Можно ли не ощущать истины такого образа мыслей относительно того, что преимущественно необходимо иконописцу, размыслить, что иконописание, по своему предмету и целям, ради коих освящено Церковию, столько же должно превосходить все роды живописи, сколько Евангельское учение превосходит все верования и науки, сколько дух материю? Обнимая небо и землю, иконописание должно стремиться к проявлению нетленного, вечного. Ибо, хотя это непреложная истина, что "Бога бестелесного, не вещественного, не имеющего вида, неограниченного и непостижимого в Его сущности, поистине, как говорит св. Иоанн Дамаскин, – изобразить невозможно", потому что Бог живет во свете неприступном для взора самих ангелов; при всем том, почти все, что в христианской религии подлежит мышлению, составляет предмет иконописания: "чтобы, – говоря словами св. Иоанна Дамаскина, – как слушая телесными ушами чувственные слова, мы постигаем вещи духовные, так чрез телесное созерцание (икон) восходили к созерцанию духовному". Таким образом, иконописание берет на себя как бы воплотить духовное, одухотворить земное, осуществить, подобно вере, ожидаемое, проявить невидимое, вечное, вознести мысль и сердце человека в область мира духовного, приблизить к душе нашей вечность. Посему кисть иконописца должна быть непорочною, святою, как провозвестница великих истин и деятельности христианской. Если же когда-либо осквернилась она изображением языческих мерзостей и растленных человеческих действий, то не иначе должна приниматься за изображение священных предметов, как измытая в слезах истинного покаяния. В противном случае произведения ее не будут соответствовать требованиям чистого Христианства, и хотя бы художник называл свои изделия духовными и священными, они останутся плотскими, нечистыми.
Так, если иконописец, по цели своей, есть проповедник высоких истин Христианства, то христианское вероучение требует от него, как от своего служителя, чтобы он самою жизнию соответствовал внушениям Евангелия. Ибо если еще язычники требовали от своих ораторов доброты сердца, требовали, чтобы оратор, желая тронуть своих слушателей, наперед сам был тронут до глубины души предметом своего слова, то можно ли ожидать, чтобы произведения иконописца соответствовали цели своего назначения и возбуждали в зрителях христианские чувствования, если он сам, изображая их, не был проникнут духом мыслей, желаний и чувствований христианских? Даже можно сказать, что чем более времени требуется для изображения кистию Священных предметов веры, тем более требуется от иконописца истинно христианского одушевления, или, лучше, постоянного стремления к изображению святости, нежели от оратора, которому не нужно много времени для сочинения слова. Мгновенная религиозная теплота сердца или возбужденное чем-либо скоропреходящее набожное чувство как не может согреть сердца постоянной любовью добра, так не в состоянии произвесть ничего подлинно соответствующего требованиям чистого Христианства в области иконописания. Только тогда иконописец будет приближаться к идеалам христианского вероисповедания и произведения его час от часу будут совершеннее, когда он, вполне обладая механизмом своего художества, более и более будет достигать совершенства в христианской деятельности.
Какие познания преимущественно могут способствовать живописцу возвыситься до идеальности, требуемой иконописанием?
Неусыпно совершенствуясь в исправлении и святости жизни своей, иконописец должен стараться приобресть такие познания, которые могут способствовать возвыситься до идеальности, требуемой иконописанием. Из сохранившихся до наших времен так называемых антиков или пластических произведений язычества легко убедиться, что художники Эллады глубоко изучали творения своих сказочников-поэтов, которых мечты они олицетворяли резцом своим. Греческие скульпторы умели до идеальности возвысить бредни своей мифологии, представляя вымышленных богов своих в некоей как бы бесстрастной красоте, спокойствии и величии. Вообще же древние справедливо думали, что в видимой природе нет красоты, выше которой не могло бы представить воображение, что изящнейшие произведения всякого рода художников суть только осуществление идеалов, представившихся внутреннему созерцанию души их.
Тем более иконописец как служитель небесной истины должен стараться усвоить душе своей высокие идеи христианского учения, чтобы его мысли, воображение и чувства могли возвыситься до созерцания христианских идеалов, приводить его в состояние такого вдохновения, которое содействовало бы к проявлению их посредством его искусства, потому что предметы его кисти почти исключительно предметы мира духовного, небесного, обладающие красотою и совершенствами сверхчувственными, едва мыслию созерцаемыми. Для сей цели иконописец имеет нужду, освящаясь прилежным чтением Св. Писания, жизнеописаний людей, благоугодивших Богу своею жизнию, и исторических церковных памятников, изучать размышлением своим те места Писаний, которые могут быть предметами иконописания. Но чтобы, читая жития святых, особенно Св. Писание, по неопытности не уклониться в мысли, несообразные с сущностию предмета, на иконописца художество его возлагает обязанность иметь общение с благочестивыми людьми, особенно из духовного звания, чтобы их суждениями о предметах веры и истории христианской мог он поверить свой образ мыслей, разумение Св. Писания и церковных книг. В противном случае иконописец, при всем своем искусстве, не избежит погрешностей, станет олицетворять свою мечту, а не существенность, или, подражая другим, будет повторять их ошибки и погрешности.
Но как, с другой стороны, иконописец, до какой бы ни возвысился идеальности, обдумывая свой предмет, всегда будет иметь в мыслях своих какой-либо чувственный, хотя изящнейший его образ, потому что мы о предметах мира духовного не можем иметь чисто духовных понятий, и хотя вера научает нас, что Бог есть чистейший дух и ангелы есть духи, однако ж не иначе можем представлять их в своем воображении, как в каких-либо формах и преимущественно человеческих, то, подражая св. писателям, которые для сообщения нам понятия о предметах мира духовного заимствовали слова из круга наименований предметов и действий мира чувственного, иконописец также для приближения к понятию зрителей изображаемых своею кистию предметов мира духовного вынужден заимствовать черты и краски из круга предметов видимой природы, т. е. подражать ей, не потому, что, как заметил еще святой Афанасий, "все толкуют, что всякое искусство есть подражание природе", но потому, что без сего пособия иконописец не в состоянии олицетворить своего идеала. Однако ж, обращая свой взор на окружающую его природу, художник должен сознавать, что природа, как некто справедливо сказал, хороша, когда ее умоют; с другой стороны, что, несмотря на разнообразие вкусов, в ней еще есть такие общие черты красоты и величия, из коих одни доставляют чистое безмятежное удовольствие, другие проникают нас благоговением к премудрости и благости Всемогущего и как бы возносят дух наш в область мира беспредельного, вечного. Долг иконописца избирать в видимой природе черты и краски, подмечать свет и тени такие, которые могли бы сообщать взирающим на произведения его кисти сколь возможно близкие понятия о предметах мира духовного, и в чертах плотских, видимых проявлять духовное, невидимое. Мало сего, восхищаясь созерцанием природы, иконописец как служитель Евангелия ни на одно мгновение не должен забывать, что грехопадением первобытных наших прародителей не только повреждена человеческая природа, но и вся тварь, по выражению Апостола Павла, подверглась суете, а посему то, что по духу мира сего может почесться красотою и величием, по духу Евангелия будет отвратительно и низко. Например, тучность человеческого тела скорее есть признак болезненного состояния, если не самого тела, то души нашей, нежели здоровья и совершенства нашей природы. Мясистость и преобладающая краснота, усматриваемая в изображениях итальянских школ Богомладенца, Богоматери и Святых, несообразна с понятием, какое о Спасителе и святых представляют предания и их жизнеописания. Обнажение без очевидной нужды различных частей человеческого тела, изысканное положение лиц, так называемые живописцами ракурсы, страстные взгляды, напряженность мускулов, атлетические формы тела не пристали тем, которые изнурениями и всякого рода лишениями старались приобресть царствие небесное. Из таких соображений легко убедиться, что наш язык недаром для означения красоты, приличной святым, имеет особенные выражения: Святолепность, Святолепный, Боголепный, Боголепно и т. п., и самые живописцы совершенно в другом виде представляли предметы иконописания, если бы имели об них понятия, сообразные с самою истиною. Рубенс, например, в картине, изображающей отлучение от Церкви Императора Феодосия, не представил бы святого Амвросия Медиоланского столь тучным и надменным, если бы знал, что вся сила Святителей того времени состояла в молитве, смирении, строгом последовании Евангелию и правилам Св. Церкви.
Частные понятия о предметах иконописания
В частности, иконописец посредством своей кисти или сообщает чадам Св. Церкви те понятия о Всевышнем Существе, которые сам Бог открыл нам о себе в Св. Писании, или изображает бесплотных духов и людей, благоугодивших Богу своею верою и добродетелями. Древнейшим символом Бога во Всесвятой Троице, поклоняемого в откровении и в области иконописания, можно почесть явление Господа Аврааму в виде трех мужей, которым он оказал гостеприимство, приняв их как странников.
Но как Пророку Даниилу Отец Небесный явил Себя в образе ветхого деньми в одежде снеговидной, Второе лице ради нашего спасения вочеловечилось, а Третие лице Св. Троицы являлось в виде голубином и огненных языков, то вошло в обычай и в таких образах посредством иконописного художества представлять понятие о Всесвятом существе Божием, в Троице Святой прославляемом.
Какая совокупность величия, премудрости и благости требуется в изображении Первого лица Св. Троицы, иконописцу внушает самое Св. Писание, которое Отца Небесного именует Отцем единородного Сына своего, Господа нашего Иисуса Христа, данного Им миру, по одной любви к роду человеческому, Отцем всякого отечества на небесах и на земле, Отцем щедрот, Богом любви и всякие утехи. Посему живописцы Западной Церкви погрешают, представляя Бога Отца в виде сурового и грозного старца, разделяющего при создании хаос творения как бы с напряженным усилием. Такое изображение противно как вышеприведенным слововыражениям о Боге Отце Св. Писания, так и тому учению откровения, что все создано единым словом Божиим и все творение есть только как бы осуществленная мысль Божия, для приведения коей в действие Всемогущий, Премудрый и Всеблагий не имел нужды ни в малейшем усилии.
Второе лицо Св. Троицы Св. Писание именует Богом, Единородным Сыном Отца Небесного, рожденным прежде всех веков, изображает Единодушным Отцу по Божеству и Сыном человеческим, потому что Он для спасения рода человеческого от чистейшей крови Пренепорочныя Девы воплотился, или, по выражению Апостола, принял на себя зрак раба, т. е. был в подобии нашей плоти, кроме греха, обитал между людьми, открыл им истинное Богопознание, претерпел от людей крестные страдания, умер, погребен, воскрес из мертвых, вознесся на небо, воссел одесную Отца Небесного, придет судить живых и мертвых. Такие сообщаемые нам Св. Писанием понятия о Втором лице Св. Троицы дозволяют иконописцу изображать Спасителя в человеческом виде от младенческого до мужского возраста, от положения в Вифлеемских яслях до крестных страданий и погребения, также нисходящим во ад, воскресшим, возносящимся на небо, восседающим одесную Отца Небесного, грядущим на облаках судить и судящим весь род человеческий. Но иконописец не должен забывать, что в лице Спасителя и во время открытого пребывания Его на земле им, евшие очи видети усматривали славу яко Единородного от Отца Небесного, что Иисус Христос есть Богочеловек. Посему от Иконописца требуется глубокое изучение Евангелия, неутолимое усилие и самая зрелая обдуманность в изображении лица Господа нашего. Иконописец должен знать, что, как все Ветхозаветные Праведники предъизображали своими добродетелями лицо Христово, так добродетели святых, благоугодивших Богу своею жизнию в Новом Завете, суть только подражание и как бы отражение добродетелей и совершенств Иисуса Христа. Следовательно, как Пророки, Апостолы и вся Церковь главной целью своей проповеди и учения во все времена имели Господа нашего Иисуса Христа, так иконописец должен иметь в предмете преимущественно то, чтобы в уме и в сердце взирающих на изображаемые его кистью иконы Спасителя вообразился Христос, чтобы в выражаемых кистью осанке, взоре, лице, движениях, во всем теле Спасителя можно было созерцать величие, бесстрастие, божественную любовь, благость, милосердие, смирение и кротость Господа. Из сего легко усмотреть, что только в чистой душе, озаренной наитием благодати, может представиться идеал, в котором должно быть изображаемо лицо Спасителя нашего, что иконописец не найдет для сей цели ни одной черты посреди суеты мирской, что в сем отношении не только не могут быть для него пособием так называемые антики, или уцелевшие до наших времен истуканы Зевеса, Аполлона и подобных богов языческих, но если б художник дерзнул подражать их формам, то, по достоинству, подвергся бы той участи, которая во дни св. Геннадия Патриарха постигла, как свидетельствует история, некоего константинопольского живописца, дерзнувшего написать образ Иисуса Христа наподобие языческого бога Дия. За такую дерзость сему живописцу усохла рука и только покаянием и молитвами св. Геннадия Патриарха он получил исцеление.
Для сообщения некоего понятия о Духе Св., Третьем лице Св. Троицы, кроме символов голубя и огненных языков и притом или в совокупности с первыми лицами существа Божия или с теми событиями, в коих Он под такими видами являлся или мог действовать, иконописец не имеет права употреблять других символов; особенно должен беречься представлять Третье лицо Св. Троицы отдельно в виде юноши, как дерзали изображать Духа Св. некоторые живописцы Западной Церкви, которою и осуждено такое своеволие.
Добрых ангелов представляет Слово Божие и жития святых в виде мужей и юношей, весьма редко в виде отроков, но нигде не говорится, чтобы они кому-либо являлись под видом младенцев и притом нагих, как обыкновенно изображают их художники римской Церкви. Наименование их добрыми святыми, Божиими, дает разуметь, что их лики должны быть оттенены святолепною красотою, кротостию и добротою. Для означения их духовности и быстроты, с которой они совершают волю Божию, издревле иконописцами ангелам всех девяти чинов усвоены крылья, хотя, по свидетельству Св. Писания, только серафимы и херувимы являлись окрыленные шестью крыльями. Греческие иконописцы представляли ангелов в диаконском облачении, опоясанными орарем, так что сим на плечах и груди образуется крест, потому что в церковной иерархии диаконы при совершении священнодействий, по таинственному изъяснению, образуют собою служение на небесах ангелов. Но как ниоткуда не видно, чтобы ангелы являлись кому-либо в диаконском облачении, то иконописец не погрешит, изображая их просто в светлых, как бы эфирных одеждах, коих складки (как представляли ангелов некоторые живописцы Средних веков) скрывают их ноги.
Один чин ангелов Св. Писание именует силами, в церковных книгах они означаются названием умных сил. Их изображают иконописцы в виде младенческих человек с крыльями. Символ сей не только не заключает в себе ничего предосудительного, но даже весьма близко выражает их наименование.
В каких видах являлись херувимы и серафимы, иконописец может усмотреть из самого Священного Писания. Символические атрибуты, с коими издревле изображались архангелы, описаны в Четье Минее под 26 числом месяца Марта.
В сонме святых, благоугодивших Богу своей жизнию на земле, Первое лицо Преблагословенной Матери Господа нашего, о которой предсказал Пророк Исайя, что Она, будучи Приснодевою, зачнет и родит Еммануила, потому что, как говорит св. Амвросий: "Та, которая могла зачать, могла и родить, не переставая быть Девою, так как зачатие всегда предшествует рождению". Благоговея пред непостижимою тайною воплощения Спасителя, коего орудием соделалась Пресвятая, вся вселенская Церковь исповедует Ее Пренепорочной Матерью, без всякого сравнения честнейшей Херувимов и славнейшей Серафимов, Царицею неба и земли, высшею небес, светлейшею лучей солнечных, Ходатайцею и Споручницей нашего спасения пред Престолом Сына своего и Бога. Такие понятия о лице Богоматери достаточны к возбуждению в иконописце ощущений и мыслей, долженствующих вдохновить его и просветить ум к изображению Богоматери. Изображает ли он Пренепорочную внимающею благовестию Архангела во время его благовестия, полагающею в яслях или держащею в своих объятиях Богомладенца, сопутствующею Спасителю во время служения Его роду человеческому или стоящею у креста Его и, наконец, в небесной славе пред Престолом Сына своего и Бога – смирение, любовь, терпение, сострадание и кротость в соединении с величием и Боголепностию в высочайшей степени должны быть отличительными чертами лика Приснодевственной Матери.
Представляя Ветхозаветных патриархов, Пророков, Апостолов, Святителей, Отшельников, Преподобных жен и дев, иконописец должен иметь в виду, что хотя Святые были люди нам подобострастные, но они из любви к Богу перенесли бесчисленные труды, изнурения, скорби, гонения, преследования, что они постоянно пребывали в посте, молитвах и бдении, что многие из них, еще в сей жизни достигши бесстрастия, были земными ангелами и при содействии благодати Божией соделались небесными человеками. Следовательно, лица их сияли горячайшей любовию к Богу, терпением и кротостию; тела их были истощены Богоугодными подвигами, в их взорах просияло небесное упование, что им готовится венец правды, которым увенчает их праведный Судия, в день торжественного явления своего.