Тогда нам пpидется пpизнать, что в "Слове об идолах" в однy pyбpикy попали агpаpные божества двyх pазных стадий: во-пеpвых, две pожаницы – владычицы Вселенной, известные по тpипольскомy искyсствy и связанные с матpиаpхатом, и, во-втоpых, патpиаpхальный Род (в Тpиполье ещё не известный), вытеснивший своих пpедшественниц точно так же, как Зевс вытеснил Рею и Кибелy.
Русский автор XII в., пишучи о Роде и рожаницах, подразумевал божества урожая, плодородия земли (может быть, плодовитости скота), так как жертва рожаницам приносилась бескровная – продукты земледелия и скотоводства.
Младший современник автора "Слова об идолах" новгородец Кирик спрашивал о том, как поступать "аще се Роду и рожанице крають хлебы и сиры и мёд".
Очень важным аргументом в пользу того, что рожаницы связаны не с культом предков, а прежде всего с плодородием (или с благополучием через плодородие), является приурочение их годового праздника к празднику урожая – к следующему дню за рождеством богородицы, т. е. к 9 сентября. К этому сроку завершался обмолот яровых, самой основной и архаичной части славянского хозяйства. К дню рожаниц становились ясны итоги всего земледельческого года, страда была закончена, хлеб был уже в закромах, и объем урожая был окончательно известен. Праздник рождества богородицы назывался "госпожиным днем", "госпожинками", "спожинками"; в названии смешивались представления о госпоже-богородице и о завершенном жнитве . Рожаниц чествовали во время "второй трапезы" (т. е. второго пира после рождества богородицы) хлебом, кашей, творогом и медом. Мед, вероятно, был хмельной, так как постоянно упоминается "питие" и "наполнение черпал". По этнографическим данным, отдельные семьи варили к этому празднику от 10 до 15 корчаг пива . На второй, языческой, трапезе праздника урожая главными были, однако, не рожаницы, а Род; его имя всегда стоит впереди, а рожаницы как бы сопутствуют ему.
Главная ошибка исследователей, принижавших значение Рода, была не в том, что они не обращали внимания на аграрную сторону культа рожаниц, а в том, что они пренебрегли основными чертами характеристики Рода, содержащимися в хорошо известных им источниках.
Мне уже приходилось в краткой форме перечислять основные признаки Рода, как они обрисованы поучениями XI – XIII вв. В дальнейшем будет дан более подробный анализ всей проблемы Рода в целом; здесь же для понимания места Рода в хронологической системе "Слова об идолах" достаточно простого перечня признаков. Прежде всего местопребывание Рода указывается в источниках не в доме или под печью, что было бы естественно для домового, а "на воздусе", на небе. Отсюда, с неба, Род "мечеть на землю груды", совсем как античный Зевс бросает на землю громовые камни-метеориты. С именем Рода связаны молния "родиа", наземные источники – "родники" и подземный огонь пекла – "родьство огненное". Этимологически имя Рода связано с такими понятиями, как "природа", "народ", "урожай", "плодородие" и т. п.
Но самым главным и самым существенным является то, что церковные писатели XI – XIII вв. уравнивали Рода со своим верховным божеством, богом-отцом Саваофом, творцом всего мира. Особенно интересно в этом смысле специальное поучение, условно названное издателем "О вдуновении духа в человека" . Это произведение является толкованием евангельских слов Иисуса Христа о боге: "Отец мой делатель есть даже и доселе…". Русский комментатор XII-XIII вв. всю свою статью посвятил противопоставлению языческого Рода христианскому Саваофу как двух равных по могуществу божеств, с той лишь разницей, что язычники, по его мнению, ошибочно приписывают своему богу зарождение жизни и вдуновение духа в человека: "То ти не Род, седя на воздусе мечеть на землю груды и в том ражаются дети… всем бо есть творец бог, а не Род!".
То внимание, которое оказывает культу Рода автор "Слова об идолах", упоминая его в пяти местах своего произведения и прослеживая огромный ареал этого культа (Египет, Малая Азия, Греция, Рим, славянский мир), говорит в пользу того, что мы не имеем права расценивать Рода на уровне домового, мелкого семейного божка с его внутренним интимным культом.
Как же могло получиться, что Род, равный христианскому божеству Вселенной, в источниках всегда сопряжен с рожаницами, божествами меньшими по масштабу, даже если и считать их не только "долями" отдельных людей, но и божествами плодородия, урожая?
Ответ нам дают античные мойры, с которыми так любят сопоставлять рожаниц: ведь мойры, богини судьбы человека, были дочерьми Зевса и Фемиды. Зевс повелевал миром, а мойры выражали волю богов, прядя нить жизни или обрывая её в предназначенный срок. Мойры так же относятся к Зевсу, как, например, христианские ангелы-хранители к Саваофу. Поэтому мы должны исходить из таких сопоставлений: Зевс и мойры; Род и рожаницы; Саваоф и ангелы-хранители.
Эра Рода в славянском язычестве оказывается временем зарождения первобытного земледельческого монотеизма, и точная хронология потребует специальных разысканий.
Подводя итоги рассмотрению периодизации славянского язычества, содержащейся в трактате, написанном на корабле, мы должны отметить наличие следующих периодов.
1. Культ упырей и берегинь. Первобытный анимизм с ярко выраженным дуализмом. Возникает, по-видимому, в глубинах охотничьего хозяйства, может быть, уже в палеолите или мезолите, но доживает вплоть до времени написания "Слова об идолах" .
2. Культ Рода как божества Вселенной, всей природы и плодородия. Автору представляется, что этот культ близок к культу Озириса и был распространен на Ближнем Востоке и в Средиземноморье, откуда он дошел и до славянского мира, заслонив собою старую демонологию. Возможно, что рожаницы были земледельческой трансформацией благожелательных берегинь. Хронологически почитание верховного земледельческого божества Рода и рожаниц должно было бы охватывать всю эпоху господства земледельческого (неполивного) хозяйства, но наш автор поставил культ Рода у славян в зависимость от древних греков и римлян, чем ограничил его и хронологически только тем периодом, который называют железным веком. Возможно, что культ двух (?) рожаниц (который мы можем предполагать для энеолита) предшествовал исторически культу единого Рода.
3. Культ Перуна как покровителя дружинно-княжеских кругов Киевской Руси. Необходимо согласиться с Е. В. Аничковым, что военный культ бога грозы был очень поздним явлением, возникшим одновременно с русской государственностью.
4. Принятие христианства. Язычество отступило на "украины", где продолжали молиться всем старым богам (в том числе и Перуну), по делали это "отай". Наиболее жизнеспособным из всех старых языческих культов оказалось почитание Рода и рожаниц, отмечавшееся явно как "вторая трапеза" после рождества богородицы в праздник урожая.
Торжественные пиршества в честь Рода стали главным объектом церковных обличений, и церковники стремились разубедить языческих теологов, считавших, что Род, а не христианский бог создал все живое на земле.
Такова эта интереснейшая и глубокая периодизация, с которой мы в значительной мере можем согласиться. Главным звеном в ней является эра Рода, который подобно Кроносу, мифологическому отцу Зевса, предшествовал Перуну княжеских времен.
Забегая вперед, можно сказать, что единственным слабым звеном в периодизации язычества в "Слове об идолах" можно счесть отсутствие самостоятельной матриархальной стадии земледельческого монотеизма, отраженной в культах Кибелы или Реи (если древние богини не скрывались под именем рожаниц) . Во всем остальном периодизация вполне соответствует научным представлениям об этапах развития религии.
Чем больше достоинств находим мы в "Слове об идолах", тем важнее для нас определить время написания трактата.
***
Все дошедшие до нас списки "Слова об идолах" – поздние и не идентичны протооригиналу; каждый переписчик что-то сокращал или дополнял. Самым надежным и, по всей вероятности, наиболее близким к протооригиналу является Новгородский Софийский XV в., самым кратким (но содержащим иногда более полные фразы) – Паисиевский XIV – XV вв., а наиболее дополненным позднейшими сведениями – Чудовский XVI в. Ни один из них не дает прямых указаний на дату написания "Слова об идолах". Н. Гальковский датировал "Слово" XIII-XIV вв. E. В. Аничков на очень шатких основаниях относил его написание к 1060-м годам, а окончание процесса "нагромождения вставок" – к началу XII в. Как видим, расхождения в датировке значительны. Попытаемся собрать воедино все приметы времени и авторства, содержащиеся в "Слове об идолах".
Аничков предполагал, что упоминание упырей и берегинь попало в "Слово об идолах" из текста Начального летописного свода 1095 г.
Однако в летописи говорилось лишь о том, что поляне "жьруще озером, кладязем и рощением", а берегини вовсе упомянуты не были.
Аничкова это не смутило. "Наш автор, – пишет Аничков, – тут ведь не списывал, а передавал известную мысль" (с. 232). А если он передавал мысль и не о кладезях и озерах, а о берегинях, то при чем здесь летопись и как можно привлекать её для датировки?
Автор почти несомненно принадлежал к духовенству. Его фраза об алчности "череву работних попов", получающих долю в языческих пиршествах в честь Рода и рожаниц, может указывать лишь на то, что он относился не к белому, а к черному духовенству. II относился он, по-видимому, не к простым монахам, так как был достаточно образован, знал греческий язык и обладал средствами для далекого путешествия.
Судя по маршруту корабля (Эгейское море – Афон – Константинополь), автор мог быть паломником, возвращавшимся из "Святой земли". Одним словом, если бы мы хотели найти аналогию нашему автору, то можно было бы назвать игумена Даниила – паломника, плававшего в Палестину в 1106-1107 гг. и написавшего знаменитое "Хожение", где описаны и сарацинские земли, и фряги-крестоносцы . Чем больше мы знакомимся с отдельными мелкими приметами в "Слове об идолах", тем полнее становится эта аналогия.
"Сарацинские вставки" (может быть, приписки того же автора на полях?) обнаруживают текстуальную близость к "Повести временных лет", где в "речи философа" говорится''о скверных обычаях болгар-мусульман, последователей нечестивого Бохмита. Предельный хронологический срок, terminus ante quem, – 1116 г. – редакция Сильвестра. В "Слове об идолах" текст более широкий и более подробный: на первом месте упоминаются сарацины, говорится и о торкменах (очевидно, турках-сельджуках) и куманах; указывается, что болгары восприняли эти обычаи от "аравитских писаний". Самое интересное, что в этих маргинальных записях, кроме русского искаженного имени Магомета – "Бохмит", дано фонетически значительно более правильное – Моамед. Автор "Слова об идолах" ссылается на книгу "сарацинского жреца Моамеда"; осведомленность автора в вопросах магометанства несколько большая, чем у составителя "Повести временных лет". Нельзя исключать возможности того, что колоритные подробности сарацинских обрядов взяты в летопись из нашего "Слова", что могло быть сделано только до 1113 – 1116 гг.
Большой интерес представляют языковые, диалектологические черты "Слова об идолах". В трактате встречается злоупотребление указательными местоимениями, делающее их близкими к постпозитивному артиклю: "вере той", "бога их", "по украинам их", "омытье то" и др.
Такую особенность мы встречаем в древнерусских памятниках только в двух случаях: в "Хожении" игумена Даниила ("остров тот", "месте том", "столп-от" и др.) 1107 г. и в летописной повести о Шаруканском походе 1111 г. ("смерд тот", "лошадью тою"), которую с полным основанием мы можем приписать тому же Даниилу. Во всех случаях это связано с переходом авторов от книжной речи к разговорной . "Слово об идолах" является третьим литературным произведением, в котором проглядывает эта (по всей вероятности, черниговская) диалектальная черта.
Ещё одной приметой, приближающей "Слово об идолах" и к началу XII в., и к игумену Даниилу, может явиться ошибочное написание юса малого в тех случаях, где должен стоять "аз", буква "а". Таковы начертания: трапеза (вместо "трапеза"), рожаницдм (вместо "рожаницам"), антихрист л (вместо "антихриста"), богословцд (вместо "богословца"). Неоправданная замена "а" на "юс" объяснима особенностями греческой графики XI – XII вв., где альфа встречается в формах, очень близко напоминающих русский юс малый.
Наш автор, переводивший Григория Богослова, постоянно имел перед глазами греческий текст, и греческая графика могла повлиять на его почерк. В русских датированных материалах с такой особенностью мы встречаемся только один раз – в надписи-граффито XII в. в Софийском соборе в Киеве: "Г[оспод]и помилуй помози помани Данила".
Надпись сделана под рисунком какого-то сооружения с крестом наверху.
Другая надпись, сбоку, поясняет, что это – ледяная церковь и алтарь; алтарь погаснет, а церковь растает . Следовательно, рисунок изображает "иордань" – ледяную церковь, сооружаемую на реке из больших квадратов льда в праздник крещения (богоявления) 6 января.
Автор надписи, Даниил, не назвал себя "рабом божьим", как того требовала обычная формула, а такое отступление от правил дозволялось лишь высшему духовенству. Летопись позволяет нам указать на конкретное историческое лицо, с которым можно связать эту надпись: 6 января 1114 г. здесь, в Софийском соборе, был хиротонисан юрьевский епископ Даниил: "Поставиша Данила епископом месяца генваря в 6 на крещенье господне" . Этот Даниил обладал почерком с явными грецизмами, как и автор "Слова об идолах" .
Последняя мелкая примета в "Слове об идолах", о которой стоит упомянуть, ещё раз возвращает нас к имени Даниила. В греческом подлиннике "Слова святого Григория на богоявление" нет совершенно ссылок на язычников, упоминаемых библией. В русском переложении, как уже говорилось, дополнения идут по двум направлениям: славянское (точнее, русское) язычество и ислам. Но есть одно исключение, и оно касается пророка Даниила, уничтожившего идола Ваала-Вила. Во всем "Слове об идолах" пророк Даниил – единственный христианский персонаж, названный по имени .
Ни одна из выявленных примет сама по себе, будучи взята изолированно, не имеет доказательной силы и не помогает в решении вопроса о дате и об авторе интересующего нас "Слова об идолах". Но в своей совокупности, в своем перекрестном сцеплении все эти мелкие наблюдения и сопоставления образуют известную систему, с которой необходимо считаться.
Паломника игумена Даниила, хорошо владевшего пером, объединяет с автором "Слова об идолах" не только плавание по Эгейскому морю и монашеский сан, не только литературное мастерство и знание греческого языка, но и редкие особенности языка, знание сарацинских и фряжских обычаев.
Автор безымянного "Слова об идолах" и автор безымянной же повести о Шаруканском походе уравнены тем, что оба они выпячивают в своих произведениях пророка Даниила, что при обычной средневековой анонимности может служить указанием на имя автора.
Автор "Слова об идолах" и Даниил, нарисовавший "церковь ледяну" на стене киевской Софии, связаны написанием "а" в форме "юса", что во всей Руси представлено только этими двумя примерами.
Разнородные параллели, перечисленные выше, образуют компактную, замкнутую в рамках одного десятилетия хронологическую группу:
Сарацинские вставки в летопись – до 1113-1118 гг.
Надпись Даниила в Софии – 1114 (?) "Повесть о Шаруканском походе" – после 1111 г.
"Хожение" игумена Даниила – 1107 г.
Хронологические разыскания сами по себе привели неожиданно и к решению вопроса об авторе. Разумеется, утверждать, что автором "Слова об идолах" мог быть только игумен Даниил, нельзя, но предложенная атрибуция подкреплена большим количеством соображений, чем, например, приписывание летописного свода 1095 г. игумену Иоанну или "Повести об убиении Андрея Боголюбского" попу Микуле.