"Напротив, мы говорим о том, что Бог существует, потому что эти законы истинны", - ответил Эхнатон. "Это потому что они верны, мы знаем, что мир изменения и борьбы - это еще не всё. Потому что они верны, мы созерцаем Нечто неразрушимое за теми вещами, что появляются и исчезают, Нечто стоит за кажущимися вещами. Это та уникальная сущность, которую мы называем Богом. Оно неизвестно, и, возможно, непостижимо. Но есть мгновения, когда получаешь ясное представление этого способом, который не описать словами, так как это лежит в основе всех вещей, а значит и в основе нашего собственного существа"
Ученики вспомнили один из гимнов Фараона, посвященный Атону
Ты, Господь, в моем сердце…
Они были увлечены энтузиазмом молодого Фараона, говорившего о сокровенной действительности. Но как бы ни были просты его слова, они оставались им непонятными. "Если Бог может быть найден внутри нас самих, то почему мы поклоняемся ему как Солнцу?" - наконец промолвил один из них.
"Мы поклоняемся не пылающему Диску, видимому Солнцу, а невидимой Энергии, которая исходит как свет и жар - Душе Солнца. Эта энергия - та же самая, что проявляется в жизни и является основой нашей собственной души, а свет, жар и искра жизни - всего лишь различные выражения единого Принципа: Лучезарная Энергия - есть Бог. Мы восхваляем это как Атона - Солнечный Диск - потому что нигде не достигается столь величественного проявления Бога, как в Солнце, и потому что лучи Солнца - основа всей жизни и источник всех сил в мире" - отвечал Эхнатон.
Он прервал свою речь, задумавшись на некоторое время. "Невидимая Энергия является основой всего, - он продолжил, - явное и скрытое - всё существование проистекает из этого. Именно поэтому мы называем Атона "Отцом" и "Создателем" и поем ему:
Ты единственен, но миллионы жизней в Тебе…
"Я сказал Вам, что вселенная - один постоянный танец, и это так. Каждая различная форма невидимой энергии зависит от особого собственного ритма", - добавил он, предвосхищая результат научных открытий, которые свершились лишь три тысячи триста лет спустя. "Ритм, который производит свет, не является тем же самым как тот, что производит высокую температуру, или звук. И в корне жизни - чуда создания - также есть ритм. Когда мы чувствуем ритм так отчетливо, как наблюдаем видимый объект, тогда мы понимаем гармонию Бога непосредственно в нас самих".
Он снова сделал паузу и продолжил: "Есть формы энергии, о существовании которых мы даже не подозреваем; о которых, возможно, никогда не будут знать люди. Все же я говорю Вам: каждая из них соответствует особому ритму, но все они - проявления Единой Сущности, которая исходит на солнце, как жар и свет, и которая является Атоном, единственным живущим Богом, Которого я попытался открыть Вам".
Становилось жарко. Эхнатон и его ученики встали и пошли к летнему дворцу. Там встречи с Фараоном ожидали важные чиновники и иностранные послы.
И многие поразились мудрости Царя; он был немного моложе двадцати, и это был не первый раз, когда он говорил о своем Боге в словах настолько простых, что невозможно было не слушать его, но настолько экстраординарных, что после никто не знал, что думать. Старики задавались тем же вопросом, что и царица Тия много лет назад в Фивах: "Как он обрел свое странное знание, если не от самого Солнца, божественного предка его расы?". А молодые говорили в изумлении: "Другие побеждали мечом, он должен побеждать духом. С начала времен ни один царь Египта не был столь велик, как он". А иноземцы говорили "Египтяне в своей гордости называют всех своих Фараонов Богами, но этот действительно богоподобен"
Годы шли, и мир узнал, что молодой царь, "Живущий в Истине", правитель Египта, Нубии, Сирии и земель, граничащих с Верхним Евфратом, был человеком божественной мудрости. Дружелюбный царь Митанни был горд считать его одним из своих родственников. А Царь Вавилона отдал своего сына в мужья одной из дочерей Эхнатона. Он послал маленькой девочке - ей было не более 5 или 6 лет - ожерелье с более чем тысячью драгоценных камней.
Множество ученых и мудрецов среди иноземцев, слышавших об Учении Фараона, признали в универсальном Существе - Атоне - Бога, которого все религии чтят под различными именами и различными символами. И, впервые, идея, что Бог един, осветила их умы. Митанниане говорили: "Он ни кто иной, как "Владыка Лучей", которого наши предки восхваляли на Востоке давным-давно". Сирийцы и Вавилоняне говорили: "Разве Царь Египта не называет его "Богом Жизни" и "Тем, кто наполняет все сердца красотой, являющейся жизнью"? Он, несомненно, тот бог, кто умирает из года в год и воскресает каждую весну, возрождая вместе с собой и весь мир", - так как культ такого бога был широко распространен в Сирии и Вавилоне. И, если бы весть об Эхнатоне достигла в то время мистических берегов Индии, то люди той земли сказали бы "Его Бог ни кто иной, как Высшая Душа Вселенной, Которую наши мудрецы ищут при медитации".
Но мир тогда не был еще столь тесным, как сейчас. Мир тогда был очень большим. Каждая страна, каждая область отличалась от соседних как отличаются соседние государства.
Всё же Эхнатон видел единство Бога над и вне мирских различий. "Много стран; но одно небо и одно Солнце", - думал он; "и один поток жизни через все создание", - добавлял он, помня о животных и растениях, которые в их собственной манере почитают божественный свет и жар - Энергию Солнца.
И, простерев руки к небу, пред ликом Атона, он пел Солнцу.
Владыка всех людей, покоящийся над ними,
Ты бог каждой страны, восходящий для них,
Ты Дневное Солнце, великое в своей могущественности…
Нил в отдалении походил на серебро, напротив пылали бесплодные барханы пустыни - холмы упокоения. Мир казался пылающим под полуденным Солнцем. И лицо Царя сияло. Он знал, лишь немногие поняли его Учение, даже среди его близких друзей. Но он был молод, и Бог был с ним. Лучи Солнца несут ему с небес послание вечной жизни. Его учение пережило бы века, "пока лебедь не станет черным, а ворон не побелеет" как когда-то сказал один из придворных. Однажды, невежество и борьба прекратились бы; Истина победила бы; и весь мир узнал бы Бога.
Из всех стран, даже от таковых, о которых Царь никогда не слышал - от Островов, настолько далеких, что потребуются годы, чтобы достигнуть их, с неизведанных континентов - бесконечная песня хвалы уже неслась до Солнца. Много раз Эхнатон слышал её отзвук в своем сердце. Спутанный и противоречивый, это был первый гимн всего человеческого рода, объединенного в поисках настоящего Бога. А его песня будет последней - песня облагороженного мира, в котором наука и религия больше не будут оставаться разделенными, гимн будущего человечества, чьё появление займет тысячелетия, пророком и предвестником которого он был.
И трепет безграничной радости наполнял его тело, когда он думал о тех отдаленных великолепных днях.
Глава V. Заходящее Солнце
Годы шли. В священном Городе Царя Эхнатона, новой столице Египта, все было настолько красиво и безмятежно, что время, казалось, не существовало.
Однажды Царица Тия приехала из Фив, чтобы навестить своего сына; и были большие празднества по случаю ее приезда.
Когда Фараон и двор покинули прежнюю столицу, Тия некоторое время хотела последовать за ними. Но она была не в состоянии заставить себя сделать это; она любила старый дворец, озеро, по которому она плавала с Фараоном Аменхотепом, рощи, которые он посадил для неё и роскошный город - первый в мире - где она провела всю свою счастливую жизнь.
Она была рада вновь увидеть Эхнатона. Он всё еще был красивым юношей, готовящимся стать мужчиной, с тем же изящным телом и тонкими чертами лица. Только она могла заметить, время от времени, печать напряженности на его безмятежном лице и больше печали, чем когда-либо в его больших черных как уголь глазах. Она была рада видеть свою красивую невестку и своих внуков, которых любила. Когда Фараон уехал из Фив, у него был только один ребенок; теперь уже шесть. "Все дочери, к сожалению", - молодая Царица сказала со вздохом, когда осталась наедине с Тией.
"Наследница может быть столь же хорошей как и наследник; у Египта были великие царицы в прошлом", - ответила мать Фараона, утешая ее. Но она помнила, насколько она сама стремилась иметь сына. "Конечно, - добавила она, - сейчас настали трудные времена; мужчины никогда еще не были столь неуправляемы, как теперь".
Она говорила так, потому что до неё дошли слухи о растущем волнении в Сирии и Ханаане, и она знала больше чем Фараон о секретных интригах распущенных священников Амона в Фивах. Она знала, например, что прежний первосвященник Амона, который, как предполагалось, был мертв, в действительности скрывался и оставался постоянно в контакте с многими заговорщиками, пытаясь свергнуть Эхнатона я и разрушить дело всей его жизни.
Она рассказала сыну все, что знала, и предупредила его об увеличивающимся недовольстве не только священников, но и многих богатых и влиятельных людей, которые примкнули к ним.
"И что Вы хотите, чтобы я сделал?", - спросил Фараон.
"Или пресеките восстание в корне, арестовав сразу всех злодеев, или достигните соглашения с ними и выиграйте время. Культ Атона одержит конечную победу, только если Вы тактично себя поведете. Если нет…". Она не закончила, но он понял: "В противном случае он погибнет навсегда".
Тень прошла по его лицу, потому что слова матери были для него болезненными. Ее тревожное рвение было свойственно светским людям, для которых материальные достижения означают все. Он чувствовал, что, несмотря на всю её любовь, она никогда не будет понимать его. И сердце фараона было огорчено.
"Мама, почему Вы говорите со мной так же, как и все?".
И он продолжил после паузы: "Легко пресечь восстание в корне. Но стали бы люди мудрее, если бы я сделал так? Те, кто теперь любит меня, боялись бы меня, а те, кто ненавидит меня, ненавидели бы меня еще больше, и помимо меня они ненавидели бы и Атона. Атон, мой Отец, является Богом всей жизни; Он - любовь и гармония; я не могу проповедовать Его славу средствами насилия. И при этом я не поставлю под угрозу и не скрою ту Истину, которую он сам явил мне, раскаиваясь в том, что я сделал, и не позволю суеверию и черной магии вновь управлять сердцами людей вместо знания Бога. Я не причинил никакого вреда. Почему я должен раскаиваться и идти на соглашения? Заставить интриганов замолчать и выиграть время, так, чтобы моя работа могла пустить корни на земле и стать долговечной? Но моя работа утверждена в Истине, существующей в вечности. Неужели я должен сотрясти самую её основу? Неужели я должен опозорить чистый культ Атона, чтобы он мог получить поддержку лукавых людей и процветать среди суеверной толпы всюду по Египту и Империи? Для моего дела было бы лучше тогда, в десять тысяч раз лучше, погибнуть сразу, не оставив следа. К чему культ без духа Атона? И каково Учение без его души?"
"Все мужчины желают успеха", - сказала Царица Тия. "Разве ты не желаешь?".
"Да, и я тоже", - сказал Эхнатон со счастливой улыбкой. "Сколько раз, я восхищался мечтой о распространении Учения к пределам земли! Сколько раз, я жаждал появления нового порядка, в котором будут идти рука об руку знание и вдохновение, рассудок и любовь; в котором человек будет поклоняться Истине с даже большим усердием, чем он поклонялся выдумке! Я считаю, что это возможно, даже если потребуются тысячи лет. Но если, чтобы завоевать огромный успех среди людей, я должен был бы скрыть что-то из истины Бога, тогда я потерпел бы неудачу, поскольку Истина стоит намного больше, чем успех".
Тия восхищалась новым Городом, изумительными садами, дворцом и прежде всего храмами. И она слышала, как ее сын объясняет свое Учение тем, в кого он верит и на кого надеется. Ее мысли вернулись к давно прошедшим дням, когда она сначала говорила с ним об Атоне, ее любимом боге. "Как сильно развился его ум с тех пор!" - отметила она про себя. Она едва ли могла узнать то старое солнечное божество, которое она раньше лелеяла, в той нематериальной Сущности всех вещей, которой Фараон учил людей поклоняться как единственному Богу.
Она была счастлива видеть, что он построил несколько святынь своим предкам в священном Городе. "Хорошо соблюдать память о мертвых. Мы не знаем, какова смерть, но мы знаем, что именно наши предки сделали нас такими, какие мы есть; именно они дали нам наше тело" - говорил Эхнатон. Он относился к своей матери с большим уважением и был бы рад, если бы она осталась с ним. Но царица Тия хотела увидеть Фивы еще раз. Она умерла спустя некоторое время после возвращения туда. Когда Фараон узнал, что её больше нет, он заплакал. Он нежно любил свою мать. Весь двор носил по ней траур.
Старшему ребенку фараона было около десяти лет, самый младший был младенцем. И хотя все они были дочерьми, Эхнатон не любил их от этого меньше. Он часто играл с ними и носил на руках. На рассвете, выходя поприветствовать восхождение Солнца, он часто останавливался на мгновение посмотреть, как спит самая младшая его дочь вместе с матерью. При виде маленького тела, легкого дыхания, полураскрытого как бутон цветка крошечного рта, его сердце переполнялось нежностью. "Моё маленькое сокровище" - шептал он, целуя ребенка в голову.
Маленькая девочка унаследовала от отца и матери тонкие черты лица и изящное телосложение. Вторая дочь, Макитатон, была самой красивой и умной. Она принимала участие в ежедневной службе Атону, в большом храме, играя на систре, в то время как фараон возлагал приношения на алтарь. Характер у неё был тихий. Пока ее сестры бегали друг за другом вокруг клумб, она часто подходила и садилась около отца и просила, чтобы он рассказал ей какую-нибудь историю. Она любила задавать вопросы и разговаривала с ним часами. Она обожала своего отца.
Ее здоровье всегда было очень хрупким. Она внезапно заболела. Несколько дней у неё была высокая температура, а затем наступило легкое улучшение. Царица Нефертити, ее мать, была рядом с дочерью днем и ночь. Однажды вечером девочка позвала отца и попыталась обвить его шею своими руками, но была настолько слаба, что едва смогла сделать это. "Я ухожу, - сказала она шепотом, настолько тихо, что только он один мог услышать ее, - Вы не должны плакать. Я счастлива". Небесная улыбка играла на её губах, и глаза светились небесным светом, как если бы она могла видеть сквозь исчезающий дневной свет славу вечного утра. И она тихо умерла на руках у отца.
Согласно обычаю, её тело было забальзамировано и оставлено покоиться в соседней зале гробницы фараона в белых утесах пустыни. Весь двор был в горе; ее сестры плакали и скучали по ней в течение долгого времени; но ее отец и мать так и не смогли преодолеть эту скорбь полностью. Непреодолимая печаль заполняла сердце Фараона, каждый раз, когда он думал о своем потерянном ребенке. И хотя, как и прежде, душой он пребывал в глубоком покое, было некоторое изменение: он испытал, насколько абсолютна беспомощность человека, и память об этом преследовала его.
Эхнатон верил в вечную жизнь души; хотя и не уделил в своем Учении особого внимания проблеме будущей жизни.
"Вы не знаете того, что является жизнью; почему Вы стремитесь постигнуть то, что есть смерть?" - отвечал он своим ученикам, расспрашивающим о спасении души. "Вначале поймите, как жить в соответствии с истинными законами жизни". В других случаях он говорил: "Если бы люди уделяли столько же внимания и сил для помощи живым, как они тратят на бессмысленные ритуалы для улучшения судьбы мертвых, в этом мире было бы меньше нищеты".
Он говорил так, потому что идея смерти и служения мертвым занимала огромное место в жизни египтян. И с этим была связана магия. Считалось, например, что определенные формулы, написанные на свитках папируса и помещенные в могилы, могли помочь мертвым в их путешествии по загробному миру, или даже внести изменения в акт божественного правосудия в их пользу, какими бы ни были их грехи при жизни.
Эхнатон запрещал подобные методы и строго осуждал саму идею, лежащую в их основе. "Глупо и непочтительно со стороны людей пытаться изменить вечные законы действия и противодействия в целях защиты своих мелочных интересов". Он запретил надписи в усыпальницах, в течение веков посвящаемые богам загробного мира, а так же и сами изображения этих богов. Но он не изменил ни один из обычаев, который не считал вредным. И при нем мертвые продолжали бальзамироваться, как и было с незапамятных времен. "Нет ничего столь бесполезного, как перемены ради перемен", - когда-то сказал Фараон придворному, выступающему против популярной веры в старых национальных богов без особого понимания духа новой религии. "Нет никакой надобности в разрушении древних верований, если не быть уверенными, что они ложны, или в отмене древних ритуалов, если не заменить их новыми, более разумными или более красивыми".
Со временем беспокойные новости из Сирии достигли Царя в его мирной столице. Посыльные приносили письма от верноподданных вассалов и от городских губернаторов с жалобами на восстания то тут, то там. Растущее недовольство египетским правлением распространялось по Империи. Лукавый наместник, которому тайно помогал царь хеттов, руководил этим движением. "Узрите, этот человек стремится захватить все города фараона", - писал самый преданный из вассалов Эхнатона, Рибадди из Библа.
Эхнатон был обеспокоен, поскольку он любил мир, и делал то, что, по его мнению, навсегда бы установило добрые отношения среди людей.
Он подавил коррумпированное духовенство, эксплуатировавшее людей; он боролся против суеверий, которые разделяли их, и учил всех поклоняться живительному сиянию Солнца и любить друг друга, и все живые существа. Он построил в Сирии Город мира - второй Ахетатон - откуда его Учение могло бы распространиться и завоевать мир. И теперь Сирия восстала с оружием в руках против его мягкого правления. И те, кто был предан ему, были в опасности. "Как птица в ловушке птицелова, так и город Симира. Днем и ночью враги нападают на него и с суши и с моря", - гласило одно из писем, доставленных Фараону в особой поспешности. В другом послании обращались правители другого сирийского города: "Да не покинет нас дыхание Фараона, ибо могущественен враг наш, воистину могущественен".
Помощь, о которой просили слуги Царя, была небольшой, и легко выполнимой. "Да сочтет это за доброе дело Фараон, Солнце всех земель, послать мне триста солдат и сорок военных колесниц, - просил преданный Рибадди, - и я буду в состоянии удержать город". Эхнатону надо было сказать лишь слово, чтобы сирийское восстание было сокрушено раз и навсегда, а Империя была бы спасена. Но он этого слова не произносил.
Он помнил ужасы войны в дни его отцов, карательные экспедиции, которые прежние Фараоны регулярно устраивали против периодических вспышек того, что мы бы сегодня назвали "Сирийский национализм" - семь предводителей, захваченных Фараоном Аменхотепом Вторым, замученные и убитые перед изображением Амона в качестве жертвы в честь победы Египта.
"Все ли боги жестоки?" - спрашивал он свою мать почти двадцать лет назад.