Король, по сути, выдает временное продление чрезвычайных полномочий комиссии Кеснеля - "даем вам право осуществить то, что осталось, без получения на то нашего особого разрешения, желая противодействовать ущербу, нанесенному нам и общему благу (republique), в силу чего мы желаем, чтобы указанный процесс был завершен с наибольшим тщанием". Что же касается других процессов, находившихся на стадии расследования, их надлежало также спешно завершить, подготовить к судебным заседаниям и отправить в парламент, "чтобы там по вашим представлениям были вынесены судебные решения. Ибо такова моя воля…".
Вот как воспроизводится заключительная часть данного документа в подшивке Монетной курии:
Подписано в 1547, в первый день июня, в первый год [правления]. Король в своем совете. Секретарь Роштель.
Запечатано двойной висячей печатью, другой рукой приписка:
Копия снята мной, Журденом Александером, королевским приставом в парламенте Руана по просьбе Робера Бюлта, королевского прокурора, для дальнейшего использования по его разумению. Сделано 8 июня 1547, Александер.
Помимо прочего мы можем оценить скорость распространения информации. Письмо было составлено от имени короля в его резиденции Сен-Жермен-ан-Ле близ Парижа, затем за неделю оно дошло до Руана, поступило в местный парламент и было скопировано по просьбе королевского прокурора. Им оказался, конечно же, тот самый Бюлт, о котором упоминается в нотариальном акте Кавелье. Общий ход событий пока вполне ясен. Комиссия Кеснеля приступила к работе и среди прочих арестовала Кавелье и его жену Перетту где-то в 1546 году (на этот год указывают данные нотариального акта 1553 года, где говорится о семилетнем заточении). Как правило, по делу о фальшивой монете арестовывали и жену подозреваемого, чеканка или подделка монеты всегда проводилась втайне дома, и домашние не могли не знать об этом. Кавелье подает встречный иск, по-видимому обнадеженный сменой короля. Однако иск не возымел успеха, король, может, и был склонен ограничить полномочия комиссии Кеснеля, оставив за ней на будущее только дознавательные, а не судебные функции, но суд над Кавелье должны были вершить именно те, кто возбудил этот процесс и на кого тот пытался подавать жалобы. Кеснель и его люди спешат (о чем свидетельствует быстрота снятия копии), для них дело Кавелье имеет особое значение: комиссия должна доказать королю свою эффективность, в противном случае суд над Кавелье будет их "лебединой песней". Как бы то ни было, дела четы подследственных были очень плохи.
Однако супруги не сидели сложа руки, о чем косвенно свидетельствует новое королевское письмо, адресованное на сей раз всему парламенту Руана и датированное 27 октября 1547 года. В нем упоминается об уже известных нам предшествующих документах, причем отмечается, "что названный Кавелье и его жена потребовали отвода нашего советника Кеснеля… посредством чего указанный процесс пребывает без движения". Король желает положить этому конец и предписывает парламенту Руана "обеспечить решение суда по этому процессу". Завершение процесса надо поручить "тем из вас, кого сочтете нужным, и наделить его теми же или подобными правами, что и Кеснеля в его комиссии".
На обороте письма указано:
За короля составил мэтр Франсуа де Конар, ординарный мэтр прошений Дворца. Подписано Робилар, наложение печати (collation) осуществлено в Лонгвале и переписано мной, Жаном Делапортом, королевским приставом в парламенте Руана по просьбе Робера Бюлта, прокурора короля в указанной реформации 27 ноября 1547 года.
Проясняется статус Робера Бюлта - он не был королевским прокурором парламента Руана, как можно было понять из предыдущего королевского письма, но всего лишь королевским прокурором "указанной реформации", то есть той же самой комиссии Кеснеля. Это значит, что его полномочия были временными, а статус - не слишком высоким. Обратим внимание, что на сей раз скорость движения письма замедлилась. Между наложением печати и составлением копии в парламенте Руана прошел целый месяц. То ли письмо шло медленнее, то ли копию снимать не торопились.
Таким образом, вопреки буквальному содержанию письма, ясно, что сопротивление четы Кавелье не было лишь жестом отчаяния, заранее обреченным на провал. Подавая отвод Кеснелю, они, вероятно, старались сыграть на противоречии между ординарной судебной корпорацией (парламентом Руана) и экстраординарной комиссией. Им удалось главное - получить некоторую отсрочку (их вполне могли бы казнить "под горячую руку", а казнь фальшивомонетчиков была мучительной). Вроде бы компетенция Кеснеля подтверждена, но лишь как следователя, а не судьи. Обратим внимание, что если король называет его команду просто комиссией или же вообще никак не именует, то они устами прокурора продолжают гордо именовать себя реформационной комиссией, то есть претендуют на нечто большее, чем просто на поимку жуликов.
22 апреля 1548 года король отправляет письмо своему Большому совету, то есть личному, как мы бы сейчас сказали вневедомственному, апелляционному суду. Из этого примечательного документа выясняется, что в ответ на жалобы Кавелье и его жены (она впервые названа по имени, Перетта, но форма имени самого Кавелье по-прежнему дается уменьшительная - Филиппо) по поводу притеснений, дурного обращения и ущерба со стороны Жана Кеснеля, причиненных им во время следствия, расследование (information) было поручено бальи города Эвре и его лейтенанту. Но они, как следовало из очередной жалобы Кавелье, оказались связаны с Кеснелем узами родства и свойства и поэтому также подлежали отводу, о чем Кавелье составил письменное заявление для судебных секретарей. Вероятно, на этом этапе дела и было составлено упомянутое королевское письмо.
Однако 19 ноября, после получения нового отвода, король дал поручение бальи Руана и его лейтенанту "быстро и тайно произвести расследование по форме"; материалы расследования, запечатанные малой канцлерской печатью, надлежало затем доставить в Частный королевский совет, который должен был вынести решение.
Но указанный Кавелье и его жена жалуются, находясь в заключении, в величайшей нужде и лишениях, что по причине великой занятости, в которой суд пребывал и пребывает изо дня в день, дело их до сих пор не решено.
Жалобы и опасения подследственных вполне понятны - и их руанские судьи, и те, кто был призван контролировать процесс, да и те, кто должен контролировать контролеров, были людьми одного круга, связанными если не родственными связями, то корпоративной солидарностью. Их дело могло быть попросту положено под сукно. И они вот уже третий год оставались в заточении, во власти следователей. "Этот Кавелье и его жена нас всепокорнейше просили передать этот процесс судьям, не заподозренным и не подлежащим отводу", - гласит текст королевского письма.
Со стороны подследственных было бы слишком оптимистично надеяться на то, что монарх заинтересуется их судьбой. Но факты нарушения судебной процедуры, самоуправство комиссии, назначенной еще предыдущим королем, случаи кумовства в местной судебной курии могли привлечь внимание если не самого короля, то людей из его окружения. Ведь в это время, уже полностью приняв родительское наследие, Генрих II стал замышлять широкомасштабные преобразования, а точнее наведение порядка, начав наступление на местные вольности. Похоже, что комиссия Жана Кеснеля представала в глазах короля уже не в столь выгодном свете, как год назад. Его и других членов комиссии называют "мэтром Жаном Кеснелем, советником нашей парламентской курии в Руане, называющим себя (!) комиссаром нашего досточтимейшего господина и отца короля, да спасет Господь его душу, по делу о реформации фальшивой монеты, и мэтром Робером Бюлтом, так называемым порученцем (комиссаром) прокурора".
Похоже, что люди из Частного совета, то есть из штаба королевских преобразований, решили сделать из этого казуса далекоидущие выводы:
Настоятельно необходимо во избежание еще большего скандала и примерного наказания в назидание другим… для сокращения тяжб и процессов между нашими подданными, что правосудие должно быть единым и отправляться по отношению к бедным узникам согласно требованию данного случая, а также в силу других справедливых и разумных соображений… решение указанных поручений и расследований мы отсылаем с 20 мая сего года в ведение и суд Большого совета.
В письме содержалось поручение бальи Руана или его лейтенанту, который осуществлял это расследование, отправить скорейшим образом дела в Большой королевский совет, а "настоящий документ дать на ознакомление указанным Кеснелю и Бюлту". Письмо датировано 22 апреля 1548 года и засвидетельствовано об ознакомлении с текстом "благородным человеком Робером Бюлтом".
Итак, король, точнее чиновники из его Частного совета, передал дело в Большой королевский совет, действовавший непосредственно от имени короля. Казалось, в деле Кавелье назревает благоприятный для него поворот. Во всяком случае, ему, а скорее всего, его другу Гонду, известному нам по цитировавшемуся выше акту дарения, удалось ознакомить нужных людей в Париже со своей версией дела.
Однако и руанские судьи не дремали. Со времени передачи дела в Большой королевский совет не прошло и двух месяцев, как король направил в свой суд уже совсем другое письмо, датированное 4 июля 1548 года, где дело предстает в ином свете. Оказывается, после отвода Жана Кеснеля его заменили
на нашего верного советника того же суда - Орше Постеля, который не приступил к процессу. Указанный Кавелье и его жена, чтобы избежать наказания за свершенное ими преступление, нашли способ получить письма о переносе [дела]… и добились разрешения начать следствие против господ чиновников и иных, кто якобы их велел арестовать и кто якобы подбросил красные и черные штампы в их дом и иные инструменты для чекана королевской монеты.
Итак, супруги потребовали отвода, адресуясь, согласно обычаю, в Большой совет, и дело было выведено из парламента Руана в особое производство. Но выяснилось, что Кавелье в своей жалобе не упомянул, что после отвода судьи Кеснеля дело вел другой судья - Постель. Поэтому король распорядился не забирать дело в Большой совет, а отослать его назад в парламент Руана. За короля это письмо подписал ординарный мэтр прошений Роберте.
И вновь появляется запись другим почерком:
16 июня в субботу 1548 по просьбе почтенного человека мэтра Робера Бюлта, прокурора короля по делу о фальшивой монете, и в силу некоторых документов, данных королем 4 [дня] сего месяца, мной, Жаном Лапортом, приставом парламента Руана, эти письма были зачитаны в Консьержери Руана Филиппо Кавелье; он попросил меня снять копию этого документа, каковая и была мной выдана.
Примечательно, что в этом столь зловещем для подследственных письме не упоминалось о Частном королевском совете. Напротив, в адрес Кавелье слышны скрытые упреки: фальшивомонетчики-де пытались сорвать судебный процесс, подавая ложные апелляции. По всей видимости, люди Кеснеля, получив предыдущее королевское письмо, запустили ответную бумагу и действовали по своим проверенным каналам: скорее всего, через старых служак покойного короля то ли из членов Большого совета, то ли из числа докладчиков прошений королевского дворца (тот же Роберте, который и составил текст этого королевского письма, принадлежал к старой чиновной фамилии). Возможно, сработали старые связи, или знакомство с обстоятельствами дела выявило очевидную надуманность заявлений Кавелье, не исключено, что "старая гвардия" выражала недовольство прытью реформаторов из Частного совета короля, а скорее всего, все причины подействовали вместе. В результате супруги вновь были отброшены на исходные позиции. У "Филиппо" еще хватило самообладания запросить копию этого страшного для него документа.
Следующее из сохранившихся королевских писем датировано 3 января 1549 года (1548 год по старому стилю) и вновь адресовано Большому совету:
Филипп Кавелье и Перетта, его жена, заключенные в Консьержери Руана, представили нам заявление с многочисленными обвинениями против мэтра Жана Кеснеля, советника… Робера Бюлта, называющего себя нашим прокурором по фальшивой монете, и сьёра де Сент-Эньяна. Указанный Кавелье и его жена были обвинены в фальшивой монете указанным Кеснелем, Бюлтом и де Сент-Эньяном и их пособниками с допущением многих нарушений, клеветы и ложных обвинений… Поэтому мы… отправляем вам документы, касающиеся этого дела, собранные по поручению нашего Частного совета, согласно прошению указанного Кавелье и его жены.
На ознакомление с документами Большому совету давалась неделя, а затем надо было доложить королю о принятом решении, то есть о том, забирать это дело из парламента Руана или нет. В предпоследний день января с письмом были ознакомлены и Робер Бюлт, и Филипп Кавелье, узник Консьержери, а также его жена, заключенная в тюрьме старого Дома города Руана.
Таким образом, в дело вновь включился Частный совет, и вновь процесс отзывается в Большой совет. Какие же, собственно, обвинения, выдвинутые Кавелье, возымели действие?
Ответ на этот вопрос мы находим в упомянутой в регистрах (протоколах заседаний) Большого совета копии письма, поступившего в Руан ровно через год, 20 января 1550 года (1549 год по старому стилю), о деле "между мэтром Робером Бюлтом, прокурором короля в реформировании фальшивой монеты герцогства Нормандии, отведенного решением о судебной ошибке (default), с одной стороны, и мэтром Франсуа Флатоном, прокурором Филиппо Кавелье и его жены, потерпевших от судебной ошибки, с другой стороны…". "Генеральный прокурор установил, что действия суда были вполне законны, и в результате дело отправлено в парламентскую курию Руана, чтобы вестись там", на что отводилось две недели. Супруги приговаривались к возмещению судебных издержек, а их прокурор Флатон - к штрафу в сто су в пользу короля.
Второй раз события разворачиваются по одному и тому же сценарию - Частный совет изымает дело из Руана и передает в Большой совет, Большой совет возвращает его в парламент Руана. Вновь Филипп и Перетта Кавелье попадают в руки своих врагов, жаждущих положить конец их жалобам.
Но и на сей раз маятник королевского правосудия качнулся в другую сторону. 26 июня 1550 года Большой королевский совет представляет на имя короля заключение на прошение, в очередной раз поданное Филиппом Кавелье и Переттой на имя короля, "о том, чтобы угодно было указанному сеньору забрать их процесс, о котором говорится в прошении". Курия Большого совета "придерживается мнения, что королю следует соизволить призвать на указанный совет сеньора де Сент-Эньяна, мэтра Робера Бюлта, прокурора реформации фальшивомонетчиков в Нормандии, и иных, если надо будет их заслушать по этому прошению. Указанным советом было высказано мнение, что комиссарам указанной фальшивой монеты должно быть запрещено брать на себя судебные решения по данному вопросу".
Возможно, позиции друзей руанских магистратов в Большом совете были уже ослаблены или же совет был обеспокоен излишней активностью следственной комиссии, старавшейся взять на себя судейские функции и окончательно решить проблему.
Неизвестно, сколько еще раз бумаги злосчастных супругов передавались бы из Парижа в Руан и обратно, но вскоре ситуация претерпела качественное изменение. В начале 1552 года Монетная курия получает новые полномочия. Этот институт существовал еще с XIV века. В XVI веке в состав курии входили десять "генералов" (правильнее - генеральных мэтров монет), президент, королевский прокурор и королевский адвокат, но курия являлась всего лишь следственной комиссией, не имевшей права выносить судебные постановления (сентенции). Монетная курия передавала материалы следствия в Парламент, а в случае уголовных преступлений - в Шатле. Но в 1552 году Генрих II возвел это учреждение в ранг суверенной курии, формально поставив ее в один ряд с парламентами, Счетной палатой, Налоговой курией. Теперь это был суверенный кассационный суд, имевший функцию контролировать и судить чиновников монетных дворов и ювелиров, измерять монетную пробу, а также вести дела о фальшивой монете. Парламент выступил с протестами, но в конце концов король настоял на своем, и курия приступила к работе.
Дальнейшая судьба дела Кавелье прослеживается по регистру уголовных дел Монетной курии.
Во исполнение королевского письма от 26 июня 1551 года процесс… отзывается в курию генеральства монет в Париже в двухнедельный срок, чтобы вестись там и перевести туда заключенных. Дано в Компьене 18 августа 1552, подписано: Дотон.
Но соответствующая запись появилась в регистрах Монетной курии лишь 18 декабря 1552 года.
Судьба дела Кавелье в 1551 году не совсем ясна, но вполне возможно, что уже в этом году оно было выделено в особое производство, дожидаясь того времени, когда завершится подготовка к началу работы курии.
Итак, решение об отзыве дела из Руана принято 26 июня то ли 1550, то ли 1551 года; в августе 1552 года приняли решение о переносе его в Монетную курию. И только в декабре 1552 года это решение было принято к исполнению. По-видимому, такая задержка была вызвана неизбежной волокитой и неразберихой, сопровождавшей создание нового судебного учреждения. Этим можно объяснить столь длительный срок, затраченный на движение бумаг от Компьена до Руана и Парижа.