Почему это нам неизвестно
Но, как же так!? Почему это все неизвестно, как говориться, широким массам общественности, которые продолжают считать Илью Муромца (а если он был в пещерах, то почему могли там не быть и другие персонажи, о которых нам рассказал Станков?), мифическим героем? Впрочем, если мы вспомним советские времена, то такое вовсе не кажется таким уж невероятным. Все церковное было под запретом, писать в советских газетах про "поповские сказки" о том, будто все эти Муромцы и князья существовали на самом деле, не полагалось. А потом пещеры замуровали и про мощи под землей попросту забыли. Мало того, грянули времена "незалежности", когда существование на территории "независимой Украины", где начали переписывать историю на свой лад, каких-то русский князей и былинных русских богатырей было совсем не кстати.
Где же град Китеж?
– Я могу вам сообщить еще одну фантастическую вещь, – говорит Александр Станков. – Когда я уже начал заниматься историей и стал ходить в архивы и библиотеки, то в Музее истории Киева я видел старинную карту Руси X–XI веков – огромную деревянную книгу. Там была обозначена Русь и граничащие с нею племена. Никакой Украины на этой карте, конечно, не было, а было племя "хохлов", живших где-то в районе Запорожской сечи. Но самое интересное, что на карте не было… Киева, а на его месте был обозначен Китеж-град! Значит, не случайно, что этот легендарный город теперь никак не могут найти! А чего его искать – ведь это же древний Киев!
– А вы не пытались потом это как-то перепроверить?
– Увы, – отвечает Станков, – после 1991 года Музей был ликвидирован, а все его сотрудники уволены. Когда я теперь об этом спрашиваю, прошу снова показать книгу древних карт, то мне вежливо отвечают: "Ничого не маем, пане!" И, действительно, для современной официальной концепции истории Украины все эти исторические карты и былины о могучих русских богатырях, воевавших в древности "под городом, под Черниговым" совершенно не нужны…
Несостоявшийся император
Александр III не должен был стать императором. Старшим сыном в семье Николая I был не он, а Николай, юноша необыкновенных дарований, который и воспитывался как наследник престола. Однако судьба не была к нему благосклонна, он умер, не дожив и до 22 лет в Ницце, куда его отправили на лечение.
8 сентября 1843 года Николай I подписал манифест, в котором говорилось, что "в 8-й день сего Сентября любезная Наша невестка Цесаревна и Великая Княгиня Мария Александровна, супруга любезного нашего Сына Наследника Цесаревича, разрешилась от бремени рождением Нам внука, а их Императорским Высочествам Сына, нареченного Николаем". Таким образом, извещалось, что наследником престола вслед за будущим Александром II, станет его сын, и внук Николая I Николай. Увы, этому было не суждено сбыться.
Когда наследнику минуло 7 лет, его произвели в первый офицерский чин, перевели из детской в отдельную комнату и воспитанием будущего императора занялись военные воспитатели-гувернеры. Как и другие сыновья Великого князя Александра Николаевича, он изучал математику, рисование, историю, русский язык, географию, чистописание, фехтование, гимнастику, музыку и танцы, иностранные языки – французский, английский и немецкий и, конечно же, Закон Божий. К наследнику были приглашены лучшие преподаватели того времени – университетские профессора историк С. Соловьев, юрист Б. Чичерин, филолог Ф. Буслаев, а наставником юноши стал граф Сергей Строганов, который считался при дворе одним из самых знающих и авторитетных людей того времени.
Восторженные отзывы
О талантах 16-летнего наследника современники отзывались восторженно: "Развитие его, как все тогда замечали, в умственном отношении замечательное. Главной причиной этого изумительного развития была, разумеется, даровитость, соединенная с тонким умом и очень восприимчивою натурою. Кроме того, он умел слушать, а эта способность столь же ценная и редкая, как даровитость". Профессор Б. Чичерин отмечал: "Высокий, стройный, красивый, при этом умный, живой и приветливый, он мог очаровать и привязать к себе всех, кто к нему подходил. Вся окружающая его атмосфера дышала каким-то задушевным и возвышенным строем".
После принесения присяги Николай вместе с графом Строгановым совершил первое путешествие по России, побывав в Москве, Нижнем Новгороде и Казани. Затем последовало второе путешествие, когда наследник проплыл и проехал от Петербурга до Астрахани, затем от Царицына до Крыма, а затем пешим путем вернулся в Москву. Такие поездки предпринимались для того, что привить царевичу любовь к родине, ознакомить его со страной и бытом его будущих подданных. Уже тогда отмечали, что князь полюбил русскую старину, увлекался русскими былинами и песнями, из которых многие знал наизусть. Во время посещения Петрозаводска с удовольствием слушал песни известного сказителя, слепца Кузьмы Иванова. Где бы царевич не проезжал, местные жители относились к нему с восторгом, матери подносили младенцев, прося их благословить, старцы охотно вступали в беседу. По дороге сопровождающие описывали ему экономическое состояние мест, которые цесаревич посещал, знакомили с памятниками искусства. Словом, еще была жива патриархальная Россия, всем сердцем привязанная к царю-батюшке.
Из таких поездок молодые люди возвращаются обычно посвежевшими и поздоровевшими, однако когда наследник вернулся, при дворе сразу заметили, что он "худ и бледен". Но врачи пока ничего установить не могли, приписывая это обыкновенной простуде, хотя уже тогда царевич жаловался на боли в пояснице.
"Утренняя звезда"
Однако было решено снова отправить его в поездку, на этот раз за границу. Это было необходимо, чтобы завершить образование, а также посмотреть возможных невест. Прежде всего это была Дания. Александр II считал, что его сыну непременно следует познакомиться со второй дочерью тамошнего короля Кристиана IX. Смотрины оказались успешными – семнадцатилетняя девушка понравилась наследнику.
"Она была одета чрезвычайно просто, в светлом летнем платье с черным передником, – вспоминал секретарь цесаревича. – Прическа была простая, гладкая коса поддерживалась сеткой. Маленькая головка чрезвычайно грациозно покоилась на стане невысоком, но необыкновенно пропорционального сложения. Глаза поразили всех выражением ласки и кротости, а между тем взор пронизывал человека, на которого они были обращены". Звали дочь короля Дагмар, что переводе означало "утренняя звезда".
Ее родители жаждали этого династического брака и сумели сделать так, что молодые люди имели все возможности хорошо узнать друг друга. Результат был желаем – они влюбились! Николай тут же написал матери: "Если бы ты знала, как я счастлив: я влюбился в Dagmar". Вскоре состоялась и помолвка, а свадьба была назначена на лето следующего года. Жители Петербурга были об этом извещены пушечным салютом в 101 выстрел, а невеста стала готовиться к переходу в православие. Сам цесаревич обязался обучать принцессу русскому языку и русской истории.
Смертельная болезнь
Заграничная поездка великого князя продолжалась, однако здоровье его стало резко ухудшаться. Появились мучительные боли в спине. Стали подозревать, что это – следствие его неудачного падения с лошади, когда он принимал участие в скачках на ипподроме в Царском селе. Согласно другим свидетельствам, причиной болезни был другой случай, когда великий князь, "пробуя силы с принцем Лихтенбергским", очень сильно ударился об угол мраморного стола. Врачи, тем не менее, решили, что это не более, чем острый приступ ревматизма и рекомендовали больному провести зиму в Ницце.
Однако целебный воздух приморской Ниццы не помог. Цесаревич уже не мог распрямиться, ходил, сгорбившись, с каждым днем слабея все больше и больше. Обеспокоенные родственники кинулись в Ниццу. 4 апреля к брату выехал Александр, а еще через несколько дней прибыл сам император с сыном Владимиром. К ним вскоре присоединились и невеста Дагмар с матерью. Все они оказались уже у постели умирающего. Александр и Дагмар не отходили от Николая, стараясь его утешить и развлечь.
Были сделаны отчаянные попытки спасти царевича. В Ниццу был вызван самый авторитетный врач того времени – Николай Пирогов. Он-то и поставил роковой диагноз – туберкулезное воспаление спинного мозга, чего тогда вылечить не могли. В ночь на 13 апреля 1865 года Николай умер…
Тютчев, который тогда тоже был в Ницце, написал:
Все решено, и он спокоен,
Он, претерпевший до конца, -
Знать, он пред Богом был достоин
Другого, лучшего венца -
Другого лучшего наследства,
Наследства Бога своего, -
Он, наша радость с малолетства,
Он был не наш, он был Его…
Тело Николая перевезли в Россию и погребли в царской усыпальнице Петропавловского собора.
Великая любовь
Все его последние дни около постели умирающего на вилле Бермон сидел его любимый брат Александр и невеста Дагмара, которую близкие называли Минни. Говорили, что незадолго до смерти цесаревич соединил их руки и просил брата дать клятву, что когда он умрет, они станут мужем и женой.
Общее горе сблизило молодых людей, однако сразу сказать Минни о своих чувствах к ней Александр не решался. Наконец, он записал в своем дневнике: "Я спросил ее: может ли любить кого-то еще после моего милого брата? Она отвечала, что никого, кроме его любимого брата".
Вскоре они поженились. Дагмар стала верною и любящей женой русского императора Александра III. Она подарила мужу нескольких детей, в то числе и сына, названого в честь покойного брата Николаем. Он стал последним русским императором под именем Николай II.
В 1867 году на месте кончины цесаревича была заложена часовня. Городские власти Ниццы приняли решение никогда не застраивать место, где стояла вилла Бермон. В 1911 году рядом в саду был построен новый православный храм в честь умершего наследника российского престола.
"Тэффи! Одну Тэффи!"
При составлении в 1913 году юбилейного сборника к 300-летию Дома Романовых у царя почтительно осведомились, кого бы из современных писателей он хотел бы видеть помещенных в нем, Николай II решительно ответил: "Тэффи! Только ее. Никого, кроме нее, не надо. Одну Тэффи!" Впрочем, так думал не только царь. В те времена такой ответ дали бы многие. В дореволюционной России она была так популярна, что даже выпускались духи и конфеты под названием "Тэффи". Но в СССР ее мало, кто знал, да и сейчас у нас, пожалуй, тоже ее читают немногие.
Настоящая фамилия популярной писательницы была Лохвицкая, а по мужу – Бучинская. Тэффи – ее литературный псевдоним. В одном из рассказов Надежда Александровна сама объяснила, как она его выбрала. В те времена женщины-авторы обычно подписывались мужскими именами, но она этого делать не захотела. "Нужно, какое-нибудь имя, которое бы принесло счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака, дураки всегда счастливые". И она вспомнила служившего в ее семье слугу Степана, которого домашние шутливо звали Стеффи. Отбросив первую букву, писательница стала называться "Тэффи". Впрочем, есть и другие версии появления этого псевдонима.
Родилась Тэффи в Петербурге, ее отец был профессором криминалистики, издателем журнала "Судебный вестник". Но с детства девочка увлекалась классической литературой, Пушкиным и Толстым, Гоголем и Достоевским. А вот сама прославилась совсем в другом жанре – в области юмористических рассказов, легких пародий и фельетонов. Писать она начала еще в детстве, но ее литературный дебют в журнале "Север" состоялся почти в 30-летнем возрасте – ее стихотворение отнесли в редакцию ее близкие.
Смех – это радость
Очень скоро ее излюбленным жанром стала остроумная миниатюра, построенная на описании какого-нибудь простого жизненного эпизода. Такие рассказы, а иногда почти фельетоны на злободневные темы, принесли ей в невероятную популярность. В них Тэффи с тонкой иронией изображала жизнь петербургского "полусвета" и простых обывателей, описывала их нравы, а также остро критиковала порядки в начинавшейся разлагаться предреволюционной России. Ее юмор нередко становился сатирой, злой и едкой. В ряде популярных газет ее произведения печатались каждую неделю, а потом стали выходить в виде сборников – за всю жизнь писательницы их вышло около 30.
Сама Тэффи определяла тональность своих произведений афоризмом Спинозы, который предпослала в качестве эпиграфа к первому сборнику своих рассказов: "Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо". "Я родилась в Петербурге весной, – говорила Тэффи, – а, как известно, наша петербургская весна весьма переменчива: то сияет солнце, то идет дождь. Поэтому у меня, как на фронтоне греческого театра, два лица: смеющееся и плачущее".
Писала она и очерки, пьесы, несколько пьес перевела. Ее творчество быстро эволюционировало, становилось все более зрелым, в некоторых рассказах она достигала уже подлинных высот искусства, повествуя о трагизме человеческого бытия. Подлинная всероссийская известность пришла после выхода в 1910 году ее двухтомника "Юмористических рассказов".
"Пёсье время"
Революцию она не приняла. Уже в июле 1917 года Тэффи объявила, что поскольку Земля вступила в созвездие "Большого Пса", то наступает "пёсье время", и все происходившее назвала "великим триумфальным шествием безграмотных дураков и сознательных преступников". "Каждый карманник, вытянувший кошелек у зазевавшегося прохожего, говорит, что он – ленинец", – иронизировала Тэффи, описывая события в России.
А когда большевики совершили в Петрограде вооруженный переворот и захватили власть, решила покинуть страну. Свое решение она объяснила просто: "Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата, медленно ползущая струйка поперек тротуара перерезывает жизнь навсегда. Перешагнуть через нее нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуться и бежать".
Однако произошло это бегство как бы случайно. Вместе с другим популярным писателем А. Аверченко Тэффи уехала в 1918 году на гастроли в Киев, после полуторагодичных скитаний по другим городам юга России добралась до Константинополя, а потом очутилась в Париже. Надежда на возвращение не оставляла ее, однако сама потом объяснила, что ее удерживало от того, чтобы вернуться. "Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти".
"Не поднять мне тяжелых ресниц…"
Однако расставание с Родиной далось писательнице нелегко. На корабле "Шилка", на котором она покидала Россию, Тэффи написала пронзительные стихи, более нам известные по знаменитой "Песне о родине" в исполнении Александра Вертинского:
К мысу радости, к скалам печалили,
К островам ли сиреневых птиц,
Все равно, где бы ни причалили,
Не поднять мне тяжелых ресниц.
"Причалила" она, в конечном счете, в Париже. Хотя уже на палубе парохода вдруг остро почувствовала, что не вернется на родину никогда. Никогда не вернется туда, где остались ее уютная московская квартира, друзья и близкие, обожавшие ее читатели, литературная слава.
Впрочем, в Париже знаменитая писательница не бедствовала, как другие эмигранты. Во французской столице многие годы уже жил ее брат, генерал Н. Лохвицкий, командующий экспедиционным корпусом во Франции во время Первой мировой войны. Поэтому ее жизнь в эмиграции с экономической точки зрения сложилась поначалу вполне благополучно, она не голодала и не была вынуждена мыть тарелки в ресторанах. Но что-то с ней произошло, переломилось. Тэффи продолжала писать, ее охотно печатали эмигрантские издания, но что-то неуловимое в ней ушло, умерло – "не поднять мне тяжелых ресниц…"
"А я все чего-то живу…"
Вторую мировую войну и гитлеровскую оккупацию Тэффи пережила, не покидая Парижа из-за болезни. Она голодала, но отказывалась сотрудничать в коллаборационистских изданиях, куда ее усиленно зазывали. Только иногда соглашалась выступать с чтением своих рассказов перед старыми эмигрантами, не уставая повторять: "Все мои сверстники умирают, а я все чего-то живу…".
Последние годы своей жизни писательница была занята мемуарными очерками, создавала литературные портреты известных людей, с которыми ей довелось встречаться, в том числе Керенского, Ленина, Коллонтай, Бальмонта, Бунина, Куприна, Репина и других. Многие поклонники ее творчества считали, что эти портреты были, пожалуй, самыми лучшими страницами в ее разнообразном творчестве. Скончалась Тэффи 30 сентября 1952 года в возрасте 80 лет и была похоронена на кладбище Сен-Женьев-де-Буа в Париже.
Ложь о "неграмотной России"
Одним из самых распространенных мифов времен СССР, были утверждения о том, будто при царях практически чуть ли все население России было неграмотным, а "широкие народные массы" якобы вообще смогли получить доступ к знаниям только при советской власти. На самом деле все было совершенно не так.
В советские времена среди анекдотов, которые рассказывали на кухнях, был и такой: "есть ложь, есть большая ложь, а еще есть статистика…" Разумеется, имелась в виду статистика сталинских времен. Мол, как утверждал Агитпроп, население царской России на 79 процентов было неграмотным, а царь-де будто бы совершенно не заботился об образовании. Однако опубликованные после краха СССР статистические данные дореволюционных лет это решительно опровергают.
Бурный рост грамотности
Так, в 1913 году в России 73 проц призывников (а это, в основном, дети крестьян) были грамотными, а в 1916 году их было уже 80 проц. При Николае 11 грамотность населения империи росла бурными темпами – на 2 проц в год, и к 1926 году можно было ожидать поголовной грамотности всего населения России. В его царствование кредиты Министерству народного образования возросли с 25,2 млн до 161,2 млн. В начале 1913 года общий бюджет народного просвещения России достиг колоссальной для того времени суммы – 1,2 млрд рублей золотом! Первоначальное обучение было бесплатным с самого начала правления Николая, а с 1908 г оно сделалось обязательным. С этого года ежегодно по всей стране открывалось около 10 000 школ. В 1913 г. их число превысило 130 тыс. А в каких условиях учились тогда гимназисты? Посмотрите на сохранившиеся в нашем городе великолепные здания царских гимназий!
В результате по переписи населения, произведенной Временным правительством в 1917 году, 75 проц мужского населения европейской части России было уже грамотным.
Первые в Европе
Большие успехи имелись и в области высшего образования. По количеству женщин, обучавшихся в высших учебных заведениях, накануне Первой мировой войны Россия занимала первое место в Европе. В то время в нашей стране было более ста вузов со 150 тыс студентов, в то время как в "передовой" Франции их имелось всего не более 40 тыс.
Обучение в России было недорогим. Например, на престижных юридических факультетах оно стоило в 20 раз меньше, чем в США или в Англии. А неимущие студенты вообще освобождались от платы, да еще получали стипендии.
Вузы были открыты для самых разных слоев населения. Так, в 1914 году в университетах 40 проц студентов были выходцами из низших слоев (разночинцев, рабочих и крестьян), а в среднетехнических учебных заведениях их численность достигала 80 проц. Однако эти неприятные для захвативших власть большевиков данные многие годы тщательно скрывались.