К ветвям дерева взрослые прикрепляли свечи, развешивали лакомства, украшения, под ней раскладывали подарки для детей, которые, как и сама ёлка, готовились в строгом секрете. И наконец, перед самым впуском детей в залу, на дереве зажигали свечи.
Входить в помещение, где устанавливалась ёлка, до специального разрешения детям строжайшим образом запрещалось. Чаще всего на это время их изолировали в детскую или в какую-либо другую комнату: "Наверху нас запирают в гостиную, а мама с гостями уходит в залу зажигать ёлку…" [417, 92];
Незаслуженного дара
Ждём у запертых дверей…[207, 79]
В ряде европейских стран существовал обычай, состоявший в том, что детей, перед тем, как их впускали в помещение, где была установлена ёлка, для достижения наиболее сильного эффекта, держали в "отдельной совершенно тёмной комнате": "…детей запирали перед ёлкой в тёмную комнату для того, чтобы блеск свечей, роскошь игрушек и ёлочных украшений показались им ещё прекраснее" [181, 18]. В русской традиции этот достаточно жестокий обычай, насколько мне известно, принят не был.
Нетерпение детей возрастало с каждой минутой: "Волнение наше доходит до крайних пределов…" [417, 92]; "Волнение наше было такое, что мы уже не можем сидеть на месте, двадцать раз подбегаем к двери …и время кажется длинным-длинным" [424, 66]. Иногда кому-нибудь из самых бойких ребят всё же удавалось застичь тот момент, когда ёлку проносили в зал, и как они тогда были счастливы: "… и Андрюша, успев увидеть, мчался к нам вверх по лестнице, удирая от гувернантки, захлебнувшись, шептал: "Принесли!"" [464, 68].
Дети не могли видеть то, что делается в доме, но по разным знакам они стремились угадать, что происходит за пределами их комнаты: прислушивались, подглядывали в замочную скважину или в дверную щель: "Мы совершенно не в силах сидеть на месте и то подбегаем к одной двери, то к другой, то пытаемся смотреть в щёлку, то прислушиваемся к звукам голосов в зале" [417, 91]; "…спрашиваем - скоро ли готово, подсматриваем в ключевину…" [424, 66];
В двери светлая полоска
Так заманчиво видна!…Не видна ещё ребёнку
Разукрашенная ель,
Только луч желто и тонко
Пробивается сквозь щель.[207, 79]
О, дайте нам ёлку, волшебную ёлку
С гирляндами пёстрых огней;
Заставьте томиться, заглядывать в щёлку.
Гореть у закрытых дверей![188, 216]
Слух и обоняние детей обострялись до предела: "Чувствуется приятный смолистый запах еёлки…" [417, 91]; "Пахнет хвойным деревом и смолой" [424, 66]; "Все чувства, как вскипевшее молоко, ушли через края - в слух" [464, 68]. Дети слышали, что "внизу… что-то несли, что-то шуршало… что-то протаскивали, и пахло неназываемыми запахами, шелестело проносимое и угадываемое…" [464, 68]; "Этот блеск, этот свежий, такой вкусный запах ёлки восхищали меня необычайно" [18, 563].
Когда же наконец все приготовления бывали закончены, детям либо подавался условный сигнал ("раздавался волшебный звонок" [464, 68]; "в ту же минуту раздался звонок" [181, 22-23]), либо за ними приходил кто-то из взрослых или слуг: "…слышим приближающиеся из залы шаги мама́ к гостиной двери" [417, 92]; "Обычно мы, все дети, ждали в соседней комнате, пока двери не откроются и лакей Пётр, в чёрном фраке и белых перчатках, не заявит торжественно "Милости просим"" [392, 6]; "И когда уже ничего не хотелось как будто от страшной усталости непомерного дня … снизу, где мы до того были только помехой, откуда мы весь день были изгнаны, - раздавался волшебный звук - звонок!" [464, 68].
Двери в залу открывали, и детей впускали в помещение, где была установлена ёлка. Этот момент раскрывания, распахивания, дверей присутствует во множестве мемуаров, рассказов и стихотворений о празднике ёлки: он был для детей долгожданным и страстно желанным мигом вступления в "ёлочное пространство", их соединением с волшебным деревом: "Наконец всё готово. Двери залы отпираются … и из гостиной вбегаем мы" [428, 42]; "Вслед за этим дверь отворяется на обе половинки, и нам позволено войти…" [417, 92]; "Вдруг раскрылись двери и из соседней комнаты шумною гурьбой вбежали дети" [141, 253]; "…двери отворились настежь и в комнату влился поток яркого света…" [181, 22-23]; "Наконец дверь растворяется, и счастливцев, с нетерпением ожидавших этой минуты, впускают в заветную комнату" [337, 4]; "Наконец праздник начался, двери растворились…" [337, 5]; "…вечером вдруг распахивались двери, за которыми мы давно уже стояли в нетерпении" [127, 131]; "…нам навстречу распахиваются высокие двухстворчатые двери… И во всю их сияющую широту, во всю высь вдруг взлетающей вверх залы, до самого потолка, несуществующего - она!" [464, 67].
Впечатление, производимое на детей видом ёлки, "для которой уже не было ни голоса, ни дыхания и от которой нет слов" [464, 69], описано многими мемуаристами. Первой реакцией было оцепенение, почти остолбенение:
"В первую минуту мы стоим в оцепенении перед огромной ёлкой. Она доходит почти до самого потолка…" [417, 92]; "Ослеплённые огнём десятка свечей, …мы вливались из столовой весёлой гурьбой и на время замирали, не скрывая произведённого на нас впечатлёния" [392, 12]; "…все замерли от восторга… настолько чудесная картина представилась нам" [392, 6]; "Дети стояли неподвижно, потрясённые" [423, 202].
Представ перед детьми во всей своей красе, разукрашенная "на самый блистательный лад", ёлка неизменно вызывала изумление, восхищение, восторг: "…и блестящая, как солнце, ёлка… почти ослепила глаза всем" [152, 6]; "Как двери настежь открыли, так дети все только ахнули" [360, 12]; "Дети, конечно, были поражены сияющими огнями, украшениями и игрушками, окружавшими ёлку" [122, 252].
После того как проходило первое потрясение, начинались крики, ахи, визг, прыганье, хлопанье в ладоши и т.п.: "Дети закричали, заахали от радости…" [152, 13]; дети "с громкими криками радости прыгали и скакали около дерева" [135, 18]; "Дети завизжали от восторга: "Ёлка! Ёлка!"" [242, 57]; "Увидев красавицу ёлочку, все захлопали в ладоши и начали прыгать вокруг…" [141, 253]; "Дети поражены, даже самый маленький хлопает в ладошки на руках у няни…" [272, 1165]; "Минуту царила тишина глубокого очарования, сразу сменившаяся хором восторженных восклицаний. Одна из девочек не в силах была овладеть охватившим её восторгом и упорно и молча прыгала на одном месте; маленькая косичка со вплетённой голубой ленточкой хлопала по её плечам" [13, 61-62]. Затем начиналось тихое, интимное общение ребёнка с ёлкой: каждый из них любовался ею, рассматривал висящие на ней игрушки, разбирал свои подарки: "…наигравшись подарками, мы обрывали с ветвей красные, зелёные и голубые хлопушки … огненные фонтанчики бенгальских огней" [127, 131].
В конце праздника наступала психическая разрядка. Доведённые до крайне восторженного состояния дети получали ёлку в своё полное распоряжение: они срывали с неё сласти и игрушки, разрушали, ломали и полностью уничтожали дерево (что породило выражения "грабить ёлку", "щипать ёлку", "рушить ёлку"). Отсюда произошло и название самого праздника: праздник "ощипывания ёлки":
Дети набросились на дерево, беспощадно тащили и срывали всё, что можно было взять, поломали ветки, наконец повалили на пол - верхушка подверглась тому же опустошению.
[137, 31]
Ёлка уже упала, и десятки детей взлезали друг на друга, чтобы достать себе хоть что-нибудь из тех великолепных вещей, которые так долго манили собой их встревоженные воображеньица.
[370, II, 235]
Дети… разобрали всю ёлку вмиг, до последней конфетки, и успели уже переломать половину игрушек, прежде чем узнали, кому какая назначена.
[123, II, 96]
Напрыгавшись вокруг неё досыта, они… с весёлым визгом и смехом, повалили её на паркет и принялись опустошать так усердно, что, когда лакей вынес дерево на кухню, на нём, кроме десятка яблок да стольких же пряников и конфет, ничего не осталось.
[378, 112]
Детям предоставлялась полная "свобода для ненормативных действий", они "выпускали свои чувства наружу" [298, 96], и в этом отношении разрушение ёлки имело для них психотерапевтическое значение разрядки после пережитого ими долгого периода напряжения. В тех случаях, когда такой разрядки не было, праздник часто заканчивался разочарованием, слезами, скандалами, долго не проходившим возбуждением. Жена Ф.М. Достоевского Анна Григорьевна, вспоминая о первой ёлке, устроенной в 1872 году для тогда ещё совсем маленьких детей, рассказывает о последовавшей после праздника болезненной реакции сына Феди, проснувшегося ночью в истерике и плакавшего до тех пор, пока отец снова не отнёс его к ёлке и подаркам. Родители были столь напуганы этой "загадочною болезнию", что решили, "несмотря на ночь, пригласить доктора", пока не поняли, в чём дело: "очевидно, воображение мальчика было поражено ёлкою, игрушками и тем удовольствием, которое он испытал…" [122, 251]. "Было ужасно весело, - пишет в своих мемуарах князь Ф.Ф. Юсупов, - но кончался праздник почти всегда потасовкой. Я был тут как тут и с наслаждением колотил ненавистных, к тому же мозгляков" [493а, 61].
В празднике ёлки принимали участие все члены семьи, и "большие" и "маленькие". Подрастая, старшие дети начинали участвовать в устройстве ёлки и точно так же скрывали от младших работу по подготовке рождественского дерева и подарков. Этот переход в новый статус совершался в определённом возрасте (примерно с двенадцати лет): "Надобно было пронести ёлку в зал, но так, чтобы никто из детей не видал, и мне удалось сделать это, пока они ещё спали", - пишет тринадцатилетняя девочка в письме, адресованном подруге [152, 13]. А.И. Куприн в рассказе "Тапер" отмечает: "Тина только в этом году была допущена к устройству ёлки. Не далее как на прошлое Рождество её в это время запирали с младшей сестрой …в детскую, уверяя, что в зале нет никакой ёлки, а что "просто только пришли полотёры"" [211, III, 74].
Организуя праздник, взрослые тоже очень волновались. Готовились загодя, покупая подарки, ёлку и ёлочные украшения. Порою безумно уставали. Младшая дочь В.В. Розанова вспоминает о подготовке праздника ёлки в их семье: "Мама весь день ездила в город покупать подарки и приезжала измученная и ложилась на диван…" [355, 25]. Несмотря на хлопоты и усталость, родителям устройство ёлки доставляло не меньше удовольствия, чем детям сама ёлка. А.Г. Достоевская вспоминает о том, как серьёзно относился к подготовке праздника для детей её муж:
Фёдор Михайлович, чрезвычайно нежный отец, постоянно думал, чем бы потешить своих деток. Особенно он заботился об устройстве ёлки: непременно требовал, чтобы я покупала большую и ветвистую, сам украшал её (украшения переходили из года в год), влезал на табуреты, вставляя верхние свечки и утверждая "звезду".
[122, 252]
Когда дети впускались в помещение, где стояла ёлка, восхищались ею, рассматривали на ней игрушки и разбирали свои подарки, взрослые со стороны смотрели на них, с явным удовлетворением и умилением наблюдая за произведённым на детей впечатлением и вспоминая ёлки своего детства:
При виде сияющих детских личиков, облитых светом множества свечей, мы вспоминаем и своё минувшее детство и свои светлые впечатления, когда неожиданно отворившиеся двери открывали перед нами ярко освещённое дерево, увешанное подарками. Счастливые впечатления детства. Вот прошло много лет, и они не забываются, а на детском празднике, на ёлке, воспроизводятся с особой рельефностью.
[289, 871]
Как приятно и весело смотреть на разрумянившиеся личики и блестящие глазёнки малюток!
[320, 108]
Теперь переживаешь праздничную радостную настроенность вдвойне - и за себя, и за детей: вместе с ними переживаешь снова то, что так хорошо было в детстве.
[70, 60-61]
Взрослые ревностно следили за реакцией детей на столь старательно приготовленную ими ёлку, ожидая от них проявления восторга, радости, веселья. И в тех случаях, когда наряженное дерево не производило должного эффекта или когда дети, игнорируя ёлку, тотчас же бросались к подаркам, родители крайне огорчались, и наоборот - испытывали чувство громадного удовлетворения и даже счастья, когда дети вначале выражали искреннее восхищение столь старательно устроенным, с такой любовью разукрашенным ими деревом: дети, "надобно отдать им честь - долго восхищались деревом прежде, нежели вздумали разбирать свои подарки" [151, 13]. В противном случае старшие считали, что ёлка "не получилась". Ожидавшейся взрослыми реакции младших на ёлку действительно иногда не было. Случалось, что так тщательно подготовленные родителями семейные праздники заканчивались слезами и скандалами, неудовлетворённостью своими подарками и ревностью по отношению к подаркам, полученным другими детьми, а пресловутое обязательное "ёлочное веселье" превратилось в конце концов в предмет шуток и юмористических сценок, которые к концу XIX века стали обычными в рождественских выпусках юмористических журналов. Вот, к примеру, как шутит анонимный юморист в сборнике "Весёлые святки":
Отец вводит детей к ёлке. "Ну, вот вам и ёлка! Вы теперь должны как следует веселиться, чтобы не зря были затрачены мною деньги на ёлку. А если не будете искренне веселиться - всех выдеру! Так и знайте!"
[131, 61]
В конце праздника опустошённое и поломанное дерево выносилось из залы и выбрасывалось во двор: "…и эта самая ёлка, роскошная и пышная, за минуту была выброшена на улицу" [137, 31]. Иногда оборванное дерево выставляли на чёрную лестницу, где оно, всеми забытое, могло валяться сколь угодно долго: "…её (ёлку. - Е.Д.) выставили на площадку чёрной лестницы с тем, чтоб дворники убрали её куда-нибудь… но им было недосуг, и она целую неделю продолжала торчать всё на том же месте, между дверью и стеной…" [378, 112]. В России (в отличие, например, от восточной Словакии, где ёлка после Крещения освящалась, становясь тем самым пригодной для магических действий [48, 388]) использованное на празднике дерево обычно просто выбрасывали или сжигали в печи вместе с другими дровами.
Обычай устанавливать ёлку на рождественские праздники неизбежно претерпевал изменения. В тех домах, где позволяли средства и было достаточно места, уже в 1840-е годы, вместо традиционно небольшой ёлочки начали использовать большое дерево: особенно ценились высокие, до потолка, ёлки, широкие и густые, с крепкой и свежей хвоей: "…в большой гостиной устанавливалась огромная ёлка" [392, 6]; "Ёлка - огромное шестиаршинное густое дерево - блестела огнями" [81, 128]. Вполне естественно, что высокие деревья нельзя было ставить на стол, поэтому их начали крепить к крестовине (к "кружкам" или "ножкам") и устанавливать на полу в центре залы или самой большой комнаты в доме: "…и в зале на месте обеденного стола стоит огромная густая ёлка, от которой на всю комнату приятно пахнет лесной хвоей" [424, 66]. В таких случаях дети уже не имели возможности срывать с ёлки висящие у самого потолка сласти и наиболее ценные или же опасные для маленьких стеклянные украшения. Чтобы обезопасить детей, взрослые вешали их как можно выше. Поэтому к нижним ветвям обычно прикрепляли те игрушки, которые маленькие могли трогать руками и с которыми можно было играть.
Переместившись со стола на пол, из угла в середину, ёлка превратилась в центр праздничного торжества, предоставляя возможность детям веселиться вокруг неё, танцевать вокруг неё, водить вокруг неё хороводы. Стоящее в центре помещения дерево позволяло детям осматривать его со всех сторон, выискивать на нём как новые, так и старые, знакомые по прежним годам, игрушки, встреча с которыми особенно радовала их. Под ёлкой можно было играть, прятаться за ней или под ней и т.д. Одним из главных развлечений русских зимних детских праздников стал "оживлённый хоровод вокруг ёлки" [352, 65]: "…и наконец все дети закружились весёлым хороводом вокруг ёлки" [423, 202]. Не исключено, что этот ёлочный хоровод был заимствован из троицкого ритуала, участники которого, взявшись за руки, ходят вокруг берёзки с пением обрядовых песен. Пели старинную немецкую песенку "O Tannenbaum, о Tannenbaum! Wie grün sind deine Blätter" ("О рождественская ёлка, о рождественская ёлка! Как зелена твоя крона") [70, 60-61], которая долгое время была главной песней на ёлках в интеллигентных русских семьях; создавались и русские песни про ёлку:
Возле ёлки в Новый год
Водим, водим хоровод.[85, 87]
Во время ёлочного хоровода исполнялись и вовсе не относящиеся к ёлке песенки-игры, как, например:
Наш отец Викентий
Нам велел играть:
Что бы он ни делал.
Всё нам повторять…[127, 131]
а также святочные подблюдные песни:
Уж я золото хороню, хороню.
Уж я серебро хороню, хороню…