Максимально коротко этот политический идеал можно выразить в трех понятиях: социализм, федерализм, отрицание церкви. Любой деятель освободительного движения того времени подписался бы под этими положениями, не задумываясь. Отличие "богочеловечества" от большинства революционеров было не в идеале будущего общественного устройства, а в тех методах, с помощью которых это общественное устройство может быть достигнуто. Но сам способ достижения цели непосредственным образом воздействует на результат. Поэтому одни и те же понятия (такие как социализм и федерализм) могут и должны пониматься по-разному. В "Тезисах" Махаева очень подробно представлена критика революционного пути к новому социальному устройству. Их внимательное прочтение позволяет более точно сформулировать общественный идеал "богочеловечества методом "от противного":
Тезис 31. "Революционеры поступают непоследовательно, желая уничтожить имущих людей, ведь последние не виноваты, что их произвела такая среда. Нужно уничтожить причины, производящие подобных господ, а не людей, которые ни в чем не виноваты".
Тезис 32. "Революционеры не уничтожают религиозных воззрений, на которых зиждется существующий строй".
Тезис 33. "Революционеры прививают людям злость, месть, кровожадность, которые противоречат счастью человечества".
Тезис 34. "Революции раздувают вражду между народом и имущими классами, увеличивают силу и количество своих врагов".
Тезис 35. "Революция губит лучшие силы; остаются недалекие, способные поддаться обману".
Тезис 36. "Революция создает власть, портящую лучших людей".
Тезис. 37. "Революционеры придерживаются принципа "цель оправдывает средства", клеймят свою партию и уродуют человечество, раздувая в нем обман и кровожадность" [13-1503,4].
Итак, идеал Маликова – общество:
• создающее условия для добровольного отказа от личных эгоистических желаний и тех материальных условий, которые эти желания провоцируют;
• формирующее атмосферу взаимной любви и согласия;
• поощряющее отказ от материальных претензий друг к другу;
• ставящее нравственные принципы выше кажущейся эффективности действий.
Другими словами, это общество, для которого материальное равенство является неизбежным следствием духовного преображения человека. У большинства же сторонников революционного преобразования общество все наоборот: материальное равенство рассматривается в качестве главного условия дальнейшего преобразования, как самого человека, так и социальных отношений. Именно в этом и состояло главное отличие "богочеловечества" от всех иных теорий, имевших хождение в освободительном движении России второй половины XIX в. именно этим и определяется его идейное своеобразие.
Глава 3 Теоретические источники "Богочеловечества"
В литературе, посвященной "богочеловечеству", довольно часто назывались имена мыслителей, чьи взгляды могли повлиять на содержание "новой религии". Помимо собственно христианства, это Гегель, О. Конт, Я. Беме, Шеллинг, Л. Фейербах, Ф.М. Достоевский. Этот ряд можно продолжить за счет тех авторов, которые, во-первых, говорили и писали о силе и значении веры в жизни человека и истории человечества, а во-вторых, с той или иной степени критичности отзывались о церкви. Но в какой мере, можно говорить о заимствованиях, а в какой – о сближениях идей Маликов (а затем и Чайковского) с идеями тех или иных авторов, будь то современники "богочеловеков" или те, кто жил гораздо ранее?
Термин "сближение" здесь используется для того, чтобы обозначить всю совокупность не одинаковых, но близких друг другу идей, высказываемых различными авторами по поводу роли веры в жизни общества, и нашедших отражение в теоретическом наследии "богочеловечества". На наш взгляд существует три типа такого рода сближений. Первый – случайные совпадения, вызванные общностью темы. Второй – некое "пересечение" взглядов, связанно с общностью подходов к разрешению уже обозначенной проблемы. Третий – прямое воздействие идей того или иного автора на мировоззрение Маликова. Произведения авторов этого "третьего круга" и можно с большой долей вероятности, называть "источниками" теории "богочеловечества".
Так, несомненно воздействие идей Гегеля на все построения Маликова в то время, когда "богочеловечество" представляло собой лишь первоначальный набор тезисов. Ясно также, что в определенный момент времени мысли Маликова пересекались с некоторыми высказывания Л. Фейербаха и Ф.М. Достоевского, особенно когда основатель "новой религии" задумывался о "пределах хочешь и можешь" в революционном насилии.
Сам Ф.М. Достоевский, узнав о деятельности А.К. Маликова, теории его не принял и отозвался о ней так:
"Был некто "нигилистом", отрицал, и, после долгих передряг и заточений, обрел в сердце своем вдруг религиозное чувство. Что же вы думаете, он тотчас сделал? Он мигом "уединился и обособился", нашу христианскую веру тотчас же тщательно обошел, все это прежнее устранил и немедленно выдумал свою веру, тоже христианскую, но уже свою собственную" [28,80–81].
В этих словах Достоевского читается не просто отрицание "богочеловеческих" попыток Маликова, но и явное раздражение по поводу еще одного варианта "уединения и обособления". Кто сообщил Ф.М. Достоевскому о Маликове и его теории, узнать не удалось. Вполне возможно, что о "богочеловеках" ему рассказал К.П. Победоносцев, несомненно, знавший, что происходило с его учеником. Но, возможно, что о появлении "новой религии" в Орле Достоевский мог узнать, интересуясь "делом" хорошего знакомого Маликова A.C. Голубева. Тот был управляющим Орловско-Курской железной дороги и находился под следствием, по обвинению в растрате. Тем интереснее и показательнее параллелизм рассуждений Достоевского и Маликова. Первым, конечно же, бросается в глаза "пределы моему я" у Маликова и "если Бога нет, то все позволено" у Достоевского. И то, и другое высказывание обращено против нигилизма, понимаемого как материалистическое отрицание идеала. Но такого рода критика нигилизма в 1860-х – 1870-х гг. была общим местом литературы и журналистики. Боле существенно совпадение в другом вопросе – о роли веры в жизни человека. По Маликову, научно познанная потребность общества может стать верой человека, а та, в свою очередь, формой движения к лучшему обществу.
А вот что говорит у Достоевского один из революционеров в романе "Подросток" – Васин:
"Не все натуры одинаковы; у многих логический вывод обращается иногда в сильнейшее чувство, которое захватывает все и которое очень трудно изгнать или переделать. Чтоб вылечить такого человека, надо изменить само это чувство, что возможно не иначе, как заменив его другим, равносильным".
То, что Федор Михайлович доверил Васину озвучить одну из самых важных собственных теорий, доказывает другой роман – "Преступление и наказание", в котором главный герой проживает собственную жизнь в точном соответствии с этой мыслью.
Сходство идей Достоевского и Маликова уже было отмечено в литературе. Т.И. Полнер писал, что вера Кирилова ("Бесы") "во многом (…) тесно соприкасается с религией богочеловечества" [64,111]. На наш взгляд, этим ограничиваться нельзя уже потому, что за два года до появления "новой религии" Ф. М. Достоевский предсказал тот образ мыслей, следуя которому революционер может прийти к "богочеловечеству" и, отчасти, судьбу самого А.К. Маликова (отход от революционного движения и поездка в Америку). "Бог необходим, а потому должен быть, но я знаю, что его нет и не может быть… Если нет Бога, то я Бог…" – это еще не совсем Маликов это говорит Кирилов. Маликова бы тут насторожило местоимения "Я", которое сам основатель "богочеловечества" почти не использовал. Но дальше – совпадения почти дословные. "Человек только и делал, что выдумывал Бога", – говорит Кирилов. Развитием этого тезиса выглядит вся философия истории основателя "богочеловечества" (хотя, повторимся, он шел за Гегелем). Основный вывод Маликова: "Человек, осознавший себя Богом, должен переделать мир. То же у Кирилова: "Сознать, что нет Бога и не сознать в тот же раз, что сам стал Богом – есть нелепость… если сознаешь – ты царь…" Путь Маликова – убеждать других людей в том, что они хороши: "Мы принимаем новую веру в то, что человек сам по себе был и есть добр и прекрасен, и страдает и дерется только оттого, что не знает и не верит в свое благородство и чистоту" [13-1032,9об.]. Но это уже сказал Кирилов: "Они (люди – К. С.) не хороши, потому, что они не знают, что они хороши. Надо им узнать, что они хороши и все станут хороши, все до единого".
Вряд ли Маликов был бы рад узнать об этих совпадениях. Ведь Кирилов Достоевским осужден. Более того, другой герой Достоевского, князь Мышкин, живет так, как должен бы жить последователь Маликова и приносит всем одни несчастья. Нет, Достоевский не мог быть вдохновителем Маликова. Но очевидно другое: в начале 1870-е гг., мысли великого писателя и почти никому не известного "нигилиста" вращались вокруг одних и тех же тем и постоянно пересекались.
Причем, не всегда Федор Михайлович первым высказывал какую-то идею, а Александру Капитоновичу оставалось только ее повторить. Широко известна фраза Дмитрия Карамазова, брошенная брату Ивану, защитнику "науки" и "прогресса", о том, что русский человек всегда захочет по своей воле жить. Но тут уже Маликов раньше написал, обращаясь к своим товарищам, тоже горячим сторонникам "прогресса": "Если я чего не люблю, так этого человека никакой черт не заставит исполнять ваши предписания, и он всегда откажется от них" [13-1032,5].
Что стоит за этими совпадениями? В какой-то степени общая судьба: увлечение наукой, "передовыми идеями", духовный перелом, с последующим отказом от тех самых "передовых идей", которые составляли основу прежнего мировоззрения. Но так было со многими. В большей степени роднит Достоевского и Маликова то, что они оба, отказавшись от набора революционных идей, свойственных кругу их общения, не отказались от собственного идеала, от стремления воплотить в жизнь принципы добра и справедливости. Сближает их и то, что оба на протяжении всей жизни напряженно искали выход из тупика социальной вражды.
Если идеи Ф.М. Достоевского вычитанные в его книгах и публицистике были способны подтолкнуть развитие мысли А.К. Маликова (впрочем, было ли так, а если да, то в какой степени, мы можем только догадываться, исходя из уже отмеченных сближений), то беседы с К.П. Победоносцевым, о которых уже упоминалось выше, оказали на создателя "системы" богочеловечества непосредственное влияние. По крайней мере, одна его мысль, неоднократно повторяемая в статьях, вплотную соприкасается с идеями Маликова. В статье "Болезни нашего времени" она выражена так: "В наше время умами владеет, в так называемой интеллигенции, вера в общие начала, в логическое построение жизни и общества по общим началам. Вот новейшие фетиши, заменившие для нас старых идолов, но, в сущности, и мы, так же как прапрадеды наши творим себе кумира и ему поклоняемся. Разве не кумиры для нас такие понятия и слова, как, например, свобода, равенство, братство, со всеми своими применениями и разветвлениями? (…) Вера в общие начала есть великое заблуждение нашего времени" [63,78]. Эта мысль К. П. Победоносцева настолько полно совпадает с критикой Маликовым "абстрактного идеализма" революционеров, насколько это вообще возможно у разных авторов. Но все дело в том, что на этом сходство и кончается. Победоносцев – ярый проповедник существующей веры и действующей церкви. Маликов – ярый "отрицатель" того и другого.
Два момента сближают теорию Маликова с позитивной философией О. Конта. Первый: и для Конта и для Маликова определяющим фактором в истории выступает сознание людей, их способность изменять сначала себя, свой внутренний мир, а затем уже окружающую среду. Второй: общество нуждается в новой общей идее, в новой действенной религии. Впрочем, эта мысль могла появиться у Маликова вследствие внимательного знакомства с трудами Гегеля, а могла быть навеяна даже самым поверхностным знакомством с сочинениями Фейербаха. Иначе говоря, эта мысль "витала в воздухе". И уловил ее отнюдь не один Маликов.
В том же самом 1874 г. в № 3 журнала "Вперед!", издаваемом П.Л. Лавровым, появилось "Письмо коммуниста", подписанное: "В. Фрей". Автор письма – Владимир Константинович. Гейнс (сыгравший, впоследствии, большую роль в истории "богочеловечества") доказывал необходимость выработки религиозного сознания у тех людей, которые, не дожидаясь торжества революции, поселяются в отдельных общинах и стараются немедленно воплотить в жизнь принципы коммунизма. В частности он писал: "Ими теперь руководит глубокая вера в разумность своего предприятия, и этой верой, подобно древним христианам, они победят мир" [113,141]. Но Фрей целиком воспринял контовскую "Религию человечества", а у Маликова мы находим гораздо больше различного с тем, что писал французский мыслитель, чем их сближающего.
Как уже было отмечено выше, Маликов считал религию Конта "фантастической, выдуманной религией". Даже по общему пункту их рассуждений – отрицанию насилия – имелись существенные расхождения. Они касались, прежде всего, целей, ради которых насилие отвергается. Цель Конта – сохранение уже действующих в обществе правил. "Порядок, – писал он, – всегда составлял основное условие прогресса, и обратно, прогресс является необходимой целью порядка" [38,50]. Цель Маликова – изменить существующий порядок и утвердить совершенно новые правила человеческого общежития. Но еще более существенным является в различном отношении к человеку, к личности. Если для Маликова человек – венец природы, ее цель, а прогресс состоит в самопознании человека, то для Конта "человек в собственном смысле не существует, существовать может только человечество" [38,50].
Все вышеприведенные сближения относятся к первому или второму типу, из тех, что мы обозначили раньше. Для поисков же подлинных источников, видимо следует обратиться к авторам того круга, который был близок прежнему Маликову – нигилисту 1860-х гг. А такими авторами могли быть только социалисты. В том направлении общественной мысли, которое сейчас называется "утопическим социализмом", стремление к мирной проповеди – явление нередкое. У Сен-Симона читаем:
"Единственное средство, каким будут пользоваться друзья человечества, это проповедь, как устная, так и письменная. Они будут проповедовать королям (…) Они будут проповедовать народам (…) Друзья человечества будут продолжать свою устную и письменную проповедь столько времени, сколько окажется необходимым, чтобы побудить государей (..) осуществить те перемены в организации общества, которых потребует прогресс просвещения, общий интерес населения, настоятельный и непосредственный интерес громадного большинства" [70,92–93].
Очень важной для первых проповедников социализма была и еще одна задача, сформулированная "богочеловеками" – Маликовым, а затем, в более разработанном виде, Чайковским – необходимость преодоления "внутреннего разлада" в человеке. Даже сама формулировка, используемая "богочеловеками" для характеристики этого разлада – "внутренняя война человека с самим собой", появилась в одной из главнейших работ Ш. Фурье "Новый хозяйственный мир" [85,135]. Поэтому нам представляется перспективной попытка рассмотреть основные идеи "богочеловечества":
• объявление веры существенно необходимой частью человеческой натуры, а религии – обязательным элементом общественных отношений;
• стремление преодолеть "разлад мысли и чувства" в современном обществе;
• пропаганда ненасильственных действий в преобразовании общества;
• любовь к человеку "как к Богу", как действенное средство этого преобразования, в том идеологическом контексте, в котором эти идеи появились на свет и которому, собственно, они были обязаны своему рождению.
За год до появления "богочеловечества" Н.К. Михайловский в "Литературных заметках 1873 г.", комментируя содержание "Бесов" Достоевского, обратил внимание на тот факт, что Кирилов свое прощальное письмо подписал странно: de Kiriloff, gentilhome russe en citoyen du monde. Сам Михайловский и дал пояснение: именно так в "Дневнике писателя" Достоевский называет А.И. Герцена, и почти так ("общечеловек и русский gentilhome") – H.A. Некрасова. Известно сейчас, и достаточно хорошо было понятно уже тогда, что каждый из заметных персонажей романа "Бесы" имел одного или нескольких прототипов. Более того, часто тот или иной персонаж прозы Достоевского был злой пародией на реальное лицо. Но Герцен – Кирилов? Это было загадкой для Михайловского: "… опять таки с которой стороны могут быть подведены к одному знаменателю Некрасов, Герцен и Кирилов?" [55,859]. Объяснение самого Достоевского Михайловского не удовлетворило. Оно было таким:
"Герцен был продукт нашего барства gentilhome russe en citoyen du monde (…) Герцену как будто сама история предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом огромного большинства нашего образованного сословия. (…) Отделяясь от народа, они естественно потеряли Бога. Беспокойнейшие из них стали атеистами, вялые и спокойные – индифферентными" [55,568].
Внимательное прочтение этих строк приводит к мысли, что Достоевский, заставив подписаться Кирилова именно так, дал понять, что мировоззрение "людей 40-х гг." (своеобразным "знаменем" которых и был А.И. Герцен) может стать источником идей, типа кириловских. Ход рассуждений здесь может быть таким: "потеря" Бога "во вне" (в сочетании с разочарованием в атеизме), может привести к поиску Бога "внутри себя". Людям "индифферентным" это не нужно. Они останутся равнодушными к любому богу. Но некоторые из "беспокойнейших", могут, в конечном счете, ужаснуться бездне неверия и продолжить поиски веры вне круга христианских идей. Сам Герцен, вероятно, со смехом отверг бы такое рассуждение. Однако мы рискнем предположить, что догадка Достоевского не беспочвенна и Герцен (вместе с Гегелем) стоял у истоков идей А.К. Маликова. Возможность для такого предположения нам дает созвучность ряда идей Маликова тем мыслям, которые можно найти в книге, изъятой у него при аресте. Это сборник "Раздумья", анонимно изданный в 1870-х гг. В нем содержится ряд работ А.И. Герцена 1840-х гг. Название одной из статей: "Новые вариации на старые темы", совпадает с подзаголовком книги ("Разные вариации на старые темы"), что говорит о том значении, которое придавал этой статье сам автор. О ней, в первую очередь, и пойдет дальше речь.
Сразу оговоримся: судя по тому, как взгляды различных авторов преломлялись в теории Маликова, он был не из тех читателей, что составляют себе только общее представление о книге. Он внимательно штудировал каждую страницу и тщательно отбирал те мысли, которые пересекались с его собственными. В то же время он никогда не соглашался со всеми идеями одного автора, предпочитая заочную полемику с каждым из них. Мысли же, созвучные его собственному мировосприятию, он вычленял из общего ряда и брал себе. При этом он не присваивал себе чужую мысль, а проникался ею, "додумывал" ее по-своему, развивал и изменял. В результате, из набора такого рода "додуманных" идей создавалась его собственная теория.
Так, Маликов начинал свои проповеди с того "разлада" между наукой и религией, который "составляет современную язву" [12,89об.]. Судя по его показаниям в полиции, можно понять, что на эту мысль его натолкнули позитивисты: Конт, Милль и Спенсер. Но, вчитавшись в упомянутую статью А.И. Герцена, мы находим там ту же мысль выраженную чрезвычайно ярко и точно: