Поэтому нам нужно быть очень осмотрительными и продвигаться вперед с предельной осторожностью, дабы понять, что на самом деле представляет собой это сознавание вечного. Теоретически уловив, что вечность – не бесконечное время, а вневременное настоящее, многие люди пытаются соприкоснуться с этим вневременным настоящим, сосредоточивая внимание на сиюминутном моменте, на всем том, что они в настоящее время испытывают. В попытке соприкоснуться со вневременным Сейчас они практикуют "внимательность" к непосредственному настоящему.
Но как бы разумно это ни звучало, к делу это отношения не имеет. Ибо попытка соприкоснуться с этим настоящим моментом по-прежнему предполагает необходимость какого-то другого момента, в котором бы мог произойти такой контакт. Иными словами, попытка жить во вневременном настоящем требует времени. Попытка направить внимание на настоящее требует будущего, в котором это внимание достигло бы таки своей цели. Однако речь идет не о каком-то будущем, когда этот настоящий момент будет наконец уловлен: речь идет именно об этом настоящем моменте. Короче говоря, мы не можем вырваться из времени при помощи времени. Поступая так, мы лишь упрочиваем то, что хотим искоренить.
Картина выглядит так безысходно, поскольку мы предполагаем, что еще не живем в вечно настоящем, и что поэтому нам нужно предпринять какие-то шаги, благодаря которым некоторое время спустя мы сможем жить в вечно настоящем. Иными словами, мы предполагаем, что время реально, и затем пытаемся избавиться от него. Более того, мы пытаемся избавиться от времени при помощи времени, а это ничего не дает. Поэтому мистик, как и в других случаях, не предлагает нам пытаться развеивать иллюзии, – он предлагает нам лишь тщательно искать их. Ибо если время в самом деле не существует, нам не нужно заботиться и об избавлении от него. Поэтому прежде, чем пытаться избавиться от времени, давайте сперва посмотрим, сможем ли мы найти его. И если мы в своих поисках его не обнаружим, тем самым мы получим некоторое представление о вневременном.
Как мы уже видели, в сфере непосредственного опыта невозможно обнаружить обособленное "я", противостоящее переживаемому миру. Сейчас мы точно так же обратимся к своему непосредственному опыту в поисках свидетельств существования времени, текущего от прошлого к будущему.
Давайте начнем с ощущений. Ощущаем ли мы когда-либо время? То есть, ощущаем ли мы когда-либо непосредственно прошлое или будущее? Как и прошлый раз, начнем со звуковых ощущений. Сосредоточьтесь ненадолго на поле звукового восприятия и отметьте калейдоскопический поток звуков, несущихся через ваше сознание. Вы можете слышать, как разговаривают люди, лают собаки, играют дети; возможно, вы услышите, как дует ветер, барабанит дождь, капает кран; быть может вы услышите скрип форточки, шум машин или чей-то смех за стеной. Но обратите внимание: все эти звуки суть звуки настоящего. Вы не можете слышать ни прошлые, ни будущие звуки. Единственное, что вы когда-либо слышали, – это настоящее. Вы не слышите и не можете слышать прошлого или будущего.
Подобно тому как все звуки представляют собой звуки настоящего, все остальные ощущения – вкусовые, обонятельные, зрительные – это ощущения настоящего. Вы не можете потрогать, увидеть или почувствовать что-нибудь прошлое или будущее. Иными словами, в вашем прямом и непосредственном сознавании нет времени – нет ни прошлого, ни будущего, есть лишь бесконечно меняющееся настоящее, которое длится менее доли секунды, и все же никогда не кончается. Всякое непосредственное сознавание – это вневременное сознавание.
И все же, благодаря чему у меня возникает это навязчивое впечатление, что я сознаю время, в особенности прошлое, всю историю моей жизни, все былое? Ибо несмотря на ясное понимание того, что в моем непосредственном переживании прошлого нет, а есть лишь бесконечное настоящее, я тем не менее твердо убежден, что знаю что-то о прошлом. И никакая игра слов не может убедить меня в обратном, ибо что-то ясно и убедительно говорит мне о том, что случилось минуты, дни и даже годы тому назад. Что это? И как это можно отрицать?
Ответ на первый вопрос представляется очевидным: это память. Ибо хотя я непосредственно не вижу прошлого, не чувствую его и не прикасаюсь к нему, я могу о нем помнить. Память убеждает меня, что прошлое было, и, фактически, если бы не она, у меня бы не было никакого представления о времени вообще. Затем я замечаю, что другие люди, судя по всему, также обладают памятью, и что все они сообщают примерно о том же прошлом, которое припоминаю я.
Исходя из этого я предполагаю, что память дает мне знание о действительном прошлом, хоть я и не могу непосредственно переживать его. Но именно здесь, утверждает мистик, я совершаю роковую ошибку. Мистик согласен, что когда я думаю о прошлом, все, что я на самом деле знаю о нем, представляет собой определенное воспоминание, – но, добавляет он, само это воспоминание есть наличное переживание, испытываемое в настоящий момент. Алан Уотс развивает эту мысль:
Но как быть с воспоминаниями? Разве не очевидно, что вспоминая о прошлом я тем самым знаю о нем? Ладно, вспомните что-нибудь. Вспомните, как вы встретили на улице знакомого. Что вы при этом сознаете? Вы наблюдаете вовсе не действительное событие – знакомого, идущего по улице. Вы не можете подойти к нему и пожать руку, или получить ответ на вопрос, который забыли задать ему в том прошлом, которое сейчас припоминаете. Иными словами, вы наблюдаете вовсе не действительное прошлое. Вы наблюдаете след этого прошлого в настоящем... На основании воспоминаний вы делаете вывод о существовании каких-то прошлых событий. Но вы не сознаете никаких прошлых событий. Вы знаете о прошлом только в настоящем и как о части настоящего.
Таким образом, действительное прошлое мне вообще незнакомо, я знаком лишь с воспоминаниями прошлого, а воспоминания эти существуют лишь в качестве наличных переживаний, испытываемых в настоящий момент. Кроме того, когда так называемое "прошлое" событие действительно имело место, оно имело место в настоящем. Следовательно, я никогда непосредственно не переживаю действительного прошлого. Точно так же мне незнакомо и будущее, я знаком лишь с предвидениями или ожиданиями, которые сами по себе есть частью того, что испытывается в настоящий момент. Ожидания, как и воспоминания, – это события в настоящем.
Увидеть, что прошлое, данное в воспоминаниях, и будущее, данное в ожиданиях, представляют собой события в настоящем, значит увидеть, что время существует только в настоящем. В свете такого понимания гораздо яснее становятся высказывания мистиков о времени и вечности. Возьмем, к примеру, знаменитые слова Мейстера Экхарта о двух видах библейских дней: "Дней больше, чем один. Есть день души и день Бога. День, был ли он шесть, или семь или более шести тысяч лет назад, так же близок к настоящему, как и день вчерашний. Почему? Потому что время содержится в Сейчас, в настоящем моменте. День души пал во время и образуется тем естественным светом, что позволяет видеть вещи. Однако день Бога – полный день, что объемлет день и ночь. Это момент истинного Сейчас. Прошлое и будущее равно далеки от Бога и отпали от пути Его." Или высказывание Николая Кузанского: "Вся временнáя последовательность равна одному и тому же Вечному Сейчас. Поэтому нет ничего прошлого или будущего". Теперь мы можем понять, почему Данте мог говорить о том невероятном "Моменте, для которого любое время – настоящее".
Получается, наша зависимость от времени и все его проблемы являются громадной иллюзией. Нет времени, есть только сейчас, и единственное, что вы когда-либо испытывали, есть вечно настоящее, – какими бы ни были его внешние формы. Но большинство из нас обычно чувствует, что наш настоящий момент едва ли вечен. Напротив, мы чувствуем, что наш настоящий момент – это урезанное, мимолетное настоящее, длящееся не более одной-двух секунд. Это то, что христианские мистики называют nunc fluens, "преходящим настоящим". Иначе говоря, мы чувствуем что наш настоящий момент ограничен и имеет пределы. Он как бы зажат между прошлым и будущим. Ибо смешивая символы-воспоминания с действительностью, мы проводим через вневременное настоящее границу, разрывая его на противоположности, а затем представляем себе время как движение от прошлого через наше "мимолетное настоящее" к будущему. Мы устанавливаем границу на территории вечности, и тем самым отгораживаем себя от нее.
В связи с этим наше преходящее настоящее кажется ограниченным с одной стороны прошлым, а с другой – будущим. Прошлое кажется чем-то реальным и ощутимым позади меня, так что мне приходится на него оглядываться. Многие люди находят, что прошлое лежит не только за ними, но и "слева" от них, возможно потому, что мы читаем слева направо. В любом случае, поскольку воспоминания в нашем воображении указывают на реальное прошлое, это "прошлое" кажется расположенным за нашим настоящим. Поэтому оно служит пределом нашему настоящему, как бы подпирая его извне сзади и слева.
По другую сторону от нашего преходящего настоящего лежит будущее. Оно также кажется весьма реальным и ощутимым – несколько менее определенным, чем прошлое, разумеется, так как мы можем лишь догадываться, каким оно будет. Но то, что оно там есть, представляется несомненным. Будущее накатывается на нас спереди, оно перед нами и справа от нас. Так как в нашем воображении указывают на реальное будущее, это будущее кажется расположенным перед настоящим. Поэтому оно ограничивает наше настоящее.
Таким образом, наш настоящий момент стиснут со всех сторон, – ограничен, отгорожен, зажат между прошлым и будущим как колбаса в бутерброде. Он не свободен; он сжат, спрессован и потому быстротечен. Он просто проходит и все. Поскольку прошлое и будущее кажутся столь реальными, наш настоящий момент, самая вкуснятина этого бутерброда, становится все тоньше, так что вскоре наша реальность превращается в одну булку безо всякого наполнения.
Но когда мы видим, что прошлое, данное нам в воспоминаниях, существует только в качестве переживания настоящего момента, граница, лежащая позади этого момента, рушится. Становится очевидным, что этому моменту ничего не предшествует. И точно так же, когда мы видим, что будущее, данное нам в ожиданиях, существует только в качестве переживания настоящего момента, граница, лежащая перед этим моментом, взрывается. Вся масса чего-то лежавшего позади нас или перед нами быстро, внезапно и полностью исчезает. Настоящее выходит из окружения и расширяется, заполняя собою все время, так что "преходящее настоящее" развертывается в "вечно настоящее", которое христианские мистики называют nunc stans. Nunc fluens, или преходящее настоящее, возвращается в nunc stans, вечно настоящее. И это настоящее – уже не просто тонкая прослойка реальности. Напротив, в этом "сейчас" пребывает весь космос, со всем временем и пространством мира.
Это настоящее, nunc stans, представляет собой безграничный момент. Он не имеет границ, потому что прошлое в форме воспоминания, и будущее в форме ожидания пребывают в нем, а не вокруг него. Так как вне этого момента "сейчас" нет ни прошлого, ни будущего, у этого момента нет границ – ему ничего не предшествует, за ним ничего не следует. Вы никогда не испытаете его начало; вы никогда не испытаете его конец. В Сутре Помоста сказано:
"В этот момент ничего не начинает существовать. В этот момент ничего не прекращает существовать. Поэтому в нем нет рождения и смерти, которым надлежало бы положить конец. Поэтому в нем есть абсолютный покой. И хотя он есть в этот момент, момент этот не имеет ни границы, ни предела, и посему он вечное блаженство".
Поэтому неверно было бы говорить, что мистик избегает времени, уткнувшись носом в непосредственное настоящее и уклоняясь тем самым от обязанностей, налагаемых на него миром истории. Это обвинение было бы справедливым, если бы мистик интересовался лишь мимолетным настоящим, одной-двумя секундами nunc fluens. Но это не так. На самом деле сознавание его возносится в вечно настоящее, nunc stans. Он не столько избегает времени, сколько объемлет его, включает в себя; ничто не мешает ему размышлять о прошлом и будущем, но поскольку он сознает эти размышления как события настоящего, прошлое с будущим нимало его не ограничивают. Прошлое в форме воспоминаний ни на что его не толкает, а будущее в форме ожиданий ни к чему его не влечет. Ибо его настоящее включает в себя и прошлое и будущее, так что вне его не остается ничего такого, что могло бы тянуть его или толкать. Он вообще живет не во времени, ибо все время заключено в нем.
Но, – можем мы спросить, – какое отношение имеет вечное "сейчас", nunc stans, к сознанию единения? Существует ли между ними какая-то связь? Ответ таков: связи нет, потому что они представляют собой одно и то же. Как сказал Олдос Хаксли, "вечно настоящее является сознанием". Мы называем такое сознание сознанием единения.
Сознание единения переживается как постижение безграничности своего истинного "я", объемлющего космос подобно зеркалу, которое включает в себя отражаемые предметы. Как мы видели в предыдущей главе, главным препятствием сознанию единения служит исходная граница, благодаря которой мы ошибочно отождествляем себя только с "маленьким я", пребывающим якобы внутри и познающим внешний мир. Однако, как неоднократно указывал Кришнамурти, это обособленное "я", этот "маленький внутренний человечек" состоит исключительно из воспоминаний. Иными словами, то, что вы воспринимаете сейчас как внутреннего наблюдателя, читающего эту страницу, есть не что иное, как совокупность прошлых воспоминаний. Ваши симпатии и антипатии, ваши надежды и страхи, ваши идеи и принципы, – все они основаны на воспоминаниях. Как только кто-нибудь спрашивает: "Кто вы? Расскажите мне о себе", вы начинаете вспоминать, что вы делали, видели, чувствовали или совершили в прошлом. Действительно, утверждает Кришнамурти, самое ощущение того, что вы существуете в данный момент как обособленное существо, основывается исключительно на воспоминаниях. Если вы хорошенько возьметесь за себя, в руках у вас не окажется ничего, кроме воспоминаний.
Разумеется, добавляет Кришнамурти, нет ничего плохого в памяти о прошлом, – в нашем мире крайне важно помнить о прошлом. Проблема состоит лишь в том, что мы отождествляем себя с этими воспоминаниями, как если бы они существовали вне или отдельно от настоящего момента; то есть как если бы они воплощали знание о действительном прошлом, которое существует вне этого момента.
Но давайте посмотрим, что это значит. Так как мы полагаем, что воспоминание находится вне наличного переживания, воспоминание о себе также кажется пребывающим вне наличного переживания. Создается впечатление, что "я" обладает наличными переживаниями, а не является ими. Чувствовать, что воспоминание представляет собой прошлое переживание, которое находится за настоящим моментом, это то же самое, что чувствовать себя неким обособленным существом, которое находится за наличным переживанием. Наблюдатель кажется пребывающим вне Сейчас только потому, что воспоминания кажутся действительными прошлыми переживаниями. Наблюдатель – это воспоминания; если воспоминания кажутся чем-то отличным от Сейчас, то и наблюдатель чувствует себя чем-то отличным от Сейчас.
Но, опять же, когда любые воспоминания понимаются и воспринимаются как переживания настоящего момента, рушится сама основа "я", пребывающего где-то вне настоящего. Благодаря этому ваше "я", которое есть просто воспоминание, становится одним из наличных переживаний, а не чем-то таким, что обладает ими. Поскольку прошлое вливается в настоящее, вы в качестве наблюдателя также вливаетесь в настоящее. Вы больше не можете стоять в стороне от настоящего момента, ибо вне его не осталось места.
Таким образом, воспринимать все воспоминания как переживания, испытываемые в настоящий момент, значит разрушить границы этого момента, освободить его от иллюзорных пределов, от противоположностей прошлого и будущего. Становится очевидным, что ни позади, ни перед вами во времени ничего нет. Поэтому для вас не остается места нигде, кроме вневременного настоящего, – нигде, кроме вечности.
Глава Шестая СТАНОВЛЕНИЕ ГРАНИЦ
Мы посвятили так много времени рассмотрению природы вневременного сознания единения, ибо после того, как это безграничное сознавание понято, пусть даже в самых общих чертах, яснее становится природа остального спектра сознания. Определяя подлинное я человека как эго, ортодоксальная психология вынуждена описывать сознание единения как некое ненормальное, помраченное или измененное состояние сознания. Но когда сознание единения начинает восприниматься как естественное я человека, его единственное подлинное я, понятным становится, что самое эго представляет собой неестественное ограничение и сужение этого сознания. В самом деле, каждый уровень спектра сознания можно понимать как последовательное ограничивание, сокращение пределов или сужение подлинного я человека, сознания единения и безграничного сознавания.
В настоящей главе мы рассмотрим эту удивительную историю становления границ. Природе, как мы увидели, сей безумный мир границ неведом – ни стен, ни заборов в природе не существует. Однако мы, похоже, живем преимущественно как раз в мире границ, мире стен и пределов, рубежей и сражений. Поскольку же нашим единственно подлинным Я во всех случаях остается сознание единения, как так вышло, что существуют, по-видимому, и другие уровни сознания? Что дало толчок появлению целого ряда различных уровней самоотождествления?
Поскольку каждый уровень спектра представляет собой последовательное ограничивание и сужение пределов сознания единения, наше исследование появления этих границ нужно будет начать с самого начала, с первопричины, с первой границы как таковой. Ранее мы ее уже рассматривали. Мы назвали ее исходной границей: это разделение на зрящего и зримое, на познающего и познаваемое, субъект и объект. Возникновение исходной границы влечет за собой цепь неизбежных следствий. Появляется множество других границ, каждая из которых возводится на предыдущей; спектр сознания расслаивается на разные уровни; разом возникает известный нам мир; а человек теряется, поражается и очаровывается, расстраивается и запутывается, любит и ненавидит свою сотканную из противоположностей Вселенную.