Обычай этот наконец был принят и купеческими семьями. Консервативность психического склада этого сословия и принятый в этой среде образ воспитания не способствовали распространению ёлки. Однако постепенно, уступая настоятельным просьбам своих дочек, хотевших, чтобы и в их доме было "всё, как у людей", купцы начали устраивать у себя ёлки. Язвительные юмористы, для которых купеческий быт стал одним из постоянных предметов насмешек, публиковали сценки, в которых купеческая чета устраивает ёлку только потому, что "теперь это модно" и "во всех порядочных домах бывают ёлки" [224, 3]; скучающие на святках купеческие дочки умоляют отца пригласить на ёлку гостей, ссылаясь на праздники "в чужих домах" и говоря, что у них дома, "как в монастыре", и пр. В таких сценках "купеческие ёлки" изображаются как нелепость и безвкусна: "Жареным гусём пахнет, печёной ветчиной и лампадками в квартире богатого купца… К этому запаху примешивается и запах ельника от рождественской изукрашенной ёлки, стоящей в углу зала" [225, 64]. В этом сказывалась инерция уничижительного и презрительного отношения к купцам и их быту. Однако изредка встречающиеся воспоминания о ёлках выходцев из купеческих семей свидетельствуют о том же сентиментально-восторженном отношении к ним детей, какое известно нам по мемуарам людей из среды "образованной интеллигенции" [см., например: 126, 86].
Несмотря на сопротивление местных церковных властей, стали повсеместно проводиться ёлки и в сельских школах, в защиту которых выступил В.В. Розанов, сочтя вмешательство церкви посягательством на совершенно безвредный и к тому же доставляющий детям столько радости обычай. Писатель требовал от Святейшего Синода специального на то разрешения, говоря, что "запрещение ёлки в школе равнялось бы запрещению её полному, потому что не в избушке же крестьянской устраивать её для шестидесяти или ста учеников" [354, 153]. Организация праздника для крестьянских детей "на городской манер" считалась Розановым исключительно важным делом и рассматривалась им как "светлый момент" в их жизни:
И вот на этом мрачном фоне будничной жизни, не скрашиваемой даже праздниками, светлым пятном является рождественская ёлка. Стоит она в высокой комнате сельского школьного дома, вся разукрашенная и сияющая огнями. В тёмно-зелёной хвое её светлыми бликами лежат полосы огней и прячутся разноцветные сласти. А вверху горит золотая звезда.
[64, 3]
Нормой становится устройство по городам общественных ёлок для детей. "Контингент их участников, - как пишут авторы "Очерков городского быта дореволюционного Поволжья", - мог быть самым различным - это могли быть дети, принадлежащие к одному какому-то сословию, бедные дети, дети со всего города без различия сословного звания и состоятельности родителей" [156, 172].
Широчайшее распространение получает устройство благотворительных ёлок для бедных детей, которые организовывались как разного рода обществами,так и отдельными благотворителями. Проведение "ёлок для бедных" в народных домах, в детских приютах всячески пропагандировалось и поощрялось, свидетельством чему являются заметки в периодической печати, рассказы о благотворительных ёлках, а также рисунки и фотографии в праздничных выпусках газет и журналов: "Ёлка в детском приюте" [271, 1089], "Ёлка в народном доме" [274, 1055], "Ёлка для бедных детей, взятых на улицах столицы, в доме С.-Петербургского градоначальника, 28 декабря 1907 г." [275, 39] и др. Ежегодно устраивали ёлки для детей рабочих окраин столицы братья Альфред и Людвиг Нобели. После их смерти традиция этих ёлок, проходивших в Народном Доме на Нюстадтской улице, была продолжена. Об организации праздника ёлки для бедных детей Московским Обществом помощи бедным вспоминает М.В. Волошина-Сабашникова:
Мама участвовала в проведении таких праздников для детей нашего квартала, а мы с нашими друзьями помогали ей. В снятом для этого мрачном помещении рядом с пользовавшейся дурной славой рыночной площадью собирались дети бедняков. После популярной в народе игры с Петрушкой… зажигали свечи на большой ёлке. В соседней комнате раздавали подарки. Каждый ребёнок получал ситец на платье или косоворотку, игрушку и большой пакет с пряниками. Друг моего брата, принимавший участие в раздаче подарков, умел очаровать каждого, позволяя выбирать самому ребёнку, что ему нравится, и советуя взять такую материю, которая ему идёт. Такое отношение для этих детей было совсем необычным. Я тем временем играла с другими детьми у ёлки.
[82, 103]
"Средства на проведение ёлок или собирались по подписке внутри определённого слоя городского населения, или складывались из добровольных пожертвований, или же специально выделялись городскими властями" [156, 172]. В рождественской литературе тема благотворительных ёлок освещалась постоянно: в сценках А.Н. Лейкина "На ёлке" (1889) и "В Новый год" (1893) купцы приезжают на ёлку в детский приют, которую они сами устроили и чем они очень горды [222, 3; 219, 3-4]; в рассказе И.В. Родионова "С рождественской ёлки" (1909) богатый владелец типографии устраивает ёлку с подарками для учеников и "типографской детворы", инициатором которой была его пятнадцатилетняя дочь [352, 61-65]; в рассказе Н. Перетца "Ёлка" (1872) хозяин фабрики организует праздник ёлки для детей рабочих [312, 506-524]; в рассказе Е.О. Дубровиной "Бабушка-невеста" (1888) заводчик в Восточной Сибири устраивает ёлку для своих рабочих, чем они очень довольны [125, 1429-1434], и т.д. и т.п. Эти произведения в значительной мере отражают то, что происходило на рубеже веков в российской жизни. Ёлки устраивались даже в глухом Царевококшайске (ныне Йошкар-Ола). В 1890 году газета "Волжский вестник" рассказывала о детской ёлке в чебоксарском "благородном" клубе:
3 января … была устроена ёлка и детский танцевальный вечер с туманными картинками. Инициатором этого вечера был врач С.М. Вишневский. Подписка была назначена по 1 рублю с каждого маленького участника. Всего организаторам удалось собрать 35 рублей.
[156, 172]
М.И. Ключева, с детства двадцать лет проработавшая белошвейкой в Петрограде в мастерской П.Я. Малыгиной, вспоминает о ёлках с подарками, которые в 1880-х годах хозяйка, несмотря на свою обычную "вспыльчивость", регулярно устраивала для своих молодых работниц:
Приближалось Рождество. Это был большой праздник. Хозяйка принесла большую ёлку, квартира наполнилась приятным сосновым запахом. Накануне Рождества мы работу закончили в два часа, мыли полы, срочные заказы отправили по клиентам и стали убирать ёлку, вешать игрушки, пряники, яблоки, хлопушки - в убранстве ёлки участвовали все от мала до великого, больше всех радовался маленький Володя. Хозяйка Марфуше подарила прюнелевые сапоги и фартук. Старшей мастерице - ситцу на летнее платье, нам выдала, всем ученицам, по 50 коп. серебром.
[186, 177]
В некоторых знатных домах проводились ёлки специально "для прислуги с семьями"; Ф.Ф. Юсупов вспоминает, что его "матушка за месяц до праздника спрашивала… людей, кому что подарить" [493а, 61].
Инициаторами устройства праздников с ёлкой были выходцы из народа, от природы наделённые организаторскими способностями. К.С. Петров-Водкин в автобиографической повести "Хлыновск" вспоминает о сапожнике Иване Маркелыче, который, добровольно приняв "на себя староство ремесленной управы", вёл просветительскую работу среди ремесленников, "желая дать своим товарищам разумный отдых и развлечение". Однажды (по-видимому, это было в начале 1890-х годов) Иван Маркелыч "задумал город удивить" и "месяца за полтора до святок начались приготовления к вечеру-ёлке, который должен был состояться в одной из городских гостиниц. Для детей, помимо раздачи грошевых подарков, готовили спектакль". Сценарий представлял собой вариации из народных сказок - со "злодейкой Ягой", волком, Аленушкой и пр.
В битком набитом зале, впереди ёлки, поставленной у стены, было расчищено место для нашего представления … Зала гостиницы была полна человеческого тепла и праздничного удовольствия.
[319, 201-202]
Заметки в праздничных выпусках газет об актах благотворительности на Рождество печатались столь часто, что в юмористических рождественских текстах они называются в ряду обязательных сообщений: "Следи дальше, - говорит дед внучке, угадывая последовательность материалов рождественского номера, - говорится о помощи бедным, о щедрой благотворительности, о возможности для наших дам устройства благотворительных вечеров с танцами, о ёлках для детей и для народа, о праздничных подарках…" [31, 209].
Во множестве проводились платные ёлки и танцевальные вечера "для взрослых и детей" в пользу детских приютов, с вручением подарков, за которые надо было заплатить дополнительно [139, 1]. К "ёлочному" сезону готовились и театры. "Святки, ёлка, в театр пойдем…", - вспоминал своё московское детство И.С. Шмелёв [486, 100]. В обязательный рождественский репертуар входил созданный Чайковским в 1892 году балет "Щелкунчик", на который каждый год перед Рождеством водили учащихся учебных заведений [279, 251]. Сочинялись всё новые и новые произведения о ёлке. Так, например, в 1900 году композитор, писатель и педагог В.И. Ребиков написал оперу "Ёлка", в основу сюжета которой положены сказка Андерсена "Девочка с серными спичками" и "Мальчик у Христа на ёлке" Достоевского. В начале XX века эта опера была довольно широко известна. Борис Пастернак вспоминает, как в 1906 году в "полном русскими" Берлине "композитор Ребиков играл знакомым свою "Ёлку"" [307, IV, 313].
Превратившись в главный компонент зимних праздников, ёлка, таким образом, вошла в праздничную жизнь как одна из необходимых её составляющих: "Без ёлки святки не в святки"; "Что и за праздник, если не было ёлки" [320, 108]. Л.Н. Гумилёв, с горечью говоря о том, что детство у него было не таким, каким оно должно быть, заметил: "Мне хотелось простого: чтобы был отец, чтобы в мире были ёлка, Колумб, охотничьи собаки, Рублёв, Лермонтов" [212, 73]. Ёлка стала восприниматься как один из необходимых элементов нормального детства. И потому дети, читавшие или слушавшие первую стихотворную сказку Корнея Чуковского, созданную им в 1917 году, ничуть не удивлялись тому, что Крокодил из далёкого Петербурга привозит в подарок своим деткам ёлочку:
Вот вам ёлочка, душистая, зелёная,
Из далёкой из России привезённая,
Вся чудесными увешана игрушками,
Золочёными орехами, хлопушками,
То-то свечки мы на ёлочке зажжём,
То-то песенки мы ёлочке споём…[476, 59-60]
Дневники и мемуары донесли до нас не только воспоминания о ёлочной феерии этого времени, но и тихие, лиричные, праздничные переживания, как, например, запись, сделанная скромным костромским статистиком Е.Ф. Дюбюком накануне Рождества 1916 года:
25/XII. 23 и 24-го была метель, сдувало с дороги, намело сугробы. Бродил по городу. Всегда под Рождество у меня какое-то особое настроение; душа настораживается, становится мятущейся, ждёшь чего-то необычайного, какой-то встречи, чуда, волшебства, как в детстве ждал рождественского деда-мороза.
В Сочельник была ёлка. Пете я подарил два томика Диккенса: он вне себя от восторга, даже взвизгивал. Долго сидел я и бренчал на рояле, было немножко грустно, но грусть была какая-то тихая и тонкая.
[128, 408]
В годы Первой мировой войны образ ёлки приобретает в литературе и публицистике особо щемящую тональность: ёлка становится символом, связывающим незримой связью временно или навсегда разлучённых членов семей, напоминая детям об отцах, жёнам - о мужьях, сёстрам о братьях, оторванных от родного дома:
Мне ёлка говорит о тех, кто так далёк,
Кто золотых орехов к веткам не подвесил,
Цветных свечей в Сочельник не зажёг,
Но кто в святую ночь был чист и детски весел.
Мне ёлка говорит о тех, что ждут от нас
Не жертв и подвига, не громких слов и лести,
А только одного: чтоб были каждый час
Мы сердцем с ними вместе.[228, 845]
В рассказе В. Яроспавцева "Его подари, папа!" мальчик, отец которого находится в действующей армии, вспоминает, как прежде перед Рождеством он ходил с родителями выбирать ёлку, и с грустью думает: "…что за ёлка без папы!.. Теперь будет ёлка, но не такая, - скучная будет ёлка". Мать успокаивает его: "Зажжём ёлочку, папу обрадуем, он там один… далеко" [496, 31]. Обилие в газетах и журналах рассказов о праздновании Рождества в действующей армии с 1915 года становится характерной чертой прессы. В иллюстрированных еженедельниках регулярно печатаются фотографии, на которых засняты солдаты, празднующие Рождество с установленной в землянке или окопе ёлочкой [278, 954], а сюжет "ёлки в окопах" становится одним из самых распространённых. Но было и другое: война с Германией, напомнив о немецком происхождении обычая рождественского дерева, неожиданно спровоцировала, казалось бы, навсегда утихшие "антиёлочные" настроения, которые проявлялись как в резких выступлениях против ёлки в печати, так и в запретах на устройство ёлки в учреждениях. Существенных результатов, однако, эти акции не имели: ёлка к этому времени уже слишком прочно укоренилась на русской почве.
История ёлки после октября 1917 года
Ёлка в годы Гражданской войны и послевоенной разрухи
Коренная ломка, которую переживала Россия во время революции и Гражданской войны, не могла не отразиться и на судьбе ёлки. В эпохи, когда рушится мир со всеми его устоями, люди думают не столько о соблюдении обычаев, сколько о своём физическом выживании. Читая дошедшие до нас дневники времён Гражданской войны, видишь, как часто их авторы, не замечая, проходят мимо столь значимых для них в прошлом календарных дат, либо (реже) останавливаются на них, чтобы выплеснуть на бумагу свои горестные раздумья: "Последний день старого года. Проклятый год междуусобицы и всяких болезней. Где мы - на гребне великих испытаний, или не достигли ещё вершины страданий, или ещё суждено пережить нам многое, многое…", - пишет Г.А. Князев 31 декабря 1919 года [189, 177]. Обрядовая жизнь затухает, а календарное время вместе с его праздничными днями как бы перестаёт существовать, лишь изредка напоминая о себе неожиданно возникшим в человеке особым "чувством праздника": "Рождество. Пришёл домой, переоделся. Несмотря ни на что, чувствуется праздник…", - записывает в день Рождества 1920 года Н.В. Устрялов, которого после революции судьба забросила сначала в Иркутск, а затем в эмиграцию, в Харбин [441, 326]. И всё же, поскольку жизнь продолжается и в экстремальных условиях, то попытка выяснить, что же происходило с ёлкой в эти годы, имеет свои основания.
Бытует мнение, что советская власть запретила ёлку сразу же после октябрьского переворота: "Ёлки в СССР долгое время были официально запрещены. Говорят, их разрешили уже в тридцатые годы по инициативе Н.С. Хрущёва…" [91, 37]. Однако это не так. Сразу после захвата власти большевики на ёлку не посягали. Писатель и переводчик Н.М. Любимов, учившийся в школе послереволюционных лет, вспоминает, что на уроках пения они разучивали вовсе "не революционные гимны, а более соответствующее нашему нежному возрасту", в частности песенку "Ёлочка, ёлочка, / Как мы тебя любим!" [235, 61]. В 1918 году М. Горький и А.Н. Бенуа подготовили и выпустили в петроградском издательстве "Парус" роскошную подарочную книгу для детей "Ёлка", оформленную иллюстрациями замечательных художников (А.Н. Бенуа, И.Е. Репина, М.В. Добужинского, С.В. Чехонина, В.В. Лебедева, Ю.П. Анненкова и др.) и включающую в себя произведения М. Горького, К.И. Чуковского, В.Ф. Ходасевича, А.Н. Толстого, В.Я. Брюсова, С. Чёрного и др. На её обложке помещён рисунок наряженной ёлки, вокруг которой в весёлом хороводе кружатся Дед Мороз и лесное зверьё. На верхушке дерева ярко сияет шестиконечная Вифлеемская звезда.
В первые годы после революции никаких специальных мер, направленных непосредственно против ёлки, действительно не предпринималось, а если она и стала в это время чрезвычайной редкостью, если её не устраивали в домах, где прежде без ёлки не проходило ни одно Рождество, то причиной тому были внешние обстоятельства, которые всё "сбили и спутали", как пишет об этом Михаил Булгаков в романе "Дни Турбиных", повествуя о событиях кануна 1919 года: "Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвёртого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, тёплыми огнями зажигались в гостиной зелёные еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф всё сбили и спутали…" [61, 251]. Во время Гражданской войны ёлка была скорее исключением, нежели правилом, и потому, увиденная в доме она своим напоминанием о прежней, кажущейся невероятно далёкой жизни потрясала человека: "Ёлка, - "словно затрудняясь понять", думает один из персонажей документальной повести Сергея Спасского, посвящённой событиям 1919 года. - Скажите, пожалуйста, ёлка" [408, 67]. Несмотря на материальные и бытовые трудности, в семьях, сопротивлявшихся хаосу внешней жизни, ёлку всё же старались устанавливать, и при этом относились к ней с ещё большей бережностью и даже трепетностью, нежели в мирное время, поскольку она становилась единственной зыбкой связью с прошлой, устойчивой жизнью. В этом следовании традиции сказывалось и стремление хоть ненадолго отвлечься от действительности, отгородившись от страшных событий внешнего мира, и убеждённость в том, что семейные устои остались единственной непреходящей жизненной ценностью: "Хорошо. Новый год. Ёлка. Именно теперь, при всеобщей непрочности, семья становится важной…" [408, 35].
В дневнике Корнея Чуковского содержится потрясающая запись, сделанная им на Рождество 1920 года: