Когда революционная армия Лю Бана с триумфом вошла в столицу, он собрал старейшин и провозгласил, что знает, как долго они страдали под игом империи Цинь и что теперь он отменит все строгие законы. Затем он сказал, что "начиная с этого времени будут соблюдаться только три основных закона, а именно: человекоубийство будет караться смертью, а за нападение и кражу будет устанавливаться наказание, в соответствии с обстоятельствами каждого конкретного случая".
Сразу же провозглашенная политика избавления народа от гнета предшествовавшего авторитарного правительства сознательно проводилась в жизнь государственными деятелями империи Хань.
На втором году существования империи, в -201 году, один из великих полководцев революции генерал Цао был назначен губернатором густонаселенной и экономически развитой провинции Ци на восточном побережье страны. Генерал выбрал своим главным советником старого философа. Этот мудрец был последователем Лао-Цзы и поведал правителю, что лучший способ управлять великой провинцией, насчитывавшей семьдесят городов, состоит в том, чтобы не делать ничего и предоставить людям свободу. Губернатор преданно следовал совету даоса в течение девяти лет. Люди зажили хорошо, и его правление было признано лучшим в империи. Когда в -193 году он был назначен премьер-министром всей страны, он начал исповедовать свою философию на национальном уровне.
Когда в -179 году на престол взошли император Вэнь Ди и его супруга-даоска Доу, они отменили ответственность семьи за преступление, совершенное одним из ее членов, наказание нанесением телесных увечий и налоги за торговлю с другими странами. Они уменьшили налоги на землю до тридцатой части урожая и всячески пытались прекратить военные действия, которые время от времени начинались на окраинах империи. Императрица Доу убедила всех придворных изучить Лао-Цзы, что не мешало бы сделать и современным монархам Китая, России и Соединенных Штатов.
Чем больше ограничении и запретов действует в
империи,
Тем беднее становятся люди.
Чем более острые орудия труда имеются у населения,
Тем чаще между ними случаются потасовки.
Чем более в народе развиты искусства и ремесла,
Тем больше оригинальных вещей производят
умельцы.
Чем больше законов и предписаний издается в
стране,
Тем больше появляется преступников и
нарушителей. [146b]
Теперь возникает вопрос, можно ли сознательно развить в себе способность действовать согласно принципу у-вэй и можно ли преднамеренно научиться следовать Дао - при помощи духовной практики или психологических упражнений сродни йоге или цо-чань (по-японски, дза-дзэн). Практики подобного рода были распространены среди людей, которых Крил назвал сянь-даосами и о которых более подробно мы поговорим в следующей главе. Возможно, именно под влиянием буддизма и других индийских систем духовного развития эти даосы увлеклись контролем дыхания, сексуальной йогой, алхимией и медициной, ставя своей целью достижение бессмертия. Они основали религиозную организацию наподобие христианской церкви, которая имела монастыри и священников, назначаемых высшим духовенством. Однако ни Лао-Цзы, ни Чжуанцзы не проявляли никакого интереса к бессмертию, и если и высказывались о формальной медитации и приобретении необычных психических способностей, то делали это крайне редко.
Подлинные люди былых дней не ведали любви к жизни и не питали отвращения к смерти. Вхождение в жизнь не давало им повода для радости, а уход из нее не побуждал их противиться своей судьбе. Они приходили и уходили безмятежно. Они не забывали, каким было их начало, и не задумывались, каким будет их конец. Они принимали [свою жизнь] и наслаждались ею; они забывали [страх смерти] и возвращались [в состояние до начала жизни]. Таким образом, в них не было стремления противопоставлять небесному человеческое и тем самым оказывать сопротивление Дао. [107а]
Надо полагать, что Чжуанцзы просто наслаждается существованием в гуще событий и не пытается изобрести искусственный метод развития духовных способностей, чтобы с его помощью вознестись над круговоротом жизни и смерти.
У вас хватило мужества родиться, и вы довольны. Тело подвержено многочисленным изменениям, которые никогда не прекращаются, но разве это не дает нам возможность радоваться непрестанно? Поэтому мудрец находит наслаждение в том, что объемлет в себе вещи и от чего невозможно отстраниться. Он почитает безвременную смерть и счастливую старость, свои начало и конец в равной мере благими, и в этом другие люди подражают ему. Если мудрец обладает такими достоинствами, что уж и говорить о достоинствах того, от чего зависят вещи и из чего проистекают перемены [то есть Дао]! [107b]
Другими словами, в действительности все, что обычно считается ненадежным, непредсказуемым, опасным и даже враждебным миром - включая сюда и наши неконтролируемые эмоции и внутренние ощущения, - это и есть мы сами. И даже чувство, что это не так, в свою очередь является частью того, что это так. Так, с точки зрения древних даосов-созерцателей (как их называет Крил), всякое преднамеренное развитие у-вэй представляется противоречивым. Выражаясь словами Чжуан-Цзы, скажем, что подобная практика будет напоминать "барабанный бой в ходе поисков беглеца", или, как позднее говорили чань-буддисты, "дорисовывание ножек змее". Вслед за Лао-Цзы ("Дао дэ цзин", гл. 38) мы можем сказать:
"Высший у-вэй не стремится быть у-вэй и поэтому есть подлинный у-вэй". Чтобы понять это, нужно пережить интуитивное постижение, а для этого недостаточно просто следовать некоторой системе духовных упражнений. По аналогии с этим, человеку не нужно проходить специальную подготовку, чтобы понять идею представления трехмерных изображений с помощью непрерывных и пунктирных линий, изображающих видимые и невидимые грани. Достаточно один раз объяснить ему, как следует смотреть на такие рисунки, и после этого он будет не просто знать о том, что на них представлены трехмерные объекты, но и фактически видеть их такими.
Как же, в таком случае, нам следует поступить с освященными веками практиками медитации в индуизме, буддизме, сянь-даосизме и мусульманском суфизме, которые ставят своей целью развитие сверхъестественных способностей и космического сознания? Если мы посмотрим на ранние чаньские писания династии Тан (1618 - +906), не упуская из виду, что чань в те времена был сплавом даосизма и буддизма, у пас не останется сомнений в том, что такие мастера чань, как Сэн-цань, Хуэй-нэн, Шэнь-хуэй, Ма-цзу и даже Линь-цзи не только не акцентировали внимание на занятиях медитацией, но зачастую отвергали их как всецело неуместные. Они делали акцент на непосредственном интуитивном прозрении, которое наступает в результате "прямого указывания" (чжи-чжи) со стороны наставника во время вэнь-да, когда ученик задаст вопросы и получает на них ответы. В ходе такого общения постигший суть вещей просто показывает ее тому, кто еще не постиг, - причем зачастую невербальными средствами, не столько объясняя, сколько непосредственно выявляя ее.
С другой стороны, те, кто понимают Дао, получают удовольствие, подобно кошкам, от возможности посидеть и посозерцать без конкретной цели. Однако когда кошке надоедает сидеть, она отправляется на прогулку или начинает охоту на мышей. Она не принуждает себя сидеть как можно дольше из принципа и не соревнуется с другими кошками в том, кто просидит на одном месте дольше, - если, конечно, нет реальной причины, чтобы не двигаться, такой, например, как желание поймать птичку. Даосы-созерцатели будут с удовольствием сидеть вместе с йогами и последователями дзен до тех пор, пока это им приятно, однако когда природа скажет нам, что мы "пытаемся толкать реку", мы встанем и займемся чем-то другим или же просто погрузимся в сон. Какая-либо другая линия поведения, очевидно, продиктована духовной гордыней. Даосы считают медитацию "практикой" лишь в том смысле слова, в котором принято выражаться, что врач "практикует" медицину. При этом даосы не стремятся подчинить или перестроить вселенную с помощью физических или волевых усилий, поскольку их искусство не подразумевает ничего, кроме разумного следования потоку событий. Медитация, или созерцание, не ставит перед собой прямой цели пробудить этот разум, однако развивает его косвенно. Между тем цель и смысл созерцания только в том, чтобы слышать, как в ночной тиши
Звук падающих капель
Говорит, о чем я думаю.
Его сознание свободно от мыслей. Выражение его лица спокойно и безмолвно. Его чело лучится простотой. Он холодный, как осень, и теплый, как весна, ибо его гнев и радость случаются так же естественно, как смена времен года.
Следует также понять, что у-вэй не сводится к надуманным причудам, с помощью которых самовыражаются люди, стремящиеся продемонстрировать свою независимость от общественных условностей. Ведь эти люди, в действительности, неявно следуют общественным условностям так же рабски, как и любой другой консерватор, - используя их как руководство к тому, что не нужно делать. Когда даосизм и Дзен впервые вошли в моду на Западе, среди молодых людей было распространено подобное неглубокое понимание этих учений. Между тем даосы-созерцатели действительно занимаются сидячей медитацией, однако делают это не с эгоистической целью улучшить себя. Их увлеченность медитацией лучше объяснить тем, что они интуитивно поняли невозможность действия вопреки Дао и теперь просто "погружаются в то, чего вещи не могут избежать" [108b].
Даосы-созерцатели медитируют во имя радости самой медитации - чтобы ощущать свое дыхание, видеть солнечный свет на полу, слышать завывание ветра и какуреканье петухов вдалеке, внимать безмолвию и всему тому, что воинственные активисты Востока и Запада с их настойчивой целеустремленностью, увы, научились презирать. Такая медитация представляет собой инь-ский аспект даосской жизни, однако эта жизнь не исключает - когда приходит время - и ян-ского аспекта, и поэтому активные виды деятельности, например ритмичные и плавные движения тай-цзи-цюань, пользуются у даосов не меньшим успехом, нежели занятия сидячей медитацией.
Один из критиков Чжуанцзы, Гэ Хун (ок. -300), указывал, что Чжуанцзы предлагает интуитивный путь понимания Дао, который не требует целенаправленного выполнения "духовных упражнений". Гэ Хун называет путь Чжуанцзы "всего лишь разговорами" (цинь-тань), тогда как его современные единомышленники назвали бы этот путь "чистой теорией" или, как теперь модно выражаться, "путешествием головы" (head trip). Гэ Хун говорит: "Чжуанцзы утверждает, что жизнь и смерть - одно и то же. Он восхваляет смерть как великий покой и приравнивает усилия, направленные на продление жизни, к угодническому служению. Такая точка зрения удалена от учения шэнь-сянь (бессмертных святых) на миллионы миль".
Ближе всего Чжуанцзы подходит к описанию метода достижения Дао в отрывке, который он вкладывает в уста мудреца Нюй-цзюй, которым, как предполагается, была женщина:
Однажды жил Бу Лян И, который обладал талантом мудреца, но не имел Дао. Я же имею Дао, но не обладаю никакими талантами. [Так может выразиться только женщина!] У меня возникло желание наставить его, чтобы он стал подлинным мудрецом. Преподать Дао мудрости тому, у кого есть талант, казалось бы, дело совсем не сложное. Но не тут-то было. Мне пришлось неоднократно повторять свои слова, и только па третий день он смог презреть мирские вещи [то есть беспокойство по поводу своего положения в мире, из-за приобретения и потери]. После того как он презрел мирские вещи, я продолжала наставлять его, и на седьмой день он смог отвернуться от внешних объектов [как от независимых сущностей]. После того как он отверг все внешние объекты, я продолжала поучать его, и только па девятый день оп преуспел, отринув собственное существование [в качестве отдельного эго]. Когда он отринул собственное существование, он достиг просветления. Когда он достиг просветления, он смог пережить видение Единства. Когда он пережил видение Единства, он оказался в состоянии преодолеть разграничение между прошлым и настоящим. Когда оп преодолел разграничение между прошлым и настоящим, он вошел в сферу, где не было ни жизни, ни смерти. Тогда для него прекращение жизни больше не означало смерти, а продолжение жизни ничего не прибавляло к его существованию. Он мог следовать чему угодно, он мог получать что угодно. Для него все пребывало в состоянии распада, все пребывало в состоянии становления. Эту стадию называют безмятежность среди беспокойства. Безмятежность среди беспокойства означает совершенство. [109-108а]
У Ле-Цзы есть схожий пассаж, в котором он повествует о том, как он учился ходить по ветру или, как бы мы теперь сказали, ходить по воздуху. Любопытно, что в этом отрывке дням соответствуют годы, а учитель не говорит вообще ничего.
По прошествии семи лет произошла еще одна перемена. Я позволил разуму рассуждать, о чем оп пожелает, однако он больше не размышлял о правильном и неправильном. Я позволил своим устам говорить, о чем они пожелают, однако они больше не говорили об обретении и утрате... К концу девяти лет разум предоставил свободу своим проявлениям, а уста - свободу своим речам. О правильном и неправильном, об обретении и утрате я не имел ни малейшего представления ни в отношении себя, ни в отношении других... Внутреннее и внешнее слились в нерасторжимое Единство. После этого не было больше различия между оком и ухом, ухом и носом, носом и ртом - все было одним и тем же. Мой разум замерз, плоть и кости слились воедино, а тело медленно растворялось. Я совершенно не осознавал, где пребывает мое тело и что находится у меня под ногами. Ветер уносил меня то в одну сторону, то в другую, и я чувствовал себя подобно высохшей соломинке, подобно листу, сорвавшемуся с дерева. В действительности, было непонятно, я ли иду по ветру или же ветер идет по мне.
Эти цитаты говорят нам, что у-вэй напоминает состояние сознания в сновидении - парение, - когда ощущению реального физического мира недостает твердости и конкретности, которые обычно придает ему наш здравый смысл.
Однажды мне, Чжуанцзы, приснилось, что я был бабочкой, - бабочкой, которая порхала вокруг и наслаждалась полетом. Я не знал тогда, что на самом деле я - Чжуанцзы. Внезапно я проснулся, и вне всяких сомнений снова стал Чжуанцзы. Однако до сих нор я не могу понять, действительно ли я - Чжуан-1131,1, которому снилось, что он - бабочка, или же я - бабочка, которой снится, что она - Чжуанцзы. [111b]
И еще: