Сконструированная Иосифом Сталиным по кирпичику советская цивилизация сердцевиною своей имела репрессивную диктатуру, погубившую миллионы русских. Но большинство оставшихся в живых простили Сталину кровь. Ради… (коммунистической)… утопии, уместившей в себе идеал Великой России, русским казалось уместным убивать, умирать и… работать так, как никому не снилось83.
Здесь все прекрасно. Поскольку идеал относится к сфере должного, то вопрос об истинности и воплотимости его бессмыслен. За эти идеи массы людей долго убивали и угнетали друг друга.
Количество жертв - критерий подлинности должного, т. е. великого, духовного, русского. В этом ряду лежит высказанная М. Лобановым мысль: охаиватели советского семидесятилетия игнорируют "тот факт, что по драматической духовной напряженности народного бытия этот период сравним с высшими точками мировой истории84.
При всей чудовищности этих суждений с точки зрения сознания, ориентированного на гуманистические ценности, надо признать, что здесь последовательно и бескомпромиссно заявлено традиционное российское мироощущение. Идеал или должное - высшая и абсолютная ценность. Социальное целое, т. е. государство, есть экспликация идеи на земле. Русская идея - сила языческая, время от времени (лучше чаще) она требует человеческих жертвоприношений и это прекрасно, поскольку в борении и крови рождается великая вера и творятся великие свершения.
Здесь мы сталкиваемся с особым феноменом языческого сознания - архаическим переживанием ритуального жертвоприношения. Смысл этого ритуала состоит в том, что жизненная энергия жертвы питает собой духовную субстанцию языческого божества. Соответственно, чем больше приносится жертв (не важно, пленников, инородцев, своих) тем большая энергия перекачивается в "эгрегор" божества, тем больше его мощь, сила и величие. Языческий идол в буквальном смысле питается ритуальными жертвами.
Надо сказать, что сейчас, когда традиционная идеология столкнулась с либерально ориентированной критикой, особенно сокрушительной на материале российской истории XX в., заклинания о самоценности веры без относительно к решению вопроса об истинности или ложности богов стали последним аргументом ее адептов.
СОЦИАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ ДОЛЖНОГО
Должное не реализуемо принципиально, ибо противоречит природе вещей. А потому, для того, чтобы существовать и продолжать исповедовать должное, традиционное общество вынуждено допускать широчайший пласт практик, моделей поведения, видов деятельности противоречащих последнему85, Полярно разорванное сознание не смогло бы существовать, если бы не было способно выработать каких-либо опосредующих медиативных форм, Позволяющих примирить должное с сущим в потоке социального бытия. Такими медиативными формами в русской культуре выступают попущение и уклонение от должного. С помощью этих определений устанавливается некий количественный градиент взаимоприсутствия должного и сущего друг в друге, частично оправдывающий нормальное положение вещей и естественное человеческое поведение. Из априорной причастности к уклонению вытекает и специфически русский комплекс вины и самоуничижения. Начнем с попущения.
Категория "попущения". Блок "попускаемого" - одна из устойчивых особенностей российской культуры. Попускаемое принимается сквозь зубы и с сокрушением сердечным как временное, изживаемое, исторически обреченное, как дань слабостям и несовершенствам человеческой природы. Как то, что непременно сгинет в акте Пресуществления. Скажем со всей определенностью, блок этот огромен. И это понятно, поскольку жизнь держится на попускаемом. Именно поэтому, сфера попускаемого всегда под жесточайшим контролем, существует как допущение и печальный компромисс. В эпохи эсхатологической горячки такой компромисс переживается как временный (в смысле реального времени, соизмеримого с человеческой жизнью). В эпохи спокойные, попущение не мыслится как изживаемое "завтра". Тем не менее, настоящий русский человек знает, что в отдаленной эсхатологической перспективе в Беловодье, попускаемого нет, не должно быть, не будет.
Для того, чтобы осознать природу попущения, обратимся к одной из значимых сфер человеческой жизни - сфере сексуальности. В центре православного мироощущения лежит идея первородного греха. Спастись человек может только церковью. В центре религиозного идеала лежит монах-подвижник. Самый же страшный грех - гордыня, умствование. Соответственно, идеалом мирянина оказывается далекий от гордыни и умствований простец, максимально соблюдающий обрядность, минимизирующий пищу и секс, много молящийся и утруждающий свое тело. В этой системе представлений секс накрепко связан с грехом.
Половые отношения рассматриваются как профанная, постыдная необходимость и находят свое оправдание в рождении детей. Добрачная и внебрачная сексуальность резко осуждаются. Половые отношения в браке ограничиваются постами и другими предписаниями. Внутри брака сексуальность подвергается жестоким ограничениям. Для обозначения всех отклонений от предписанного существует термин "содомия" или содомский грех. Существует понятие "блуд в браке", которое определяет то, что мы назвали бы утонченной эротической техникой. Перед революцией близкий к церкви автор возмущался византийцами с их "мерзостным лобызанием женского стыда". Примечательно и само слово "стыд" (или "срам") как эвфемизм для обозначения половых органов.
Предписания носили детальный характер. Ограничения во времени охватывали посты, религиозные праздники, воскресенья. Муж и жена не могли соединиться перед походом в церковь. Если подсчитать, то для добродетельного христианина на сексуальную жизнь оставалось примерно четверть дней в году. В рамках этой культуры существовала жесткая табуация на произнесение всего, что относится к сфере сексуального и эротического. Таким образом, в языке не оказывалось понятий для описания, а значит и осмысления одной из важнейших сфер человеческого бытия86.
Понятно, что столь противные естеству и жесткие предписания были невыполнимы. Неизбежные нарушения, страх кары, запрет на обсуждения превратил близость между мужчиной и женщиной в нечто тягостное, греховное и опасное по своей сути. Интимная жизнь дезонтологизировалась, лишалась самостоятельной ценности, не осмысливалась как путь сближения мужчины и женщины, как фундаментальная радость, дарованная человеку.
В такой ситуации сфера эротического вытесняется на низовые уровни культуры в разряды профанического, и уже поэтому, сплошь и рядом, обретает самые уродливые формы. Чувство греха, порождаемое подобной нормативной диспозицией, оказывается всеобщей доминантой. В традиционно-православной среде, где каждый человек на зубок знает все посты и запреты, существовал некий специфический род спорта: на крестинах новорожденного - вычесть срок беременности и определить день зачатия. Если оно падает на пост - родители "согрешили". Это характерно и для современной приходской среды.
Социальная заданность такой диспозиций ценностных структур очевидна. Чувство вины изъязвляет человека, лишает его внутреннего покоя, задает инфантильно-подчиненную позицию. Все вместе это укрепляет патриархальнопатерналистские отношения, поддерживает социальный абсолют, противостоит автономизации личности. Так попускаемое работает на уровне социокультурного целого.
Искренний традиционалист воспринимает блок попускаемого как незатихающую боль, как обвинение себе и обществу, как наглядное свидетельство общей греховности. На самом деле, сфера попускаемого - обвинение должному, свидетельство химеричности и противоестественности этой идеологической конструкции. Кроме того, попускаемое - неиссякаемый, вечный источник благ для штатных ревнителей должного.
Природа попускаемого, история его изменений, инверсионных превращений, соотношение попускаемого с другими блоками общественного целого заслуживают специального исследования. Отметим только некоторые моменты. Сфера попускаемого статусно второсортна. Либо человек погружается в нее время от времени и тогда это - грехи (как посещение публичного дома). Либо действует в сфере попускаемого профессионально. И тогда перед нами - человек второго сорта. Оценки его из пространства традиционной культуры - низкие, профанические. Членение универсума человеческой активности на два ценностно несопоставимых пласта - первосортного, восходящего к должному и попускаемого ведет к созданию и консервированию целых сфер и заповедников социально опасного, лежащего за пределами культуры, хаотического, неосознанного и уродливого. Как негативное и второсортное, попускаемое не осваивается культурой, выпадает из сферы совершенствуемого, окультурируемого, осваиваемого нравственно и эстетически.
Можно наметить логику исторического развития сферы попускаемого. В эпохи эсхатологического неистовствования (Военный коммунизм) блок попускаемого минимизируется и, казалось бы, упраздняется. Само упразднение попускаемого заставляет сердце биться чаще, свидетельствует что Беловодье где-то совсем рядом, за поворотом, на расстоянии вытянутой руки. В реальности он всего лишь выдавливается в сферу криминального. Чем жестче проводится политика торжества должного, тем быстротечнее крах и сильнее отмашка (здесь вспоминается судьба яркого борца с попускаемым, Савонаролы). В периоды отмашки (НЭП) попускаемое растет и ширится. Наконец, в эпоху заката средневековья, общество утрачивает контроль за сферой попускаемого. Она вырастает в огромную, неподконтрольную никаким силам реальность, которая в конечном счете и разрушает мир должного.
Инверсии, переживавшиеся российским обществом, вели к инверсивным изменениям содержания попускаемого. Однако сам принцип, согласно которому в обществе формировался этот блок социокультурного целого, сохранялся. При этом, может случиться такой парадокс, что главный адепт и хранитель идеи попускаемого - церковь в новой реальности может сама оказаться попущением. Попускаемое существует рядом со сферой криминального, т. е. полностью отрицаемого культурой. Они сосуществуют и взаимодействуют. Криминальная активность часто мимикрирует под попускаемое. Общество, увеличивающее объемы попускаемого, несет в себе тенденцию к формированию мощной пронизывающей всё и вся мафии.
Надо сказать и о том, что позднесоветское общество несло в себе необозримый блок попускаемого. Он испытывал колебания. Контуры попускаемого постоянно изменялись. Джаз или рок, или браки с иностранцами могли запрещаться или попускаться. Однако, наиболее значимой для масс была сфера экономической активности. Артели старателей и "шабашники", материальная заинтересованность, приусадебные участки на селе, шесть соток для городского обывателя, кооперация, заготконторы и т. д. и т. д.
Помимо этого, существовал огромный блок прямо табуированного, криминального - прежде всего параллельная экономика, массовое производство неучтенной продукции из накручиваемых ресурсов и т. д. Эти блоки взаимодействовали, табуированное мимикрировало под попускаемое, они срастались. Огромные силы клались на то, чтобы сохранить контроль и локализацию этой сферы. Это не получалось. Медленно, но неотвратимо, реальность брала верх.
На сегодняшний день, борьба с попускаемым проиграна.
И это поражение было предопределено. В титанической войне с миром реальности, русская культура вынуждена опираться на сущности, противостоящие народной мечте. Ищущий хилиазма человек вынужден допускать в определенных, как ему хотелось бы думать, незначительных, рамках реальный мир и реальные отношения. Он последовательно угнетается, профанируется, находится под всеобщим контролем (и государства, и носителей традиционной ментальности), является полем сверхэксплуатации (поборов, налогов, грабежа), многообразно третируется как деятельность неодобряемая. Но обойтись без попускаемого страждущий Опонского царства не может.
Исторические судьбы сферы попускаемого: поле для рассуждений о диалектике добра и зла или истины и заблуждения. В чистом виде должное смертоносно. Его последовательная реализация с необходимостью ведет к гибели. И для того, чтобы это не произошло, общество, базирующееся на идее должного, включает в себя целые пласты противостоящей, отрицающей и разрушающей должное социальной практики. Люди выживают только потому, что строят свою жизнь по законам реального мира.
Магия традиционной культуры состоит в том, что из этого фундаментального обстоятельства делаются выводы о собственной греховности. Этот парадокс оказывается еще одним фактором, генерирующим эсхатологические устремления. То есть работает на самоподдержание культуры должного. Но такое положение не вечно. Мир реальности имеет свойство "затягивать" в себя, т. е. переориентировать человека. По этому он подвергается постоянному давлению, иступленно профанируется. Кроме того, объем блока, устроенного по законам реальности не может превышать некоторого критического порога. В противном случае - а он с необходимостью однажды наступает - происходит перерождение целого. В нашем случае это произошло в частности потому, что современные промышленные технологии не могут сколько-нибудь эффективно работать, будучи структурированы в соответствии с логикой должного. Эту истину и подтвердил оглушительный по своим результатам советский эксперимент.
Категория "уклонения от должного". Для понимания традиционной картины мира, особое значение приобретает специфическая категория - уклонения от должного. Она заслуживает более подробного рассмотрения. Мы уже говорили о том, что сущее как ухудшенная, лишенная живительных соков благодати тень должного в эмпирическом плане отличается от идеала рядом уклонений от последнего. Идея уклонения постоянно присутствует в сознании традиционалиста. Уклонение - достаточно сложная категория. Она имеет несколько срезов. Элемент уклонений присутствуют в собственной жизни человека. Последний склонен приуменьшать их объем, но признавать как факт. Уклонения от должного демонстрирует жизнь окружающих. В зависимости от склонностей и темперамента, традиционный субъект предается по этому печальному поводу сокрушениям и рассуждениям моралистического характера. Наконец, от должного уклоняется мир в целом, и это - одна из важнейших характеристик реальности. В нормальном, устойчивом состоянии общества уклонение неизбежно, но рутинно и привычно.
Если же мир начинает серьезно уклоняться и на месте отдельных и разрозненных нарушений обозначается некий массив нарушений - традиционный человек впадает в тревожное состояние, переживает острый дискомфорт и пассионаризуется. В уклонении мира от должного он видит непереносимый для человеческого взгляда лик Хаоса. Рост уклонения свидетельствует о том, что наступили последние времена. Природа являет зловещие знамения. Божьи странники, калики перехожие пересказывают тревожащие и малопонятные предсказания. Возникают неожиданные фобии, растет массовое беспокойство. Общество приближается к порогу, за которым утрачивается стабильность. Теоретически, из этого состояния существует два выхода: инверсия, возвращающая мир к должному, и смерть традиционного космоса, которая из пространства средневековой ментальности переживается как проваливание мира в стихию Хаоса.
Иными словами, в нормальном состоянии уклонения частны, единичны и разрозненны. А мера уклонений мира от должного в целом незначительна. Это - ключевое положение. Выше шла речь о парадоксе традиционного сознания, которое склонно воспринимать необозримый пласт отклонений от должного как отдельные, разрозненные факты и блокировать восприятие всего массива как целостности.
Для того, чтобы понять природу конструкта - уклонение, следует помнить о том, что должное субстанциально и онтологично, а потому, мощно и целостно. Уклонение же от должного, по самой своей природе, есть уклонение от сущности. Оно бессубстанциально, а потому, разрозненно и единично. Здесь требуются пояснения. Источником онтологии в русском космосе выступает социальный абсолют. Он мыслится как вечная, пролегающая из прошлого в будущее сущность. Это единый трансцендентный в своем существе организм, экспликацией которого выступает множество подвижных и формально самостоятельных особей. В биологии ближайшее к социальному абсолюту понятие - ульевый конгломерат. И, поскольку социальный абсолют есть единственный источник бытийственности, причастность к бытию срастается с образом мощного многосоставного целого. Оно мощно и целостно, заполняет собой весь космос, благо, а значит, закономерно. То же, что противостоит целому или не совпадает с ним - существует отдельно, выделилось из целого или противопоставлено ему (отщепилось) есть нежить, безблагодатные, внебытийственные фантомы. Они опасны и случайны, иными словами, незакономерны.
Итак, онтологическое заполняет собой универсум и всегда целостно. То же, что противостоит этому целому или не совпадает с ним - одним словом, уклоняется от должного - безблагодатно и разрознено. Здесь исключительно важен смысловой акцент на разрозненности. Он свидетельствует об отсутствии самостоятельной природы. Все, в чем присутствует благодать, не разрознено. Отдельное же - профанно и безблагодатно. Такова генеральная схема, с помощью которой традиция осмысливает вселенную.
Уклонения от должного как неонтологичные, безблагодатные сущности есть разрозненные, случайные явления. Они не более, чем казусы и артефакты, пятнающие сакральный идеал. Веер случайностей по своей природе не может быть мощным, и не составляет целого. Кроме того, уклонения от должного не могут иметь какой-либо единой природы. У их истоков лежат и отдельные человеческие несовершенства и грехи наши и наследие прошлого. К уклонениям причастна так же рука Врага рода человеческого.
Отстаивая разрозненность уклонений, традиционное сознание защищает не должный, профанный, лишенный онтологии статус этих явлений. За этим положением стоит Русская мечта, которая покоится на убеждении в неподлинном, то есть преходящем, изживаемом характере всего недолжного. В рамках этой предзаданной схемы традиционное сознание осмысливает все, что уклоняется от должного. Очевидно, что такая установка трансформирует реальность и блокирует возможность понять что-либо. Примеры подобного хода мысли неисчислимы. Масса примеров дает советское идеологическое сознание. Рассмотрим один, совсем из другого ряда.