове Пеле заключены люди, преступление которых не столь уж велико. Кроме того, если не ошибаюсь, их взгляды были вам когда-то близки.
Подобный ход оказался опрометчивым. Фуше не любил, чтобы ему напоминали о его прошлых взглядах. Он сразу замкнулся.
- Полагаю, нет необходимости поручать моим заботам этих несчастных. Я всегда приказывал, чтобы с ними обращались гуманно.
"Ушел", - подумал Люсьен.
Он не стал продолжать разговор и больше к нему не возвращался.
Но помощь совершенно неожиданно пришла с другой стороны.
13
В начале вантоза Первый Консул вызвал к себе министра полиции. Поговорив о разных делах, он вдруг, как бы между прочим, заметил:
- Тут на имя Консулов пришло прошение из Шербура.
- Я знаю, гражданин Первый Консул, - ответил Фуше.
- Вы ознакомились с этим документом?
- Разумеется.
- И ваше мнение?
Фуше помедлил самую малость.
- Мне жаль этих людей. И по-видимому, вина их не соответствует тяжести наказания: они всего лишь ошибались в характере и пределах понятия "свобода".
"И понятия "собственность", - про себя добавил Наполеон. Но вместо этого сказал совсем другое:
- Что же мы можем для них сделать?
"Ага, ты хочешь что-то сделать для них, - молнией пронеслось в мозгу Фуше. - И прощупывание твоего братца было наверняка подсказано тобой".
- Конечно, приговор несправедлив, - сказал он. - Но изменить его трудно… Пожалуй, даже невозможно.
Ему показалось, что во взгляде диктатора мелькнула тень недовольства.
- Однако мы можем его… ослабить, смягчить, - продолжал Фуше. - Их приговорили к изгнанию. Но почему оно должно быть столь суровым? В нашей власти изменить место ссылки и режим.
- Это разумно, - задумчиво произнес Бонапарт.
- Их можно сослать на свободное поселение, скажем, на остров Корсику…
Наполеон скривился. "Пустить козла в огород", - подумал он.
Фуше снова уловил его мысль.
- Или на остров Олерон.
- Пожалуй, - резюмировал диктатор.
- Тогда отдайте распоряжение.
- Считайте, что оно уже отдано. Составьте бумагу, а Консулы ее подпишут.
…23 вантоза состоялось решение Консулов о перемене места ссылки для заключенных Шербурской крепости. Они переводились на свободное поселение на остров Олерон.
Но от принятия решения до проведения его в жизнь прошел срок не малый - почти два месяца. Бюрократическая машина Консульства действовала не быстрее, чем расхлябанный административный аппарат покойной Директории.
14
Все началось с того, что в конце вантоза правительственный комиссар Шербура известил узников форта "Насьональ" о переменах, которые в ближайшее время должны произойти в их судьбе. Это таинственное сообщение (никаких объяснений и уточнений не давалось) взбудоражило Буонарроти и его товарищей.
Неужели на этот раз подействовала их петиция? Чего же можно ожидать? Пересмотра приговора? Амнистии? Или, напротив, правительство готовит им новые, еще более суровые испытания?
Положение чуть-чуть прояснилось, когда 2 жерминаля Филиппу и его супруге (а равно и другим заключенным) были торжественно вручены письменные характеристики за подписью коменданта крепости, в которых удостоверялось их образцовое поведение в период жизни на острове Пеле.
Это обнадеживало. Иначе к чему было давать примерные аттестации?
Через несколько дней стало известно, что правительство постановило перевести пятерых бабувистов из департамента Ла-Манш в департамент Нижней Шаранты. Но куда именно? И на каких правах? И только во второй половине жерминаля, когда изгнанникам зачитали письмо министра внутренних дел от 15-го того же месяца , обрисовались общие контуры того, что их ожидало.
Министр писал: "Я извещаю вас, что сделал все возможное для облегчения вашего переезда на остров Олерон. С этой целью я списался с министром полиции и префектом департамента Ла-Манш, чтобы каждый из них принял зависящие от него меры, делающие ваше путешествие и пребывание на новом месте возможно более приемлемыми. Я уполномочил префекта выделить средства, необходимые для приобретения вам одежды и пропитания на все время пути. Я также предписал выдать каждому в момент отбытия сумму в 300 франков. Желал бы, чтобы все эти меры облегчили вашу участь. Приветствую вас. Люсьен Бонапарт".
Письмо вызвало всеобщее разочарование.
Вот вам и пересмотр! Вот вам и амнистия!
Как говорится, из огня да в полымя: с одного острова на другой, из прежней неволи в новую…
"Остров Олерон… Олерон…" - почему-то название это не давало Филиппу покоя. Нет, он никогда раньше не бывал на Олероне. Но откуда это воспоминание? Словно бы речь шла о чем-то хорошо знакомом?..
Конечно, ничего особенно приятного этот остров не сулил.
И все же тень надежды не переставала маячить где-то на горизонте. Новый остров побольше. И климат там помягче. И путешествие впереди. Не в железных клетках, а в экипажах. И приоденут - нынешняя одежонка, как ее ни штопали и ни латали заботливые женские руки, стала жалким тряпьем. И денежки дадут - как-никак 300 франков - это сумма…
Но тут опять ждало разочарование.
Новой одежды не дали - получите там, на месте (ведомство другого департамента!). Что же касается денег, то оказалось, заботливый министр "ошибся": 300 франков (точнее - 285) полагалось не на каждого, а на всех; из них 135 шли на кормежку в пути и 154 - на личные расходы, из расчета 3 франка на человека в день…
Вот вам и "сумма"!
И еще предупредили: это только до места следования. А там будет видно - как решат власти.
…Они покинули остров Пеле 21 жерминаля . Путешествие шло в три этапа и продолжалось не десять дней, как было запланировано, а более чем в два раза дольше. Виною тому было не только весеннее половодье, но и бюрократические сложности. Сначала их доставили в Ренн, центр департамента Иль-и-Вилен. Там состоялась довольно длительная и нудная церемония передачи изгнанников из рук в руки новым департаментским властям. Та же процедура повторилась при пересечении границы департамента Нижней Шаранты. И наконец через три недели после выезда из Шербура пятеро бабувистов, окруженные жандармами, прибыли на остров Олерон.