Ганс: "А как же он мог войти? Как входит аист в двери? Это неверно, я ошибся, аист позвонил, и кто-то ему открыл дверь".
Я: "Как же он звонит?"
Ганс: "В звонок".
Я: "Как он это делает?"
Ганс: "Он берет клюв и нажимает им звонок".
Я: "И он опять запер дверь?"
Ганс: "Нет, прислуга ее заперла. Она уже проснулась. Она отперла ему дверь и заперла".
Я: "Где живет аист?"
Ганс: "Где? В ящике, где он держит девочек. Может быть, в Шёнбрунне".
Я: "Я в Шёнбрунне не видел никакого ящика".
Ганс: "Он, вероятно, находится где-то подальше. Знаешь, как аист открывает ящик? Он берет клюв – в ящике есть замок – и одной половинкой его так открывает (демонстрирует это мне на замке письменного стола). Тут есть и ручка".
Я: "Разве такая девочка не слишком тяжела для аиста?"
Ганс: "О, нет!"
Я: "Послушай, не похож ли омнибус на ящик аиста?"
Ганс: "Да!"
Я: "И мебельный фургон?"
Ганс: "Гадкий фургон – тоже".
17 апреля. Вчера Ганс вспомнил свое давнишнее намерение и пошел во двор, находящийся напротив нашего дома. Сегодня он этого уже не хотел сделать, потому что как раз против ворот у платформы стоял воз. Он сказал мне: "Когда там стоит воз, я боюсь, что я стану дразнить лошадей, они упадут и произведут ногами шум".
Я: "А как дразнят лошадей?"
Ганс: "Когда их ругают, тогда дразнят их, и когда им кричат но-но".
Я: "Ты дразнил уже лошадей?"
Ганс: "Да, уже часто. Я боюсь, что я это сделаю, но это не так".
Я: "В Гмундене ты уже дразнил лошадей?"
Ганс: "Нет".
Я: "Но ты охотно дразнишь лошадей?"
Ганс: "Да, очень охотно".
Я: "Тебе хотелось и стегнуть их кнутом?"
Ганс: "Да".
Я: "Тебе хотелось бы так бить лошадей, как мама бьет Анну. Ведь тебе это тоже приятно?"
Ганс: "Лошадям это не вредно, когда их бьют. (Я так ему говорил в свое время, чтобы умерить его страх перед битьем лошадей.) Я это однажды на самом деле сделал. У меня однажды был кнут, и я ударил лошадь, она упала и произвела ногами шум".
Я: "Когда?"
Ганс: "В Гмундене".
Я: "Настоящую лошадь? Запряженную в экипаж?"
Ганс: "Она была без экипажа".
Я: "Где же она была?"
Ганс: "Я ее держал, чтобы она не убежала". (Все это, конечно, весьма невероятно.)
Я: "Где это было?"
Ганс: "У источника".
Я: "Кто же тебе это позволил? Разве кучер ее там оставил?"
Ганс: "Ну, лошадь из конюшни".
Я: "Как же она пришла к источнику?"
Ганс: "Я ее привел".
Я: "Откуда? Из конюшни?"
Ганс: "Я ее вывел потому, что я хотел ее побить".
Я: "Разве в конюшне никого не было?"
Ганс: "О, да, Людвиг (кучер в Гмундене)".
Я: "Он тебе это позволил?"
Ганс: "Я с ним ласково поговорил, и он сказал, что я могу это сделать".
Я: "А что ты ему сказал?"
Ганс: "Можно ли мне взять лошадь, бить ее и кричать. А он сказал – да".
Я: "А ты ее много бил?"
Ганс: "Все, что я тебе тут рассказываю, совсем неверно".
Я: "А что же из этого верно?"
Ганс: "Ничего не верно. Я тебе все это рассказал только в шутку".
Я: "Ты ни разу не уводил лошадь из конюшни?"
Ганс: "О, нет!"
Я: "Но тебе этого хотелось?"
Ганс: "Конечно, хотелось. Я себе об этом думал".
Я: "В Гмундене?"
Ганс: "Нет, только здесь. Я себе уже об этом думал рано утром, когда я только что оделся; нет, еще в постели".
Я: "Почему же ты об этом мне никогда не рассказывал?"
Ганс: "Я об этом не подумал".
Я: "Ты думал об этом, потому что видел это на улицах".
Ганс: "Да!"
Я: "Кого, собственно, тебе хотелось бы ударить – маму, Анну или меня?"
Ганс: "Маму".
Я: "Почему?"
Ганс: "Вот ее я хотел бы побить".
Я: "Когда же ты видел, что кто-нибудь бьет маму?"
Ганс: "Я этого еще никогда не видел, во всей моей жизни".
Я: "И ты все-таки хотел бы это сделать? Как бы ты это хотел сделать?"
Ганс: "Выбивалкой". (Мама часто грозит ему побить его выбивалкой.)
На сегодня я должен был прекратить разговор.
На улице Ганс разъясняет мне: омнибусы, мебельные, угольные возы – все это аистиные ящики".
Это должно означать – беременные женщины. Садистский порыв непосредственно перед разговором имеет, вероятно, отношение к нашей теме.
"21 апреля. Сегодня утром Ганс рассказывает, что он себе подумал: "Поезд был в Лайнце, и я поехал с лайнцской бабушкой в таможню. Ты еще не сошел с моста, а второй поезд был уже в Сан-Байт. Когда ты сошел, поезд уже пришел, и тут мы вошли в вагон".
(Вчера Ганс был в Лайнце. Чтобы войти на перрон, нужно пройти через мост. С перрона вдоль рельсов видна дорога до самой станции Сан-Байт. Здесь дело не совсем ясно. Вероятно, вначале Ганс представлял себе, что он уехал с первым поездом, на который я опоздал. Потом пришел с полустанка Сан-Байт другой поезд, на котором я и поехал. Он изменил часть этой фантазии о бегстве, и у него вышло, что мы оба уехали со вторым поездом.
Эта фантазия имеет отношение к последней неистолкованной, по которой мы в Гмундене потратили слишком много времени на переодевание в вагоне, пока поезд не ушел оттуда.)
После обеда мы перед домом. Ганс вбегает внезапно в дом, когда проезжает парный экипаж, в котором я не могу заметить ничего необыкновенного. Я спрашиваю его, что с ним. Он говорит: "Я боюсь, потому что лошади так горды, что они упадут". (Лошади были сдерживаемы на вожжах кучером и шли мелким шагом с поднятой головой,– они, действительно, шли "гордо".)
Я спрашиваю его, кто, собственно, так горд?
Он: "Ты, когда я иду к маме в кровать".
Я: "Ты, значит, хотел бы, чтобы я упал?"
Он: "Да, чтобы ты голый (он думает: босой, как в свое время Фриц) ушибся о камень, чтобы потекла кровь; по крайней мере я смогу хоть немножко побыть с мамой наедине. Когда ты войдешь в квартиру, я смогу скоро убежать, чтобы ты этого не видел".
Я: "Ты можешь вспомнить, кто ушибся о камень?"
Он: "Да, Фриц".
Я: "Что ты себе думал, когда упал Фриц?"
Он: "Чтобы ты споткнулся о камень и упал".
Я: "Тебе, значит, сильно хотелось к маме?"
Он: "Да!"
Я: "А почему я, собственно, ругаюсь?"
Он: "Этого я не знаю (!!)".
Я: "Почему?"
Он: "Потому что ты ревнуешь".
Я: "Ведь это неправда".
Он: "Да, это правда, ты ревнуешь, я это знаю. Это, должно быть, верно".
По-видимому, мое объяснение, что маленькие мальчики приходят к маме в кровать, а большие спят в собственной кровати, мало импонировало ему.
Я подозреваю, что желание дразнить лошадь, бить и кричать на нее относится не к маме, как он говорил, а ко мне. Он тогда указал на мать, потому что не решился мне сознаться в другом. В последние дни он особенно нежен по отношению ко мне".
С чувством превосходства, которое так легко приобретается "потом", мы можем внести поправку в предположения отца, что желание Ганса дразнить лошадь двойное и составилось из темного садистского чувства по отношению к матери и ясного желания мести по отношению к отцу. Последнее не могло быть репродуцировано раньше, чем в связи с комплексом беременности не наступила очередь первого. При образовании фобии из бессознательных мыслей происходит процесс сгущения; поэтому пути психоанализа никогда не могут повторить пути развития невроза.
"22 апреля. Сегодня утром Ганс опять "что-то подумал". "Один уличный мальчишка ехал в вагончике; пришел кондуктор, раздел мальчишку донага и оставил его там до утра, а утром мальчик заплатил кондуктору 50 000 гульденов, чтобы тот позволил ему ехать в этом вагончике".
(Против нас проходит Северная железная дорога. На запасном пути стоит дрезина. На ней Ганс видел мальчишку, и ему самому хотелось прокатиться на ней. Я ему сказал, что этого нельзя делать, а то придет кондуктор. Второй элемент фантазии – вытеснение желания обнажаться.)"
Мы замечаем уже некоторое время, что фантазия Ганса работает "под знаком способов передвижения" и с известной последовательностью идет от лошади, которая тащит воз, к железной дороге. Так ко всякой боязни улиц со временем присоединяется страх перед железной дорогой.
"Днем я узнаю, что Ганс все утро играл с резиновой куклой, которую он называл Гретой. Через отверстие, в которое раньше был вделан свисток, он воткнул в середину маленький перочинный ножик, а затем для того, чтобы ножик выпал из куклы, оторвал ей ноги. Няне он сказал, указывая на соответствующее место: "Смотри, здесь Wiwimасhег".
Я: "Во что ты сегодня играл с куклой?"
Он: "Я оторвал ей ноги, знаешь, почему? Потому что внутри был ножичек, который принадлежал маме. Я всунул его туда, где пуговка пищит, а потом я вырвал ноги, и оттуда ножик и выпал".
Я: "Зачем же ты оторвал ноги? Чтобы ты мог видеть Wiwimacher?"
Он: "Он и раньше там был, так что я его мог видеть".
Я: "А зачем же ты всунул нож?"
Он: "Не знаю".
Я: "А как выглядит ножичек?"
Он приносит мне его.
Я: "Ты думаешь, что это, быть может, маленький ребенок?"
Он: "Нет, я себе ничего не думал, но мне кажется, что аист или кто другой однажды получил маленького ребенка".
Я: "Когда?"
Он: "Однажды. Я об этом слышал, или я вовсе не слышал, или заговорился".
Я: "Что значит заговорился?"
Он: "Это неверно".
Я: "Все, что ни говорят, немножко верно".
Он: "Ну да, немножко".
Я (сменяя тему): "Как, по-твоему, появляются на свет цыплята?"
Он: "Аист выращивает их, нет, боженька".
Я объясняю ему, что курицы несут яйца, а из яиц выходят цыплята. Ганс смеется.
Я: "Почему ты смеешься?"
Ганс: "Потому что мне нравится то, что ты рассказываешь".
Он говорит, что он это уже видел.
Я: "Где же?"
Он: "У тебя".
Я: "Где же я нес яйца?"
Ганс: "В Гмундене ты положил яйцо в траву, и тут вдруг выскочил цыпленок. Ты однажды положил яйцо – это я знаю, я знаю это совершенно точно, потому что мне это мама рассказывала".
Я: "Я спрошу маму, правда ли это".
Ганс: "Это совсем неверно, но я уже раз положил яйцо, и оттуда выскочила курочка".
Я: "Где?"
Ганс: "В Гмундене; я лег в траву, нет, стал на колени, и дети тут совсем не смотрели, а наутро я и сказал им: "Ищите, дети, я вчера положил яйцо". И тут они вдруг посмотрели и вдруг нашли яйцо, и тут из него вышел маленький Ганс. Чего же ты смеешься? Мама этого не знает, и Каролина этого не знает, потому что никто не смотрел, а я вдруг положил яйцо, и вдруг оно там оказалось. Верно. Папа, когда вырастает курочка из яйца? Когда его оставляют в покое? Можно его есть?"
Я объясняю ему это.
Ганс: "Ну да, оставим его у курицы, тогда вырастет цыпленок. Упакуем его в ящик и отправим в Гмунден".
Ганс смелым приемом захватил в свои руки ведение анализа, так как родители медлили с давно необходимыми разъяснениями, и в блестящей форме симптоматического действия показал: "Видите, я так представляю себе рождение".
То, что он рассказывал няне о смысле его игры с куклой, было неискренне, а перед отцом он это прямо отрицает и говорит, что он только хотел видеть Wiwimacher. После того как отец в виде уступки рассказывает о происхождении цыплят из яиц, его неудовлетворенность, недоверие и имеющиеся знания соединяются для великолепной насмешки, которая в последних словах содержит уже определенный намек на рождение сестры.
"Я: "Во что ты играл с куклой?"
Ганс: "Я говорил ей: Грета".
Я: "Почему?"
Ганс: "Потому что я говорил – Грета".
Я: "Кого же ты изображал?"
Ганс: "Я ее нянчил как настоящего ребенка".
Я: "Хотелось бы тебе иметь маленькую девочку?"
Ганс: "О, да. Почему нет? Я бы хотел иметь, но маме не надо иметь, я этого не хочу".
(Так он уже часто говорил. Он боится, что третий ребенок еще больше сократит его права.)
Я: "Ведь только у женщины бывают дети".
Ганс: "У меня будет девочка".
Я: "Откуда же ты ее получишь?"
Ганс: "Ну, от аиста. Он вынет девочку, положит девочку в яйцо, и из яйца тогда выйдет еще одна Анна, еще одна Анна. А из Анны будет еще одна Анна. Нет, выйдет только одна Анна".
Я: "Тебе бы очень хотелось иметь девочку?"
Ганс: "Да, в будущем году у меня появится одна, которая тоже будет называться Анна".
Я: "Почему же мама не должна иметь девочки?"
Ганс: "Потому что я хочу иметь девочку".
Я: "Но у тебя же не может быть девочки".
Ганс: "О, да, мальчик получает девочку, а девочка получает мальчика".
Я: "У мальчика не бывает детей. Дети бывают только у женщин, у мам".
Ганс: "Почему не у меня?"
Я: "Потому что так это устроил господь бог".
Ганс: "Почему у тебя не может быть ребенка? О, да, у тебя уже будет, подожди только".
Я: "Долго мне придется ждать?"
Ганс: "Ведь я принадлежу тебе?"
Я: "Но на свет принесла тебя мама. Зкачит, ты принадлежишь маме и мне".
Ганс: "А Анна принадлежит мне или маме?"
Я: "Маме".
Ганс: "Нет, мне. А почему не мне и маме?"
Я: "Анна принадлежит мне, маме и тебе".
Ганс: "Разве вот так!"
Естественно, что ребенку недостает существенной части в понимании сексуальных отношений до тех пор, пока для него остаются неоткрытыми женские гениталии.
"24 апреля мне и моей жене удается разъяснить Гансу, что дети вырастают в самой маме и потом они при сильных болях, с помощью напряжения, как Lumpf, выходят на свет.
После обеда мы сидим перед домом. У него наступило уже заметное улучшение – он бежит за экипажами, и только то обстоятельство, что он не решается отойти далеко от ворот, указывает на остатки страха.
25 апреля Ганс налетает на меня и ударяет головой в живот, что случилось уже однажды. Я спрашиваю его, не коза ли он. Он говорит: "Нет, баран".– "Где ты видел барана?"
Он: "В Гмундене. У Фрица был баран" (у Фрица была для игры маленькая живая овца).
Я: "Расскажи мне об овечке – что она делала?"
Ганс: "Знаешь, фрейлейн Мицци (учительница, которая жила в' доме) сажала всегда Анну на овечку, так что овечка не могла встать и не могла бодаться. А когда от нее отходят, она бодается, потому что у нее есть рожки. Вот Фриц водит ее на веревочке и привязывает к дереву. Он всегда привязывает ее к дереву".
Я: "А тебя овечка боднула?"
Ганс: "Она вскочила на меня; Фриц меня однажды подвел. Я раз подошел к ней и не знал, а она вдруг на меня вскочила. Это было очень весело – я не испугался".
Это, конечно, неправда.
Я: "Ты папу любишь?"
Ганс: "О, да!"
Я: "А может быть, и нет".
Ганс играет маленькой лошадкой. В этот момент лошадка падает. Он кричит: "Упала лошадка! Смотри, какой шум она делает!"
Я: "Ты немного злишься на папу за то, что мама его любит".
Ганс: "Нет".
Я: "Почему же ты так всегда плачешь, когда мама целует меня? Потому что ты ревнив?"
Ганс: "Да, пожалуй".
Я: "Тебе бы, небось, хотелось быть папой?"
Ганс: "О, да".
Я: "А что бы ты захотел сделать, если бы ты был папой?"
Ганс: "А ты Гансом? Я бы тогда возил тебя каждое воскресенье в Лайнц, нет, каждый будний день. Если бы я был папой, я был бы совсем хорошим".
Я: "А что бы ты делал с мамой?"
Ганс: "Я брал бы ее тоже в Лайнц".
Я: "А что еще?"
Ганс: "Ничего".
Я: "А почему же ты ревнуешь?"
Ганс: "Я этого не знаю".
Я: "А в Гмундене ты тоже ревновал?"
Ганс: "В Гмундене – нет (это неправда). В Гмундене я имел свои вещи, сад и детей".
Я: "Ты можешь вспомнить, как у коровы родился теленок?"
Ганс: "О, да. Он приехал туда в тележке. (Это, наверно, ему рассказали в Гмундене. И здесь – удар по теории об аисте.) А другая корова выжала его из своего зада". (Это уже результат разъяснения которое он хочет привести в соответствие с "теорией о тележке".)
Я: "Ведь это неправда, что он приехал в тележке, ведь он вышел из коровы, которая была в стойле".
Ганс, оспаривая это, говорит, что он видел утром тележку. Я обращаю его внимание на то, что ему, вероятно, рассказали про то, что теленок прибыл в тележке. В конце концов он допускает это: "Мне, вероятно, это рассказывала Берта, или нет, или, может быть, хозяин. Он был при этом, и это ведь было ночью,– значит, это все так, как я тебе говорю; или, кажется, мне про это никто не говорил, а я думал об этом ночью".
Если я не ошибаюсь, теленка увезли в тележке; отсюда и путаница.
Я: "Почему ты не думал, что аист принес его?"
Ганс: "Я этого не хотел думать".
Я: "Но ведь ты думал, что аист принес Анну?"
Ганс: "В то утро (родов) я так и думал. Папа, а г-н Райзенбихлер (хозяин) был при том, как теленок вышел из коровы?"
Я: "Не знаю. А ты как думаешь?"
Ганс: "Я уже верю... Папа, ты часто видел у лошади что-то черное вокруг рта?"
Я: "Я это уже много раз видел на улице в Гмундене".
Я: "В Гмундене ты часто бывал в кровати у матери?"
Ганс: "Да!"
Я: "И ты себе вообразил, что ты папа!"
Ганс: "Да!"
Я: "И тогда у тебя был страх перед папой?"
Ганс: "Ведь ты все знаешь, я ничего не знал".
Я: "Когда Фриц упал, ты думал: "если бы так папа упал", и когда овечка тебя боднула, ты думал: "если бы она папу боднула". Ты можешь вспомнить о похоронах в Гмундене?" (Первые похороны, которые видел Ганс. Он часто вспоминает о них – несомненное покрывающее воспоминание.)
Ганс: "Да, а что там было?"
Я: "Ты думал тогда, что если бы умер папа, ты был бы на его месте?"
Ганс: "Да!"
Я: "Перед какими возами ты, собственно, еще испытываешь страх?"
Ганс: "Перед всеми".
Я: "Ведь это неправда?"
Ганс: "Перед пролетками и одноконными экипажами я страха не испытываю. Перед омнибусами и вьючными возами только тогда когда они нагружены, а когда они пусты, не боюсь. Когда воз нагружен доверху и при нем одна лошадь, я боюсь, а когда он нагружен и впряжены две лошади, я не боюсь".
Я: "Ты испытываешь страх перед омнибусами потому, что на них много людей?"
Ганс: "Потому, что на крыше так много поклажи".
Я: "А мама, когда она получила Анну, не была тоже нагружена?"
Ганс: "Мама будет опять нагружена, когда она опять получит ребенка, пока опять один вырастет и пока опять один будет там внутри".
Я: "А тебе бы этого хотелось?"