К 1891 году обычай, распространившийся по всем штатам, сделался столь всеобщим, что президент Бенджамин Гаррисон назвал его старинным. Согласно отчёту корреспондента одной из газет, Гаррисон, обращаясь накануне Нового года к согражданам, сказал: "Рождество - самый священный религиозный праздник года, и по всей земле он должен быть праздником всеобщей радости - от самого простого жителя и до самого крупного чиновника… Мы намереваемся сделать его в Белом доме днём счастья - все члены моей семьи, представляющей четыре поколения, соберутся вместе за большим столом в гостиной для торжественных обедов, чтобы принять участие в старинной рождественской трапезе… У всех нас должно стоять старинное рождественское дерево, устроенное для наших внуков, а для своих внуков я сам буду Санта-Клаусом" [500, 47].
С того времени как была изобретена электрическая лампочка и началось производство ёлочных украшений, в США трудно стало найти город, на площадях которого на праздники не устанавливали хотя бы одно освещённое дерево. В настоящее время в Америке Рождеству придаётся громадное значение и рождественское дерево устанавливается почти в каждом доме.
Столь массовое распространение обычая по всему христианскому миру требует объяснения. Почему именно ель приобрела такую популярность? Почему она оказалась связанной с Новым годом или Рождеством? В Северном полушарии рождественские праздники приходятся на зиму, когда лиственные деревья стоят обнажёнными и, конечно, не могут использоваться в качестве символа и важнейшего атрибута зимнего праздника. Поэтому естественно, что таким символом стало вечнозелёное хвойное дерево, причём не только ель, но и сосна, и кедр, и пихта, и можжевельник. Нередко можно увидеть в качестве новогоднего или рождественского декора сосновые деревья или ветви. Однако еловое дерево, в отличие от соснового, обладает совершенной пирамидальной формой; его устремлённый кверху прямой ствол, а также симметричное расположение ветвей придаёт ему очертания католических и лютеранских храмов. Очевидно, именно благодаря своей форме ель и затмила другие хвойные деревья.
Ёлка в русской народной традиции
Являясь, подобно берёзе, одним из самых распространённых деревьев средних и северных широт России, ель издавна широко использовалась в хозяйстве. Её древесина служила топливом, употреблялась в строительстве, хотя и считалась материалом не самого высокого качества, что нашло отражение в поговорке: "Ельник, берёзник чем не дрова? / Хрен да капуста чем не еда?" [110, I, 519]. Упоминания о ели в древнерусских источниках (где она называется елие, елье, елина, елинка, елица) носят, как правило, чисто деловой характер: "дровяной ельник", "еловец" (строевой еловый лес) и т.п. В образе ели люди Древней Руси не видели ничего поэтического: еловый лес ("елняк большой глухой") из-за своей темноты и сырости отнюдь не радовал глаз. В одном из текстов XVI века написано: "На той де земле мох и кочки, и мокрые места, и лес старинной всякой: берёзник, и осинник, и ельник" [394, 49]. Произрастая по преимуществу в сырых и болотистых местах, называвшихся в ряде губерний "ёлками", это дерево с тёмно-зелёной колючей хвоей, неприятным на ощупь, шероховатым и часто сырым стволом (с которым иногда сравнивалась кожа бабы-яги [75, 574]), не пользовалось особой любовью. Вплоть до конца XIX века без симпатии изображалась ель (как, впрочем, и другие хвойные деревья) и в русской поэзии. Ф.И. Тютчев писал в 1830 году:
Пусть сосны и ели
Всю зиму торчат,
В снега и метели
Закутавшись, спят.
Их тощая зелень,
Как иглы ежа,
Хоть ввек не желтеет.
Но ввек не свежа.[437, 40]
Мрачные ассоциации вызывала ель у поэта и прозаика рубежа XIX и XX веков А.Н. Будищева:
Сосны и мшистые ели,
Белые ночи и мрак.
Злобно под пенье метели
Воет пустынный овраг.[60, 149]
В отличие от лиственных пород, хвойные деревья, по мнению А.А. Фета, "пору зимы напоминают", не ждут "весны и возрожденья"; они "останутся холодною красой / Пугать иные поколенья" [445, 183]. Лев Толстой в "Войне и мире", описывая первую встречу Андрея Болконского с дубом, также говорит о том неприязненном впечатлении, которое "задавленные мёртвые ели" производят на героя: "Рассыпанные кое-где по берёзнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме" [425, V, 161]. Отрицательное отношение к ели, ощущение её как враждебной человеку силы встречается иногда и у современных поэтов, как, например, в стихотворении Татьяны Смертиной 1996 года:
Обступили избу ели,
Вертят юбками метели,
Ветер плетью бьёт наотмашь…
Ты прийти ко мне не можешь![397, 5]
А Иосиф Бродский, передавая свои ощущения от северного пейзажа (места своей ссылки - села Норенского), замечает: "Прежде всего специфическая растительность. Она в принципе непривлекательна - все эти ёлочки, болотца. Человеку там делать нечего ни в качестве движущегося тела в пейзаже, ни в качестве зрителя. Потому что чего же он там увидит?" [79, 83].
Анализируя растительные символы русского народного праздничного обряда, В.Я. Пропп делает попытку объяснить причину исконного равнодушия, пренебрежения и даже неприязни русских к хвойным деревьям, в том числе - к ели: "Тёмная буроватая ель и сосна в русском фольклоре не пользуются особым почётом, может быть, и потому, что огромные пространства наших степей и лесостепей их не знают" [343, 56].
В русской народной культуре ель оказалась наделённой сложным комплексом символических значений, которые во многом явились следствием эмоционального её восприятия. Внешние свойства ели и места её произрастания, видимо, обусловили связь этого дерева с образами низшей мифологии (чертями, лешими и прочей лесной нечистью), отразившуюся, в частности, в известной пословице: "Венчали вокруг ели, а черти пели", указывающей на родство образа ели с нечистой силой (ср. у Ф. Сологуба в стихотворении 1907 года "Чёртовы качели":
В тени косматой ели
Над шумною рекой
Качает чёрт качели
Мохнатою рукой.[406, 347])
Слово "ёлс" стало одним из имён лешего, чёрта: "А коего тебе ёлса надо?", а "еловой головой" принято называть глупого и бестолкового человека.
Ель традиционно считалась у русских деревом смерти, о чём сохранилось множество свидетельств. Существовал обычай: удавившихся и вообще - самоубийц зарывать между двумя ёлками, поворачивая их ничком [154, 91; 340, 312]. В некоторых местах был распространён запрет на посадку ели около дома из опасения смерти члена семьи мужского пола [427, 18-19]. Из ели, как и из осины, запрещалось строить дома [153, 13]. Еловые ветви использовались и до сих пор широко используются во время похорон. Их кладут на пол в помещении, где лежит покойник (вспомним у Пушкина в "Пиковой даме": "…Германн решился подойти ко гробу. Он поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником" [347, 348]). Еловыми ветками выстилают путь похоронной процессии:
Ельник насыпан сутра по дороге.
Верно, кого-то везут на покой![270, 830]
…тёмный, обильно разбросанный ельник
Вдоль по унылой дороге, под тяжестью дрог молчаливых…[396, 1]
Веточки ели бросают в яму на гроб, а могилу прикрывают на зиму еловыми лапами. "Связь ели с темой смерти, - как пишет Т.А. Агапкина, - заметна и в русских свадебных песнях, где ель - частый символ невесты-сироты" [3, 5]. (Ср. в фольклоре остарбайтеров, советских людей, угнанных на работу в Германию во время Второй мировой войны:
Может быть под ёлкою густою
Я родимый дом сибе найду,
Распрощаюсь с горькою судьбой
И к вам я, может, больше не прийду.[339, 87])
Время возникновения (или же усвоения от южных славян) обычая устилать дорогу, по которой несут на кладбище покойника, хвойными ветками (в том числе и можжевельником) неизвестно, хотя упоминания о нём встречаются уже в памятниках древнерусской письменности: "И тако Соломон нача работати на дворе: месть и песком усыпает и ельником устилает везде и по переходам такожде" ("Повести о Соломоне", XVI–XVII вв. [цит. по: 394, 49]). На православных кладбищах долгое время не принято было сажать ёлки возле могил. Однако в середине XIX века это уже случалось. "…Две молодые ёлки посажены по обеим её концам", - пишет Тургенев в "Отцах и детях" о могиле Базарова [436, 188].
Смертная символика ели была усвоена и получила широкое распространение при советской власти. Ель превратилась в характерную деталь официальных могильников, прежде всего - мавзолея Ленина, около которого были посажены серебристые норвежские ели:
Ели наклоняются старея,
Над гранитом гулким мавзолея…[480, 603]
Впоследствии эти ели стали соотноситься с кремлёвскими новогодними ёлками, как, например, в стихотворении Якова Хелемского 1954 года:
Сединою тронутые ели,
У Кремля равняющие строй,
В этот снежный полдень, молодея,
Новой восхищаются сестрой.
[458, 1]
"Новая сестра" - это ёлка в Большом Кремлёвском дворце. Главная ёлка страны Советов. Два противоположных символических значения ели (исконно-русский и усвоенный с Запада) здесь вдруг соединились, создав новое символическое значение: преемственности ленинских идей в празднике советской детворы [158, 84]. Судя по той роли, которую еловая хвоя стала играть в советской официальной жизни, видимо, можно говорить об особом пристрастии Сталина к этому дереву. Его дочь, Светлана Аллилуева, вспоминая своё детство 1930-х годов, пишет о том, как на одной из сталинских дач, в Зубалово, вдруг вырубили огромные старые кусты сирени, "которые цвели у террасы, как два огромных благоухающих стога", и начали сажать ёлки: "…смотришь, везде понатыкано ёлок… Но здесь было сухо, почва песчаная, вскоре ёлки все посохли. Вот мы радовались-то!" [8, 113].
Смертная символика ели нашла отражение в пословицах, поговорках, фразеологизмах: "смотреть под ёлку" - тяжело болеть; "угодить под ёлку" - умереть; "еловая деревня", "еловая домовина" - гроб; "пойти или прогуляться по еловой дорожке" - умереть и др. [393, 343-344]. Звуковая перекличка спровоцировала сближение слова "ёлка" с рядом нецензурных слов, что также повлияло на восприятие русскими этого дерева. Характерны и "ёлочные" эвфемизмы, широко употребительные в наши дни: "ёлки-палки", "ёлки-моталки" и т. п.
В настоящее время связь ели с темой самоубийства или насильственной смерти утратилась, и она превратилась в один из символов вечной памяти и вечной жизни: теперь ёлочки часто можно увидеть на многих русских кладбищах, в том числе и заграничных: "Сегодня я зажгла свечи на небольшой ёлочке на кладбище. У меня дома в этом году ёлки не будет. Для кого её украшать?" - записывает пожилая эмигрантка в своём дневнике [490, 25].
Считаясь "смертным деревом", ель, наряду с этим, в некоторых местах использовалась в качестве оберега, видимо, из-за колючести её хвои [3, 5]. Так, например, на севере, в районе Тотьмы, при закладке двора в середине его ставили ёлку [153, 50-51]. Вечнозелёный покров, отразившийся во многих загадках ("Зимой и летом одним цветом"; "Осенью не увядаю, зимой не умираю; "Это ты, дерево! И зиму и лето зелено"; "Что летом и зимой в рубашке одной" [148, 64]), стал основанием для использования ёлки на свадьбах в качестве символа вечной молодости: "в Ярославской губернии, когда девушки идут к невесте на девичник, то одна несёт впереди ёлку, украшенную цветами и называемую "девья краса"" [478, 14].
Весь этот сложный и противоречивый смысловой комплекс, закреплённый за елью в русском сознании, не давал, казалось бы, оснований для возникновения её культа - превращения её в объект почитания. Но тем не менее это произошло. Автор книги о русском лесе Д.М. Кайгородов писал в 1880 году: "…выросшая на свободе, покрытая сверху донизу зелёными, густоветвистыми сучьями, ель представляет из себя настоящую зелёную пирамиду, и по своеобразной, стройной красоте своей есть несомненно одно из красивейших наших деревьев" [167, 100]. В. Иофе, исследуя "литературную флору" русской поэзии XIX-XX веков и говоря о "нестабильности ботанического инвентаря", отметил начавшуюся с конца XIX века возрастающую популярность ели, связанную, видимо, с тем, что ель в сознании русских крепко соединилась с положительным символом рождественского дерева: "…ель и сосна, аутсайдеры XIX века, нынче становятся всё более и более популярными" [164, 247].
Петровский указ 1699 года и его последствия
В России обычай новогодней ёлки ведёт своё начало с петровской эпохи. Мнение о том, что ёлка как новогодний символ "первоначально сделалась известною в Москве с половины XVII века" и устраивалась в немецкой слободе, где с ней и ознакомился юный царь Пётр и откуда она была перевезена в Петербург [419, 87], похоже, не имеет под собой никакой реальной почвы. Лишь по возвращении домой после своего первого путешествия в Европу (1698–1699) Пётр I "устраивает, - по словам А.М. Панченко, - экстралегальный переворот, вплоть до перемены календаря" [304, 11]. Согласно царскому указу от 20 декабря 1699 года, впредь предписывалось вести летоисчисление не от Сотворения Мира, а от Рождества Христова, а день "новолетия", до того времени отмечавшийся на Руси 1 сентября, "по примеру всех христианских народов" отмечать 1 января. В этом указе давались также и рекомендации по организации новогоднего праздника. В его ознаменование в день Нового года было велено пускать ракеты, зажигать огни и украсить столицу (тогда ещё - Москву) хвоей: "По большим улицам, у нарочитых домов, пред воротами поставить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и мозжевелевых против образцов, каковы сделаны на Гостином Дворе". А "людям скудным" предлагалось "каждому хотя по древцу или ветве на вороты или над храминою своей поставить … а стоять тому украшению января в первый день" [442, 349; 327, 37; 264, 5]. Эта малозаметная в эпоху бурных событий деталь и явилась в России началом трёхвековой истории обычая устанавливать ёлку на зимних праздниках.
Однако к будущей рождественской ёлке указ Петра имел весьма косвенное отношение: во-первых, город декорировался не только еловыми, но и другими хвойными деревьями; во-вторых, в указе рекомендовалось использовать как целые деревья, так и ветви, и, наконец, в-третьих, украшения из хвои предписано было устанавливать не в помещении, а снаружи - на воротах, крышах трактиров, улицах и дорогах. Тем самым ёлка превращалась в деталь новогоднего городского пейзажа, а не рождественского интерьера, чем она стала впоследствии. Текст царского указа свидетельствует о том, что для Петра в вводимом им обычае, с которым он познакомился, конечно же, во время своего путешествия по Европе, важной была как эстетическая сторона (дома и улицы велено было украсить хвоей), так и символическая: декорации из вечнозелёной хвои следовало создавать в ознаменование Нового года.
Петровский указ от 20 декабря 1699 года является едва ли не единственным документом по истории ёлки в России XVIII века. После смерти Петра, судя по всему, его рекомендации были основательно забыты, но в одном отношении они имели довольно забавные последствия, добавив к символике ели новые оттенки. Царские предписания сохранились лишь в убранстве питейных заведений, которые перед Новым годом продолжали украшать ёлками. По этим ёлкам (привязанным к колу, установленным на крышах или же воткнутыми у ворот) опознавались кабаки. Деревья стояли там до следующего года, накануне которого старые ёлки заменяли новыми. Возникнув в результате петровского указа, этот обычай поддерживался в течение XVIII и XIX веков. Пушкин в "Истории села Горюхина" упоминает "древнее общественное здание (то есть кабак. - Е.Д.), украшенное ёлкою и изображением двуглавого орла" [347, 189]. Эта характерная деталь была хорошо известна и время от времени отражалась во многих произведениях русской литературы. Д.В. Григорович, например, в повести 1847 года "Антон-Горемыка", рассказывая о встрече своего героя по дороге в город с двумя портными, замечает: "Вскоре все три путника достигли высокой избы, осенённой ёлкой и скворешницей, стоявшей на окраине дороги при повороте на просёлок, и остановились" [104, 170]. Иногда же вместо ёлки на крышах кабаков ставились сосенки: "Здание кабака … состояло из старинной двухэтажной избы с высокой кровлей … На верхушке её торчала откосо рыжая иссохшая сосенка; худощавые, иссохшие ветви её, казалось, звали на помощь" [104, 234]. Эта деталь нашла отражение и в стихотворении М.Л. Михайлова 1848 года "Кабак":
У двери скрипучей
Красуется ёлка…
За дверью той речи
Не знают умолка…
К той ёлке зелёной
Своротит детина…
Как выпита чарка -
Пропала кручина![259, 67-68]
А в стихотворении Н.П. Кильберга 1872 года "Ёлка" кучер искренне удивляется тому, что барин по вбитой у дверей избы ёлке не может признать в ней питейного заведения:
Въехали!.. мчимся в деревне стрелой,
Вдруг стали кони пред грязной избой.
Где у дверей вбита ёлка…
Что это?.. - Экой ты, барин, чудак,
Разве не знаешь?.. Ведь это кабак!..[270, 830]
В результате кабаки в народе стали называть "ёлками" или же "Иванами-ёлкиными": "Пойдём-ка к ёлкину, для праздника выпьем"; "Видно, у Ивана ёлкина была в гостях, что из стороны в сторону пошатываешься" (ср. также поговорку: "ёлка (т.е. кабак. - Е.Д.) чище метлы дом подметает"), а ввиду склонности к замене "алкогольной" лексики эвфемизмами, практически весь комплекс "алкогольных" понятий постепенно приобрёл "ёлочные" дуплеты: "ёлку поднять" - пьянствовать, "идти под ёлку" или "ёлка упала, пойдём поднимать" - идти в кабак, "быть под ёлкой" - находиться в кабаке; "ёлкин" - состояние алкогольного опьянения и т.п. [393, 343-344]. Эта возникшая связь ёлки с темой пьянства органично вписалась в прежнюю семантику ели, соединяющую её с "нижним миром".