9 апреля. Сегодня утром Ганс входит, когда я, обнаженный до пояса, умываюсь.
Ганс: "Папа, ведь ты красивый, такой белый!"
Я: "Не правда ли, как белая лошадь?"
Ганс: "Только усы черные. Или, может быть, это черный намордник?"
Я рассказываю ему, что я вчера вечером был у профессора, и говорю: "Он хотел бы еще кое-что узнать",– на что Ганс замечает: "Это мне ужасно любопытно".
Я говорю ему, что знаю, при каких обстоятельствах он подымает шум ногами. Он прерывает меня: "Не правда ли, когда я сержусь или когда мне нужно делать Lumpf, а хочется лучше играть". (Когда он злится, он обыкновенно топает ногами. Делать Lumpf означает акт дефекации. Когда Ганс был маленьким, он однажды, вставая с горшочка, сказал: "Смотри – Lumpf". Он хотел сказать Strumpf (чулок), имея в виду сходство по форме и по цвету. Это обозначение осталось и до сих пор. Раньше, когда его нужно было сажать на горшок, а ему не хотелось прекратить игру, он обыкновенно топал ногами, начинал дрожать и иногда бросался на землю.)
"Ты подергиваешь ногами и тогда, когда тебе нужно сделать wiwi, а ты удерживаешься, потому что предпочитаешь играть".
Он: "Слушай, мне нужно сделать wiwi",– и он как бы для подтверждения выходит".
Отец во время его визита ко мне спрашивал меня, что должно было напоминать Гансу подергивание ногами лошади. Я указал ему на то, что это может напоминать Гансу его собственную реакцию задерживаемого позыва к мочеиспусканию. Ганс подтверждает это тем, что у него во время разговора появляется позыв, и он указывает еще и другие значения "шума, производимого ногами".
"Затем мы идем за ворота. Когда проезжает воз с углем, он говорит мне: "Слушай, угольный воз тоже наводит на меня страх".
Я: "Быть может, потому, что он такой же большой, как омнибус?"
Ганс: "Да, и потому, что он сильно нагружен, и лошадям приходится так много тянуть, и они легко могут упасть. Когда воз пустой, я не боюсь". Все это соответствует действительности".
И все же ситуация довольно неясна. Анализ мало подвигается вперед, и я боюсь, что изложение его скоро может показаться скучным для читателя. Но такие темные периоды бывают в каждом психоанализе. Вскоре Ганс, совершенно неожиданно для нас, переходит в другую область.
"Я прихожу домой и беседую с женой, которая сделала разные покупки и показывает их мне. Между ними – желтые дамские панталоны. Ганс много раз говорит "пфуй", бросается на землю и отплевывается. Жена говорит, что он так делал уже несколько раз, когда видел панталоны.
Я спрашиваю: "Почему ты говоришь "пфуй"?"
Ганс: "Из-за панталон".
Я: "Почему? Из-за цвета, потому что они желтые и напоминают тебе wiwi или Lumpf?"
Ганс: "Lumpf ведь не желтый, он белый или черный". Непосредственно за этим: "Слушай, легко делать Lumpf, когда ешь сыр?" (Это я ему раз сказал, когда он меня спросил, почему я ем сыр.)
Я: "Да".
Ганс: "Поэтому ты всегда рано утром уже идешь делать Lumpf. Мне хотелось бы съесть бутерброд с сыром".
Уже вчера, когда он играл на улице, он спрашивал меня: "Слушай, не правда ли, после того как много прыгаешь, легко делаешь Lumpf?" Уже давно действие его кишечника связано с некоторыми затруднениями, часто приходится прибегать к детскому меду и к клистирам. Один раз его привычные запоры настолько усилились, что жена обращалась за советом к доктору Л. Доктор высказал мнение, что Ганса перекармливают, что соответствует действительности, и посоветовал сократить количество принимаемой им пищи, что сейчас же вызвало заметное улучшение. В последние дни запоры опять стали чаще.
После обеда я говорю ему: "Будем опять писать профессору",– и он мне диктует: "Когда я видел желтые панталоны, я сказал "пфуй", плюнул, бросился на пол, зажмурил глаза и не смотрел".
Я: "Почему?"
Ганс: "Потому что я увидел желтые панталоны, и когда я увидел черные панталоны, я тоже сделал что-то в этом роде. Черные это тоже панталоны, только они черные (прерывает себя). Слушай, я очень рад; когда я могу писать профессору, я всегда очень рад".
Я: "Почему ты сказал "пфуй"? Тебе было противно?"
Ганс: "Да, потому что я их увидел. Я подумал, что мне нужно делать Lumpf".
Я: "Почему?"
Ганс: "Я не знаю".
Я: "Когда ты видел черные панталоны?"
Ганс: "Однажды давно, когда у нас была Анна (прислуга), у мамы, она только что принесла их после покупки домой".
(Это подтверждается моей женой.)
Я: "И тебе было противно?"
Ганс: "Да".
Я: "Ты маму видел в таких панталонах?"
Ганс: "Нет".
Я: "А когда она раздевалась?"
Ганс: "Желтые я уже раз видел, когда она их купила" (противоречие! – желтые он увидел впервые, когда она их купила). "В черных она ходит сегодня (верно!), потому что я видел, как она их утром снимала".
Я: "Как? Утром она снимала черные панталоны?"
Ганс: "Утром, когда она уходила, она сняла черные панталоны, а когда вернулась, она еще раз одела себе черные панталоны".
Мне это кажется бессмыслицей, и я расспрашиваю жену. И она говорит, что все это неверно. Она, конечно, не переодевала панталон перед уходом.
Я тут же спрашиваю Ганса: "Ведь мама говорит, что все это неверно".
Ганс: "Мне так кажется. Быть может, я забыл, что она не сняла панталон. (С неудовольствием.) Оставь меня, наконец, в покое".
К разъяснению этой истории с панталонами я тут же должен заметить следующее: Ганс, очевидно, лицемерит, когда притворяется довольным, собираясь говорить на эти темы. К концу он отбрасывает свою маску и становится дерзким по отношению к отцу. Разговор идет о вещах, которые раньше доставляли ему много удовольствия и которые теперь, после наступившего вытеснения, вызывают в нем стыд и даже отвращение. Он даже в этом случае лжет, придумывая для наблюдавшейся им перемены панталон у матери другие поводы. На самом деле снимание и одевание панталон находится в связи с комплексом дефекации. Отец в точности знает, в чем здесь дело и что Ганс старается скрыть.
"Я спрашиваю свою жену, часто ли Ганс присутствовал, когда она отправлялась в клозет. Она говорит: "Да, часто он хнычет до тех пор, пока ему это не разрешат; это делали все дети".
Запомним себе хорошо это вытесненное уже теперь удовольствие видеть мать при акте дефекации.
"Мы идем за ворота. Ганс очень весел, и когда он бегает, изображая лошадь, я спрашиваю: "Послушай, кто, собственно говоря, вьючная лошадь? Я, ты или мама?"
Ганс (сразу): "Я, я – молодая лошадь".
В период сильнейшего страха, когда страх находил на него при виде скачущих лошадей, я, чтобы успокоить его, сказал: "Знаешь, это молодые лошади – они скачут, как мальчишки.– Ведь ты тоже скачешь, а ты мальчик". С того времени он при виде скачущих лошадей говорит: "Это верно – это молодые лошади!"
Когда мы возвращаемся домой, я на лестнице, почти ничего до думая, спрашиваю: "В Гмундене ты играл с детьми в лошадки?"
Он: "Да! (Задумывается.) Мне кажется, что я там приобрел мою глупость".
Я: "Кто был лошадкой?"
Он: "Я, а Берта была кучером".
Я: "Не упал ли ты, когда был лошадкой?"
Ганс: "Нет! Когда Берта погоняла меня – но! – я быстро бегал, почти вскачь".
Я: "А в омнибус вы никогда не играли?"
Ганс: "Нет – в обыкновенные возы и в лошадки без воза. Ведь когда у лошадки есть воз, он может оставаться дома, а лошадь бегает без воза".
Я: "Вы часто играли в лошадки?"
Ганс: "Очень часто. Фриц (тоже сын домохозяина) был тоже однажды лошадью, а Франц кучером, и Фриц так скоро бежал, что вдруг наступил на камень, и у него пошла кровь".
Я: "Может быть, он упал?"
Ганс: "Нет, он опустил ногу в воду и потом обернул ее платком".
Я: "Ты часто был лошадью?"
Ганс: "О, да".
Я: "И ты там приобрел глупость?"
Ганс: "Потому что они там всегда говорили "из-за лошади" и "из-за лошади" (он подчеркивает это "из-за"-wegen); поэтому я и заполучил свою глупость".
Некоторое время отец бесплодно производит исследования по другим путям.
Я: "Дети тогда рассказывали что-нибудь о лошади?"
Ганс: "Да!"
Я: "А что?"
Ганс: "Я это забыл".
Я: "Может быть, они что-нибудь рассказывали о ее Wiwimacher'e?"
Ганс: "О, нет!"
Я: "Там ты уже боялся лошадей?"
Ганс: "О, нет, я совсем не боялся".
Я: "Может быть, Берта говорила о том, что лошадь..."
Ганс (прерывая): "Делает wiwi? Нет!"
10 апреля я стараюсь продолжить вчерашний разговор и хочу узнать, что означает "из-за лошади". Ганс не может этого вспомнить; он знает только, что утром несколько детей стояли перед воротами и выкрикивали: "из-за лошади", "из-за лошади". Он сам тоже стоял там. Когда я становлюсь настойчивее, он заявляет, что дети вовсе не говорили "из-за лошади" и что он неправильно вспомнил.
Я: "Ведь вы часто бывали также в конюшне и, наверное, говорили о лошади?" – "Мы ничего не говорили".– "А о чем же вы разговаривали?" – "Ни о чем".– "Вас было столько детей, и вы ни о чем не говорили?" – "Кое о чем мы уже говорили, но не о лошади".– "А о чем?" – "Я теперь уже этого не знаю".
Я оставляю эту тему, так как очевидно, что сопротивление слишком велико, и спрашиваю: "С Бертой ты охотно играл?"
Он: "Да, очень охотно, а с Ольгой – нет; знаешь, что сделала Ольга? Грета наверху подарила мне раз бумажный мяч, а Ольга его разорвала на куски. Берта бы мне никогда его не разорвала. С Бертой я очень охотно играл".
Я: "Ты видел, как выглядит Wiwimacher Берты?"
Он: "Нет, я видел Wiwimacher лошади, потому что я всегда бывал в стойле".
Я: "И тут тебе стало интересно знать, как выглядит Wiwimacher у Берты и у мамы?"
Он: "Да".
Я напоминаю ему его жалобы на то, что девочка всегда хотела смотреть, как он делает wiwi.
Он: "Берта тоже всегда смотрела (без обиды, с большим удовольствием), очень часто. В маленьком саду, там, где посажена редиска, я делал wiwi, а она стояла у ворот и смотрела".
Я: "А когда она делала wiwi, смотрел ты?"
Он: "Она ходила в клозет".
Я: "А тебе становилось интересно?"
Он: "Ведь я был внутри, в клозете, когда она там была".
(Это соответствует действительности: хозяева нам это раз рассказали, и я припоминаю, что мы запретили Гансу делать это.)
Я: "Ты ей говорил, что хочешь пойти?"
Он: "Я входил сам и потому, что Берта мне это разрешила. Это ведь не стыдно".
Я: "И тебе было бы приятно увидеть Wiwimacher?"
Он: "Да, но я его не видел".
Я напоминаю ему сон в Гмундене относительно фантов и спрашиваю: "Тебе в Гмундене хотелось, чтобы Берта помогла тебе сделать wiwi?"
Он: "Я ей никогда этого не говорил".
Я: "А почему ты этого ей не говорил?"
Он: "Потому что я об этом никогда не думал (прерывает себя). Когда я обо всем этом напишу профессору, глупость скоро пройдет, не правда ли?"
Я: "Почему тебе хотелось, чтобы Берта помогла тебе делать wiwi?"
Он: "Я не знаю. Потому что она смотрела".
Я: "Ты думал о том, что она положит руку на Wiwimacher?" Он: "Да. (Отклоняется.) В Гмундене было очень весело. В маленьком саду, где растет редиска, есть маленькая куча песку, там я играл с лопаткой". (Это сад, где он делал wiwi.)
Я: "А когда ты в Гмундене ложился в постель, ты трогал рукой Wiwimacher?"
Он: "Нет, еще нет. В Гмундене я так хорошо спал, что об этом еще не думал. Только на прежней квартире и теперь я это делал".
Я: "А Берта никогда не трогала руками твоего Wiwimacher'a?"
Он: "Она этого никогда не делала, потому что я ей об этом никогда не говорил".
Я: "А когда тебе этого хотелось?"
Он: "Кажется, однажды в Гмундене".
Я: "Только один раз?"
Он: "Да, чаще".
Я: "Всегда, когда ты делал wiwi, она подглядывала,– может, ей было любопытно видеть, как ты делаешь wiwi?"
Он: "Может быть, ей было любопытно видеть, как выглядит мой Wiwimacher?"
Я: "Но и тебе это было любопытно, только по отношению к Берте?"
Он: "К Берте и к Ольге".
Я: "К кому еще?"
Он: "Больше ни к кому".
Я: "Ведь это неправда. Ведь и по отношению к маме?"
Он: "Ну, к маме, конечно".
Я: "Но теперь тебе больше уже не любопытно. Ведь ты знаешь, как выглядит Wiwimacher Анны?"
Он: "Но он ведь будет расти, не правда ли?"
Я: "Да, конечно... Но когда он вырастет, он все-таки не будет походить на твой".
Он: "Это я знаю. Он будет такой, как теперь, только больше".
Я: "В Гмундене тебе было любопытно видеть, как мама раздевается?"
Он: "Да, и у Анны, когда ее купали, я видел маленький Wiwiniacher".
Я: "И у мамы?"
Он: "Нет!"
Я: "Тебе было противно видеть мамины панталоны?"
Он: "Только черные, когда она их купила, и я их увидел и плюнул. А когда она их надевала и снимала, я тогда не плевал. Я плевал тогда потому, что черные панталоны черны, как Lumpf, а желтые – как wiwi, и когда я смотрю на них, мне кажется, что нужно делать wiwi. Когда мама носит панталоны, я их не вижу, потому что сверху она носит платье".
Я: "А когда она раздевается?"
Он: "Тогда я не плюю. Но когда панталоны новые, они выглядят как Lumpf. А когда они старые, краска сходит с них, и они становятся грязными. Когда их покупают, они новые, а когда их не покупают, они старые".
Я: "Значит, старые панталоны не вызывают в тебе отвращение?"
Он: "Когда они старые, они ведь немного чернее, чем Lumpf, не правда ли? Немножечко чернее".
Я: "Ты часто бывал с мамой в клозете?"
Он: "Очень часто".
Я: "Тебе там было противно?"
Он: "Да... Нет!"
Я: "Ты охотно присутствуешь при том, когда мама делает wiwij или Lumpf?"
Он: "Очень охотно".
Я: "Почему так охотно?"
Он: "Я этого не знаю".
Я: "Потому что ты думаешь, что увидишь Wiwimacher?"
Он: "Да, я тоже так думаю".
Я: "Почему ты в Лайнце никогда не хочешь идти в клозет?" (В Лайнце он всегда просит, чтобы я его не водил в клозет. Он один раз испугался шума воды, спущенной для промывания клозета.)
Он: "Потому что там, когда тянут ручку вниз, получается большой шум".
Я: "Этого ты боишься?"
Он: "Да!"
Я: "А здесь, в нашем клозете?"
Он: "Здесь-нет. В Лайнце я пугаюсь, когда ты спускаешь воду. И когда я нахожусь в клозете и вода стекает вниз, я тоже пугаюсь".
Чтобы показать мне, что в нашей квартире он не боится, он заставляет меня пойти в клозет и спустить воду. Затем он мне объясняет: "Сначала делается большой шум, а потом поменьше. Когда большой шум, я лучше остаюсь внутри клозета, а когда слабый шум, я предпочитаю выйти из клозета".
Я: "Потому что ты боишься?"
Он: "Потому что мне всегда ужасно хочется видеть большой шум (он поправляет себя), слышать, и я предпочитаю оставаться внутри, чтобы хорошо слышать его".
Я: "Что же напоминает тебе большой шум?"
Он: "Что мне в клозете нужно делать Lumpf" (то же самое, что при виде черных панталон).
Я: "Почему?"
Он: "Не знаю. Нет, я знаю, что большой шум напоминает мне шум, который слышен, когда делаешь Lumpf. Большой шум напоминает Lumpf, маленький-wiwi" (ср. черные и желтые панталоны).
Я: "Слушай, а не был ли омнибус такого же цвета, как Lumpf?" (По его словам – черного цвета.)
Он (пораженный): "Да!"
Я должен здесь вставить несколько слов. Отец расспрашивает слишком много и исследует по готовому плану вместо того, чтобы дать мальчику высказаться. Вследствие этого анализ становится неясным и сомнительным. Ганс идет по своему пути, и когда его хотят свести с него, он умолкает. Очевидно, его интерес, неизвестно почему, направлен теперь на Lumpf и на wiwi. История с шумом выяснена так же мало, как и история с черными и желтыми панталонами. Я готов думать, что его тонкий слух отметил разницу в шуме, который производят при мочеиспускании мужчины и женщины. Анализ искусственно сжал материал и свел его к разнице между мочеиспусканием и дефекацией. Читателю, который сам еще не производил психоанализа, я могу посоветовать не стремиться понимать все сразу. Необходимо ко всему отнестись с беспристрастным вниманием и ждать дальнейшего.
"11 апреля. Сегодня утром Ганс опять приходит в спальню и, как всегда в последние дни, его сейчас же выводят вон.
После он рассказывает: "Слушай, я кое о чем подумал. Я сижу в ванне, тут приходит слесарь и отвинчивает ее. Затем берет большой бурав и ударяет меня в живот".
Отец переводит для себя эту фантазию: "Я – в кровати у мамы. Приходит папа и выгоняет меня. Своим большим пенисом он отталкивает меня от мамы".
Оставим пока наше заключение невысказанным.
"Далее он рассказывает еще нечто другое, что он себе придумал: "Мы едем в поезде, идущем в Гмунден. На станции мы начинаем надевать верхнее платье, но не успеваем этого сделать, и поезд уходит вместе с нами".
Позже я спрашиваю: "Видел ли ты, как лошадь делает Lumpf?"
Ганс: "Да, очень часто".
Я: "Что же, она при этом производит сильный шум?"
Ганс: "Да!"
Я: "Что же напоминает тебе этот шум?"