– Сновидение – вот реактивный самолет мага, – сказал он. – Нагваль Элиас был сновидящим, а мой бенефактор был сталкером. Он мог создавать и посылать то, что маги называют телом сновидения или другим, и находиться одновременно в двух разных местах. С помощью своего тела сновидения он мог выполнить свои обязанности мага, в то время как его настоящее "я" оставалось в уединении.
Я заметил, что со мной происходит что-то странное: я с легкостью принимал то, что Нагваль Элиас мог посылать свой осязаемый трехмерный образ, но хоть убей не понимал объяснений насчет абстрактных ядер.
Дон Хуан ответил, что я мог понять идею о двойной жизни Нагваля Элиаса, поскольку дух как раз производит последние корректировки в моей способности к осознанию. Я тут же начал бурно протестовать по поводу таинственности его заявления.
– Ну что же тут таинственного? – воскликнул он. – Это сообщение о факте. Ты мог бы сказать, что этот факт является недоступным в данный момент, но момент изменится.
Не дав мне возможности ответить, он снова начал говорить о Нагвале Элиасе. Он сказал, что у Нагваля Элиаса был пытливый ум и очень умелые руки. Во время своих путешествий в качестве сновидящего он видел множество предметов, которые потом копировал в дереве и железе. Дон Хуан уверял меня, что некоторые изделия отличались завораживающей, изысканной красотой.
– А что служило ему оригиналами? – спросил я.
– Не существует способа узнать это, – сказал дон Хуан. – Ты должен принять во внимание, что, поскольку Нагваль Элиас был индейцем, он пускался в своих сновидениях в странствия тем же способом, что и дикий зверь, рыскающий в поисках пищи. Зверь никогда не обнаружит своего присутствия, если кто-то есть поблизости. Он нападает лишь в случае, когда ему никто не мешает. Нагваль Элиас как одинокий сновидящий посещал, так сказать, свалку бесконечности, когда поблизости никого не было, а затем копировал все, что видел, не зная при этом ни назначения этих вещей, ни источника их происхождения.
И снова я понимал его, не испытывая никаких трудностей. Смысл сказанного нисколько не казался мне абсурдом. Я уже собирался сказать ему об этом, но он остановил меня движением бровей и продолжил свой рассказ о Нагвале Элиасе.
– Посещать его было для меня огромным удовольствием, – сказал он, – но в то же время источником странного чувства вины. Обычно я смертельно скучал у него – не потому, что Нагваль Элиас был занудой – просто Нагваль Хулиан не имел себе равных и портил кого угодно на всю жизнь.
– Но мне казалось, что ты чувствовал себя в доме Нагваля Элиаса уверенно и легко, – сказал я.
– Да, это так, но это и было источником моей вины и моих воображаемых проблем. Как и ты, я любил мучить самого себя. Думаю, вначале я нашел покой в обществе На-гваля Элиаса, но позже, когда я лучше понял Нагваля Хулиана, пошел его путем.
Он рассказал мне, что перед домом Нагваля Элиаса была открытая веранда, где у него размещались кузница и столярная мастерская. Этот дом из необожженного кирпича под черепичной крышей представлял собой огромную комнату с земляным полом, где он жил с пятью женщинами-видящими, которые, по сути, были его женами. Кроме них, были еще четверо мужчин-магов, тоже видящих, которые жили в маленьких домиках вокруг дома Нагваля. Все они были индейцами из разных частей страны, переехавшими в Северную Мексику.
– Нагваль Элиас с большим уважением относился к сексуальной энергии, – сказал дон Хуан. – Он полагал, что, если она нам дана, мы должны использовать ее для сновидения и что сновидение утрачено человечеством из-за его способности нарушить шаткое умственное равновесие впечатлительных людей.
Я учил тебя сновидению так же, как он учил меня, – продолжал дон Хуан. – Он учил меня, что, когда мы спим, точка сборки смещается очень мягко и естественно. Умственное равновесие является не чем иным, как фиксацией точки сборки в привычном для нас месте. Во сне эта точка сдвигается, и поскольку сновидение используется для контроля этого естественного сдвига и в сновидении задействована наша сексуальная энергия, то, когда эту энергию растрачивают на секс вместо сновидения, результат подчас оказывается катастрофическим. В этом случае точка сборки у сновидящих сдвигается в неправильное положение и они лишаются рассудка.
– Что ты хочешь сказать этим, дон Хуан? – спросил я, чувствуя, что сновидение не является основной темой нашего разговора.
– Ты – сновидящий, - сказал он. – Если ты не будешь осторожен со своей сексуальной энергией, то можешь подвергнуть себя опасности неправильных сдвигов точки сборки. Минуту назад ты был озадачен своими реакциями. Это значит, что твоя точка сборки двигается не совсем правильно, поскольку твоя сексуальная энергия не сбалансирована.
Я сказал что-то глупое и неуместное о сексуальной жизни взрослых мужчин.
– Наша сексуальная энергия – вот что управляет сновидением, - повторил он. – Нагваль Элиас учил меня, – а я учил тебя, – что ты используешь свою сексуальную энергию или для занятий любовью, или для сновидения. Третьего не дано. Причина, по которой я заговорил об этом, заключается в том, что твои трудности в понимании нашей последней темы – абстрактного – связаны с серьезными проблемами со сдвигом точки сборки.
Так же было и со мной, – продолжал он. – Только когда моя сексуальная энергия освободилась от пут мира, все стало на свои места. Для сновидящих это является правилом. У сталкеров все наоборот. Мой бенефактор был, как ты бы выразился, распущенным в сексуальном отношении – и как обычный человек, и как Нагваль.
Дон Хуан был близок к тому, чтобы открыть мне деяния своего бенефактора, но потом, очевидно, передумал. Он тряхнул головой и сказал, что я слишком негибок для таких откровений. Я не настаивал.
Он сказал, что у Нагваля Элиаса был такой уровень внутреннего покоя, какой сновидящие приобретают лишь пройдя через невообразимые битвы с самими собой. И эту собранность он использовал для того чтобы полностью погрузиться в задачу отвечать на вопросы дона Хуана.
– Нагваль Элиас объяснял, что для меня препятствием в понимании духа было то же самое, что и для него, – продолжал дон Хуан. – Он полагал, что существует два разных вопроса. Первый – потребность в непрямом понимании того, что такое дух, второй – непосредственное понимание духа. Когда поймешь, что такое дух, второй вопрос разрешится сам собой, и наоборот. Если дух будет говорить с тобой при помощи безмолвной речи, ты немедленно и в точности узнаешь, что такое дух.
Он сказал, что Нагваль Элиас видел причину трудностей в нашем нежелании принять идею существования знания без слов, которые должны объяснить его.
– Но у меня не возникает трудностей в понимании этого, – сказал я.
– Принятие этого утверждения не такая уж легкая штука, какой, по твоим словам, она для тебя является, – сказал дон Хуан. – Нагваль Элиас обычно говорил мне, что все человечество отошло от абстрактного, хотя когда-то мы, должно быть, были очень близки к нему. Оно, безусловно, было той силой, которая поддерживала нас. Потом произошло нечто такое, что отвратило нас от абстрактного. Теперь мы не можем вернуться к нему назад. Обычно он говорил мне, что ученику требуются годы, чтобы получить возможность вернуться к абстрактному, то есть понять, что знание и язык могут существовать независимо друг от друга.
Дон Хуан повторил, что сутью наших трудностей в возвращении назад к абстрактному является наш отказ принять возможность знания без слов или даже без мыслей.
Я уже было собрался возразить, что он говорит бессмыслицу, как внезапно с удивительной силой ощутил, что я что-то упустил и что его точка зрения представляет для меня чрезвычайную важность. Он действительно пытался сообщить мне нечто такое, что я или не мог уловить, или что вообще невозможно было до конца выразить словами.
– Знание и язык существуют раздельно, – повторил он мягко.
Я уже почти был готов сказать: "я знаю это", словно действительно знал, – напромолчал.
– Я уже говорил тебе, что не существует способа говорить о духе, – продолжал дон Хуан, – потому что дух можно только испытать. Маги пытаются объяснить это обстоятельство, когда говорят, что дух не является чем-то таким, что можно увидеть или почувствовать. Но существует нечто такое, что всегда неясно вырисовывается перед нами. Иногда оно приходит к некоторым из нас. Но в большинстве случаев оно кажется нейтральным.
Я молчал, и он продолжал объяснять. Он сказал, что дух во многих отношениях подобен дикому зверю. Он держится на расстоянии от нас до тех пор, пока что-то не выманит его. Именно тогда дух проявляется.
Я возразил, что если дух не является сущностью или присутствием и не имеет сути, то как кто-то может выманить его?
– Твоя проблема заключается в том, – сказал он, – что ты полагаешься только на свое собственное понимание абстрактного. Например, внутренняя сущность человека или фундаментальный принцип являются для тебя абстракцией. Иди, возможно, нечто менее смутное: характер, воля, мужество, достоинство, честность. Конечно, дух можно описать с помощью любого из этих понятий. Но вот что и есть самое непонятное – дух есть одновременно и все перечисленное, и ничто из них.
Он добавил, что то, что я считал абстракциями, – это или противоположность всех реальных вещей, которые я могу себе представить, или вещи, в моем понимании не имеющие конкретного существования.
– Тогда для мага абстрактное есть нечто, не имеющее параллели в условиях существования человека, – сказал он.
– Но это одно и то же, – закричал я. – Неужели ты не видишь, что мы говорим об одних и тех же вещах? ■
– Нет, – настаивал он. – Для мага дух есть абстрактное просто потому, что он знает его без слов или даже мыслей. Он есть абстрактное, потому что маг не может себе даже представить, что такое дух. И тем не менее, не имея ни малейшего шанса или желания понять дух, маг оперирует им. Он узнает его, подзывает его, знакомится с ним и выражает его своими действиями.
Я безнадежно качнул головой, не в силах понять, в чем тут разница.
– Причиной твоего непонимания является то, что я употребил термин "абстрактное", чтобы описать дух, - сказал он. – Для тебя абстрактное - всего лишь слово, описывающее состояние интуиции. Примером является слово дух, которое не описывает разум или прагматический опыт и которое, конечно, служит тебе только для того, чтобы просто разбудить фантазию.
Я разозлился на дона Хуана. Я назвал его упрямым, и он начал смеяться надо мной. Он посоветовал мне подумать над утверждениями о том, что знать можно независимо от языка, не беспокоясь о понимании, и тогда, возможно, что-то прояснится.
– Подумай вот над чем, – сказал он. – Сама по себе встреча со мной не имела для тебя значения. В тот день, когда я тебя встретил, ты встретился с абстрактным. Но поскольку ты не мог говорить о нем, ты его не заметил. Маги встречают абстрактное, не думая о нем, не видя его и не чувствуя его присутствия.
Я промолчал, поскольку мне не доставляло удовольствия спорить с ним. Временами мне казалось, что он умышленно сбивает меня с толку. Но дон Хуан был чрезвычайно доволен собой.
ПОСЛЕДНЕЕ ОБОЛЬЩЕНИЕ НАГВАЛЯ ХУЛИАНА
В патио дома дона Хуана было так же прохладно и тихо, как под сводами монастыря. Там росло несколько больших фруктовых деревьев, посаженных очень близко друг от друга, – видимо, затем, чтобы регулировать температуру и поглощать шум. Когда я впервые вошел в его дом, то, помнится, попытался критиковать нелогичность расположения деревьев. Будь моя воля, сказал я тогда, я отвел бы больше места для каждого из них. Но дон Хуан ответил, что эти деревья являются не его собственностью, но свободными и независимыми деревьями-воинами, которые присоединились к его партии воинов, и что мои замечания, верные относительно обычных деревьев, в данном случае неуместны.
Его ответ показался мне метафорическим. Тогда я еще не знал, что все, о чем говорит дон Хуан, имеет буквальный смысл.
Сейчас мы с доном Хуаном сидели в плетеных креслах и смотрели на фруктовые деревья. Они были увешаны плодами. Я заметил, что это не только красивое зрелище, но еще и очень интригующее, поскольку для фруктов был не сезон.
– Я могу рассказать тебе об этом интересную историю, – ответил он. – Как ты знаешь, эти деревья являются членами моего отряда. Сейчас они плодоносят, потому что здесь, под ними, все воины моего отряда говорили и выражали свои чувства по поводу определенного путешествия, которое нам вскоре предстоит. И деревья знают, что, когда мы отправимся в свое грядущее путешествие, они будут нас сопровождать.
Я с недоумением посмотрел на него.
– Я не могу оставить их, – объяснил он. – Они тоже воины. Они бросили свой жребий и выбрали отряд Нагваля. И они знают, как я к ним отношусь. У деревьев точка сборки расположена очень низко на их огромном светящемся шаре, и это позволяет им узнавать о чувствах, испытываемых нами при обсуждении грядущего путешествия.
Я продолжал молчать, так как боялся и не хотел подробно останавливаться на этом вопросе. Дон Хуан заговорил и рассеял мое настроение.
– Второе абстрактное ядро в историях магов называется "Толчок духа", – сказал он. – Первое ядро – "Проявления духа" – есть здание, которое намерение возводит перед магом, а затем приглашает его туда войти. Это здание намерения маг видит. Толчок духа является таким же зданием, которое видит начинающий, которого приглашают – или скорее принуждают – войти.
Это второе абстрактное ядро может быть отдельной историей. В ней говорится, что после того, как дух проявился человеку, о котором мы с тобой говорили, и не получил никакого ответа, он подстроил ему ловушку. Это была окончательная уловка, и не потому, что человек этот был особенный, а потому, что непостижимая цепь событий духа сделала его пригодным в тот момент, когда дух толкнул дверь. Ясно, что все, открываемое духом этому человеку, не имело для него смысла. Действительно, все это шло вразрез со всем, что человек знал и чем он был. И человек, конечно же, самым недвусмысленным образом отказался иметь какое бы то ни было дело с духом. Он не собирался поддаваться на весь этот вздор. Он знал лучше. В результате все зашло в тупик.
– Могу сказать, что это идиотская история, – продолжал он. – И еще скажу, что она успокоит тех, кто испытывает неудобство из-за безмолвия абстрактного.
Он бросил на меня пристальный взгляд и улыбнулся.
– Ты любишь слова, – сказал он обвиняюще. – Сама идея безмолвного знания пугает тебя. Но истории, независимо от того, насколько они глупы, нравятся тебе и вселяют чувство безопасности.
Затем он напомнил мне, что только что я прослушал подробный рассказ о том, как дух в первый раз постучал в его дверь. Вначале я даже не сообразил, о чем он говорит.
– Это не просто мой бенефактор нашел меня, умирающего от пулевого ранения, – объяснил он. –Дух также нашел меня и постучался в тот день в мою дверь. Мой бенефактор понял, что его задачей было служить проводником для духа. Без вмешательства духа встреча с моим бенефакто-ром не значила бы ничего.
Он сказал, что Нагваль становится проводником только после того, как дух проявит свою склонность быть использованным посредством какого угодно способа: от едва уловимого намека до прямого приказа. Таким образом Нагваль не может выбирать себе учеников по собственному желанию или расчету. Но если однажды склонность духа открывается посредством знаков, Нагваль без особых усилий способен удовлетворить его.
– После целой жизни практики, – продолжал он, – маги, а в особенности Нагвали, знают, получили ли они от духа приглашение войти в здание, открывающееся перед ними. Они уже научились подчинять намерению свои связующие звенья. Поэтому они всегда предупреждены, всегда знают, что припас для них дух.
Дон Хуан сказал, что прогресс на пути магов обычно является стремительным процессом, цель которого – привести в порядок это связующее звено. У обычного человека связующее звено с намерением практически мертво, и маги начинают с такого звена, которое является совершенно бесполезным из-за своей неспособности действовать самостоятельно.
Он подчеркнул, что для того, чтобы оживить это звено, магу необходима непоколебимая, неистовая целеустремленность – особое состояние ума, называемое несгибаемым намерением. Принять то, что Нагваль является единственным существом, способным наделить несгибаемым намерением, – это самое трудное в ученичестве магов.
Я возразил, что не заметил этой трудности.
– Ученик – это тот, кто стремится к очищению и оживлению своего связующего звена с духом, - объяснил он. – Когда звено оживлено, он уже не ученик, но до тех пор он, чтобы продолжать идти, нуждается в непоколебимой целеустремленности, которой, конечно, у него просто нет. Поэтому он позволяет Нагвалю придать ему целеустремленность, но, чтобы сделать это, он должен отказаться от своей индивидуальности. А это очень непросто.
Он напомнил мне то, что повторял неоднократно: добровольцев не принимают в мир магии, потому что у них уже есть собственные цели, которые делают невероятно трудным отказ от своей индивидуальности. Если мир магии требует представлений и действий, идущих вразрез с целью добровольца, то он просто отказывается изменяться.
– Оживление связующего звена ученика является самой ответственной и самой интригующей деятельностью учителя, – продолжал дон Хуан, – и немалой морокой для него. Конечно, в зависимости от личности ученика предначертания духа или невероятно просты, или представляют собой сложнейший лабиринт.
Дон Хуан заверил меня, что, даже если я сам думаю иначе, мое ученичество на самом деле не было для него таким обременительным, каким для его бенефактора было его собственное. Он заметил, что у меня недостаточно самодисциплины, но это еще хорошо, потому что сам он в свое время не имел вообще никакой. А его бенефактор – и того меньше.
– Проявления духа бывают очень разными, – продолжал он. – В некоторых случаях они едва заметны; в моем же – они были приказами. Меня подстрелили. У меня была пробита грудь, и я истекал кровью. Моему бенефактору необходимо было действовать быстро и уверенно – так же как в свое время его бенефактору. Маги знают, что чем труднее был приказ, тем труднее впоследствии оказывается ученик.