- Ну а я, - перебил ее барон, - скажу вам, какими двумя качествами она должна обладать в первую очередь. Она должна быть молодой и красивой!
* * *
Для разных мелких работ, связанных с его подобающими мужчине благородного происхождения занятиями, барон оборудовал в пристройке, в которую вела дверь прямо из его кабинета, мастерскую, где был верстак, инструменты и целая техническая библиотека. Там он хранил, чистил и холил свои охотничьи ружья, рапиры и шпаги, уздечки, седла и прочую амуницию для верховой езды. В то утро он обтачивал патроны, как вдруг услышал, что жена вошла в его кабинет и села у стола. Барон, облачаясь в свою "форму № 0" так он сам называл наряд, состоявший из пилотки военного образца, старой холщовой куртки и вельветовых брюк, - считал себя вне домашнего и семейного круга и потому болезненно реагировал на вторжение баронессы в его обитель, охранявшуюся от лиц женского пола почти так же строго, как офицерский клуб. Однако он сделал над собой усилие и постарался сохранить хорошее расположение духа, когда голос жены донесся до него через дверь, которую он оставил открытой.
- Гийом, я составляю список гостей на наш апрельский обед. Вы не могли бы посмотреть его вместе со мной?
- Я занят, дорогая, делаю патроны. Но говорите, я слушаю.
Голос баронессы начал одно за другим называть имена.
- Дешаны, Конон д'Аркуры, Дорбе, Эрмелены, Сен-Савены, де Казер дю Фло, Невилли… Их мы, разумеется, приглашаем, как всегда.
- Да-да, само собой. А вот пыжей-то мне не хватит. Ах ты, черт побери, надо же быть таким идиотом, мог ведь купить вчера у Эрнеста!
В голосе баронессы послышались нотки раздражения.
- Гийом, не смейте браниться и подумайте о нашем обеде.
- Не буду, дорогая, хорошо, дорогая!
- Бретонье - нет. Мы не можем больше их принимать.
- Это почему же?
- Да что с вами, Гийом, где вы витаете? Вам не хуже меня известно, что все говорят о банкротстве их строительного предприятия.
- Ну, говорят.
- Я не желаю видеть у себя сомнительных людей.
- Но ведь его жена тут ни при чем… и она очаровательна…
- Если бы она меньше тратила на наряды, ее муж не потерял бы все свое состояние!
- Ну, может быть, не все, чуть-чуть бы осталось. Одно могу сказать: шестой номер для вальдшнепа не годится. С шестым на вальдшнепа - ни в коем случае! Бьет наверняка, что да, то да, наверняка! Но какое зверство! В прошлый раз я подобрал одного - клочья, лохмотья, прямо-таки кружево. Красиво, а - кружевная птица…
- Итак, Бретонье исключаются, - непреклонно продолжала баронесса. Вот с Серне дю Локами вопрос более щекотливый. Приглашать их или нет?
- Что там еще случилось с Серне дю Локами?
- Друг мой, я иногда вам удивляюсь - на какой планете вы живете? Как будто вы не знаете, что эта семейка с некоторых пор, похоже, придерживается весьма своеобразной морали.
- Так-так-так-так, - нараспев произнес барон, энергично вращая ручку машинки для обжимания гильз. - А можно узнать, в чем же состоит своеобразие этой морали?
- Вы наверняка встречали некоего Флорну или Флорнуа, который везде появлялся с ними всю зиму.
- Нет, не встречал, и что же?
- А то, что этот господин, который, судя по всему, состоит в самой тесной дружбе с Анной дю Лок, всячески содействует нашему архитектору Серне дю Локу в получении заказов.
- Ах ты, черт! И стало быть, за это содействие муж кое на что закрывает глаза. Я правильно понял?
- Так, во всяком случае, говорят.
Барон даже прервал работу, как будто пораженный внезапным открытием.
- Анна дю Лок… Любовник. Разрази меня гром! Просто невероятно! Дорогая моя, вы хоть смотрели когда-нибудь на эту Анну дю Лок? Вы знаете, сколько ей лет?
Из кабинета послышался стук отодвигаемого стула, и в дверном проеме возникла фигура баронессы, величественная и полная трагизма.
- Анне дю Лок? Ей на десять лет меньше, чем мне! Думайте, что вы говорите!
Барон, увидев перед собой жену, отложил свои патроны и сделал вид, что хочет встать, однако остался сидеть.
- Полноте, Огюстина, какое отношение это имеет к вам? Вы же не станете сравнивать себя с этой… с этой…
- С этой женщиной? А почему нет? Можно подумать, что я принадлежу к другому полу!
- В каком-то смысле, - протянул барон задумчиво, словно его впервые заинтересовал вопрос пола его супруги, - ну да, действительно! Вы не просто женщина, вы моя жена.
- Такие нюансы мне не нравятся.
- И зря: это очень важный нюанс, я бы даже сказал основополагающий. В этом нюансе - все уважение, которое я питаю к вам, баронессе де Сен-Фюрси, урожденной де Фонтан.
- Уважение, уважение… Порой мне думается, что вы в каком-то смысле злоупотребляете этим чувством по отношению ко мне.
- Ну, вот что дорогая: между нами не должно быть недомолвок! Вы давным-давно дали мне понять, что… некоторые стороны супружеской жизни вас тяготят и вам хотелось бы, чтобы я пореже… наносил вам ночные визиты.
- Я всегда считала, что всему свое время и наступает возраст, когда что поделаешь - некоторые вещи уже не по летам. Когда я просила вас, как вы выражаетесь, пореже наносить мне ночные визиты, мне и в голову не могло прийти, что вы так беспрекословно повинуетесь и станете наносить эти самые ночные визиты другим женщинам.
Барон почувствовал неловкость, сидя перед высокой фигурой жены, и встал, не подумав о том, что этим только усугубит серьезность их разговора.
- Огюстина, давайте оба попытаемся быть искренними.
- Скажите сразу, что я кривлю душой.
- Я скажу то, что скажу. А скажу я вот что: признайте, что те вещи, о которых вы говорите, для вас никогда не были по летам. Я же со своей стороны признаю, что для меня они всегда были и будут по летам.
- Вы - фавн, Гийом, вот что надо признать!
- Согласен, каюсь: целомудрие не входит в число моих добродетелей.
- Но ведь вы уже не юноша, в конце концов!
- А это, душа моя, судьба решает. Покуда я жив, здоров и полон сил, у меня будут потребности, равно как и возможность их удовлетворять…
Он говорил с каким-то простодушным бахвальством, гордо выпрямившись во весь свой небольшой рост, поглаживая пальцем усы и ища глазами зеркало, которого поблизости не было.
- А как же я? - от души возмутилась баронесса. - Выходит, ваше так называемое уважение проявляется в том, что вы выставляете меня на посмешище перед всем городом этими вашими… ночными визитами?
- Ну знаете, вам следовало бы решить, какого уважения вы хотите! Но не надо, не будем опять затевать этот бессмысленный и бесполезный спор.
Им как будто вдруг овладела усталость, и он с растерянным видом огляделся вокруг.
- Я только могу еще и еще раз повторить вам, Огюстина, что… Ох, как же это трудно. Кажется, что мне снова двадцать лет, я не могу найти слов, путаюсь и запинаюсь, как будто впервые объясняюсь в любви. Так вот, я хотел сказать: что бы ни случилось, и что бы я ни делал, вы очень много значите для меня, Огюстина. Я говорил об уважении, но вообще-то это не совсем то слово. Зато я помню, какие слова сказала моя мать в тот день, когда мы приняли решение пожениться и вместе пришли к ней просить ее согласия. Мы были так молоды, так доверчиво стояли, держась за руки, перед мудрой старой женщиной, которая приветливо улыбалась нам. По нашему разумению, это она именно она в первую очередь, а не кюре и не мэр - должна была освятить наш союз. Она сказала тогда: "Огюстина, детка, я так счастлива, что вы решились выйти замуж за нашего Гийома. Потому что вы в тысячу раз умнее и благоразумнее его. Мы вверяем его вам, Огюстина. Смотрите за ним хорошенько и будьте очень терпеливы, очень снисходительны к нему…
- …будьте для нашего тетеревка, - подхватила баронесса, спокойствием, силой, светом, всем тем, что так необходимо ему для жизни, для достойной жизни".
- Вот-вот, она сделала ударение на "достойной", - вспомнил барон.
Наступила пауза; супруги, погрузясь в воспоминания, взволнованно смотрели друг на друга. Внезапно барон сел за верстак и вновь принялся за патроны с какой-то лихорадочной поспешностью.
- Кстати, - спросила баронесса, - вы что, собрались охотиться? Зима на исходе, охотничий сезон кончился, если я не ошибаюсь?
- Ну, Огюстина, теперь моя очередь спросить вас, на какой планете вы живете! Да будет вам известно, так заведено испокон веков. В конце зимы мы пьем за наступающий год и постреливаем немного, чтобы не потерять сноровку. О, никакой дичи, разумеется, не убиваем. Так просто, для шуму. Это традиция.
- Стало быть, - заключила баронесса, - вы празднуете закрытие сезона охоты.
- Вот-вот, закрытие сезона охоты.
- Ну что ж, закрытие, так закрытие!
Баронесса скрылась в кабинете, а ее муж занялся патронами. Однако через некоторое время он поднял голову и с озадаченным видом потер подбородок.
- Закрытие сезона охоты… Что она хотела этим сказать? - пробормотал он.
* * *
Первые отклики на опубликованное в "Ревей-де-л'Орн" объявление о том, что чете состоятельных пенсионеров требуется прислуга, поступили через день.
Баронесса теперь безотлучно находилась в гостиной, сидя за своим письменным столом, заваленным карточками. "Вылитая гадалка", - язвительно бросил барон, пребывавший в дурном настроении. Когда раздавался звонок долгий, настойчивый или коротенький, несмелый, уже позволявший кое-что узнать о посетительнице, - баронесса водружала на нос очки-для-дали, а бедная Селестина плелась открывать. После нескольких минут психологически рассчитанного ожидания очередная кандидатка представала перед хозяйкой. В первый момент ее молча изучали взглядом с ног до головы, оценивая манеру держаться, одежду, внешние данные.
Баронесса колебалась: требования ее оказались весьма противоречивыми. У нее был не настолько извращенный вкус, чтобы специально выбирать уродину. Как всякий нормальный человек, она предпочла бы иметь в услужении миловидную девушку, на которую приятно было бы смотреть. Но она помнила о первоочередном и непреложном условии: не искушать барона. В идеале ей грезилось некое создание, не то чтобы отталкивающей внешности, но неказистое, бесцветное, неприметное, невзрачное. Или же "двуликая" женщина, которая была бы мила и приятна для хозяйки, но хозяину показывала бы совсем иное, непривлекательное лицо. Неосуществимость этой мечты наглядно подтверждала череда приглашенных: одни, попав в гостиную баронессы, глупели и деревенели от робости, другие, наоборот, держали себя вызывающе и высказывали непомерные притязания.
Барон не выдержал и сбежал из дому, чтобы не присутствовать при этом отборе, который, как он чувствовал, производился не в его интересах. Эх, если бы нанять "новенькую" предоставили ему! Уж он бы не стал медлить с выбором, особенно сейчас, когда такая чудесная весна стояла в Нормандии! И, шагая по улице Пон-Неф к Королевскому Полю, он прокручивал на экране своего воображения очаровательную и пикантную сценку: вот он оценивающе рассматривает вошедшую кандидатку. "Ну-ка, ну-ка, подойдите поближе, не бойтесь, деточка. Лобик, носик, подбородочек, так-так, недурно. А грудь? Бог ты мой, могла бы и попышнее быть, по-гостеприимнее. А талия-то, талия, талия, мои ладони ее почти обхватят, да что я говорю: почти, вот мои ладони ее и обхватили! А теперь, моя птичка, отступите назад, еще, еще, покажите-ка мне ваши ножки, вот так, ей же ей, имея такие ножки, не надо бояться их показывать!" И, вернувшись к действительности, барон с завистью думал о мужчинах, живших во времена работорговли.
Экран, между тем, существовал не только в его воображении: он увидел огромные афиши фильма, шедшего на этой неделе в "Рексе" - "Синяя Борода" с Пьером Брассёром и Сесиль Обри. Пьер Брассёр? Барон хмыкнул про себя. Слабак, а строит из себя настоящего мужчину; мощная глотка, но характера ни на грош. Достаточно взглянуть на его подбородок. Срезанный подбородок, нерешительный, из-за него-то он и играл всегда малосимпатичных типов. До тех пор, пока ему не пришла гениальная идея отрастить бороду. Всегда найдется украшение, чтобы скрыть изъян. Это как с лошадьми: изгиб шеи, столь ценимый художниками, глазу знатока выдает запаленное животное.
Но Сесиль Обри… О-о! Немножко, правда, ростом не вышла, голова чуть великовата для тела, надутая мордочка напоминает пекинеса. И все же, все же, до чего прелестная крошка, да еще повеяло весной! Вот если бы, придя домой, обнаружить, что в услужение нанята именно такая девушка. В услужение, в самом деле? Ах, какие дивные, какие восхитительные услуги могла бы оказывать Сесиль Обри! И барон воображал, как Сесиль - ну да, ведь горничных всегда зовут просто по имени - порхает по его кабинету с метелочкой из перьев и смеется своим горловым смехом, уворачиваясь от оказываемых ей знаков внимания и одновременно провоцируя их!
Когда барон два часа спустя вернулся домой, выбор был уже сделан. Он узнал об этом, едва не споткнувшись о большую дорожную корзину, которая загромоздила всю прихожую. Новая горничная приехала из Пре-ан-Пая, деревушки, расположенной в двадцати четырех километрах по дороге на Майенн. У этой пятидесятилетней особы были усики над верхней губой, могучие плечи, и звали ее Эжени.
* * *
Новая прислуга приступила к работе, и баронесса была ею очень довольна. Сама похожая на шкаф, Эжени с легкостью двигала мебель. Ее появление пришлось очень кстати: баронесса, как обычно в конце зимы, затеяла генеральную уборку - эти уборки переворачивали дом вверх дном и приводили в бешенство барона. В такие дни домовитые женщины оккупировали всю территорию, и ему оставалось только спасаться бегством. К тому же выяснилось, что Эжени в данном случае представляет собой куда большую опасность, чем старушка Селестина. Это барон испытал на собственной шкуре: однажды он полетел кувырком, когда она случайно задела его, пятясь задом и примостив на животе комод.
Эжени, с точки зрения баронессы, обладала еще одним достоинством. Немногословная, как и подобает людям ее положения, она умела слушать и при этом выражала интерес к беседе и соглашалась, открывая рот не чаще, чем следовало. Их диалоги основывались на извечном сговоре женщин против мужчин, но Эжени умело держала дистанцию между прислугой и хозяйкой, постоянно давая понять, что в этих деликатных вопросах она, конечно же, менее сведуща.
В то утро она была во всеоружии, как настоящий воин домашнего фронта: тюрбан на голове, туго повязанный передник, засученные рукава и целый арсенал швабр, метелок, половых щеток и щеточек для полировки мебели. Баронесса ходила за ней из комнаты в комнату, то следом, то впереди, руководя ее действиями.
- Зимой, - говорила баронесса, - пыль не так заметна. Но с первыми лучами солнышка видишь, какая предстоит работа.
- Да, мадам, - соглашалась Эжени.
- Я хочу, чтобы мой дом был безукоризненным. Заметьте, я вовсе не помешана на чистоте. Разумеется, хлопьев пыли под кроватями не допускаю. Но вот моя бабушка заставляла свою прислугу шпилькой выковыривать пыль между половицами. Мне бы такое и в голову не пришло.
- Нет, мадам.
- Рамки, мелкие безделушки, фарфор - это все не трогайте. Я сама займусь.
- Хорошо, мадам.
- Вот с кабинетом мужа - отдельная проблема. Когда он у себя, заходить нельзя: ему, видите ли, мешают. А когда его нет, так, послушать его, туда и вовсе носа нельзя сунуть. Приходится подметать и вытирать пыль так, чтобы он ничего не заметил.
- Понятно, мадам.
- Когда я была маленькой, настоятельница моего пансиона говорила: "Дом, содержащийся в чистоте и порядке - отражение чистой души, обращенной к Богу".
Именно в этот момент Эжени передвинула на столе стопку бумаг, и на ковер из-под нее посыпались картинки и брошюрки эротического содержания.
- Опять эта гадость! - вырвалось у баронессы. - Я так и знала, что он их где-то прячет!
Она нагнулась, собрала их и посмотрела с отвращением.
- Эти голые телеса напоказ - какое безобразие!
- Что верно, то верно, - согласилась Эжени, заглянув через ее плечо.
- И что тут интересного? Решительно только мужчины с их скотскими позывами самцов способны что-то в этом находить.
- Да уж, точно, мужчины - они скоты и есть.
- Эжени! Речь идет о моем муже!
- Прошу прощения, мадам!
- Ладно, мужчины, такими уж они созданы, - пустилась в рассуждения баронесса. - Это я могу понять. Но вот кого я никогда не пойму - женщин, которые потакают их прихотям.
- Может, заради денег, - отважилась высказать свое мнение Эжени.
- Ради денег? Это бы еще полбеды. Но я так не думаю. Среди женщин, знаете ли, попадаются такие порочные создания, которым это нравится.
- Да уж, верно, увы, попадаются такие! Баронесса поднялась и подошла к камину, заставленному трофеями с конных состязаний.
- Меня поместили к сестрам Благовещения в девять лет, - произнесла она мечтательно, с едва заметной улыбкой. - В пансионе были ванные комнаты. Четыре на всех. Каждая пансионерка мылась раз в неделю. Рядом с ванной висело что-то вроде плаща из плотного сурового полотна. Чтобы можно было раздеться, помыться и одеться, не видя своего тела. В первый раз я не поняла, зачем это. Помылась так, без ничего. И вот, когда надзирательница заметила, что я не воспользовалась этой похожей на гасильник накидкой, знаете, что она мне сказала?
- Нет, мадам.
- Она сказала: "Как, дитя мое, вы разделись догола при свете дня! Разве вы не знали, что ваш ангел-хранитель - юноша?"
- Надо же! Никогда не думала.
- Вот и я прежде не думала, Эжени, - кивнула баронесса, - но с тех пор я не переставала об этом думать. Да, я непрестанно думала об этом юноше, нежном, чистом и невинном, который всегда со мной, как самый верный спутник и самый лучший друг…
* * *
Не зря баронесса говорила аббату Дусе: весна - это не только время всходов и цветения, это пора волнений и тревог. Не успела Эжени закончить генеральную уборку, не успела расставить и разложить свои швабры, метелки, щетки и щеточки по местам, словно оружие после битвы, размотать тюрбан и снять передник, как на ее имя пришла телеграмма из Пре-ан-Пая. Сестре Эжени предстояло родить, и семерых ее детей нельзя было оставить одних, хотя старшей, Мариетте, уже сравнялось восемнадцать.
Эжени все объяснила баронессе. Эта самая сестра, по ее словам, всегда была бесталанная, да еще и замуж вышла за пьяницу, который только и умеет, что делать детей. Мариетта же - просто испорченная девчонка, в голове у нее ветер гуляет, ничего, кроме нарядов да иллюстрированных журналов для женщин она знать не хочет, и на нее рассчитывать не приходится. В общем, Эжени попросила двадцать четыре часа, чтобы съездить к сестре и выяснить, как обстоят дела.