Последнему предположению как будто противоречит тот факт, что вторая часть - это погребальный плач, о создании которого объявляется в конце первой. Все авторы сборника (кроме Чапмена) представлены двумя или четырьмя стихотворениями, причём обычно второе стихотворение продолжает и развивает мысли и образы предыдущего. Тот же принцип парности можно с некоторой натяжкой считать примененным здесь (если отбросить указание на то, что "Плач" создан или исполнен персонажем по имени Разум, и не обратить внимания на различие в поэтическом языке). Но в любом случае, при любом подходе отсутствие заголовка перед всей поэмой или перед её первым стихотворением - именно в этой поэме, и только в ней, - представляет проблему, от которой нельзя просто отмахнуться.
Бостонское "изобретение" снимает эту проблему для массового читателя, но не для исследователей. Может быть, текст первой части полностью занял две страницы, не оставив наборщику места для заголовка? Однако в аналогичных случаях составитель не опустил заголовки у стихотворения Марстона или Чапмена, хотя, чтобы их сохранить, ему пришлось перенести заключительные две строки Марстона на следующую страницу, где напечатано стихотворение Чапмена, использовать более мелкий шрифт для чапменовского заголовка и подписи и вообще "потеснить" прославленного поэта. Здесь же составителю было технически очень легко разместить заголовок (если таковой был у автора) за счёт переноса заключительной строфы первой части на следующую страницу, убрав оттуда хотя бы один из декоративных орнаментов (например, верхний): ведь такие орнаменты обычно использовались печатниками для заполнения пустого пространства. Но составитель и наборщик этого не сделали только здесь. Почему?
Остаются и другие вопросы. Действительно ли эти поэтические строки, заметно отличающиеся от других, бесспорно принадлежащих Шекспиру, написаны им? Во всяком случае, "Песни Голубя" гораздо ближе к сонетам, "Лукреции", "Венере и Адонису", чем эта поэма, следуя за которой мы оказались в окружении молчаливых сфинксов книги Честера… Замечено было и большое сходство "Плача" (поэтическая форма, язык) с поэтическими текстами двух пьес Джона Флетчера и высказано предположение о его авторстве. Что касается содержания, то именно здесь наиболее определённо указано: оба героя - и Голубь и Феникс - уже мертвы. Особо подчёркнуто, что они не оставили потомства, и специально оговорено: причина этого заключается не в их бессилии, а в обете целомудрия, которому был подчинён их брак. Насколько это согласуется с рассказанным о необыкновенных "птицах" другими поэтами?
Джон Марстон видит Чудо Совершенства
Поэту-сатирику и драматургу Джону Марстону в 1601 году было 26 лет, и до этого он ещё не публиковал поэтических произведений под своим именем. В честеровском сборнике мы находим четыре его стихотворения. Первое помещено на развороте с шекспировским "Плачем" и озаглавлено: "Рассказ и описание самого удивительного Творения, поднимающегося из пепла Феникс и Голубя". Некоторые английские и американские исследователи сборника озадачены: такое название как будто бы противоречит словам из шекспировского "Плача" "они не оставили потомства". Давайте, однако, посмотрим:
"О, эта душераздирающая Погребальная Песнь!
Может ли огонь, может ли время или злая судьба уничтожить
Столь редчайшее Творение? Нет, это было бы противно смыслу:
Никакая порча не осмелится тронуть это великолепие.
Природа призовёт справедливость, справедливость - судьбу.
Нечто никогда не станет ничем.
Смотри же, что за великолепное наследие, ярче,
Чем чистейший огонь, белее света луны,
Теперь возникает там из пламени?Я застываю на месте, онемев от изумления,
Никогда ещё глазам не открывалось такое поразительное Чудо,
Как эта безмерная, чистейшая редкость.
О, всмотрись: это экстракт божественной Сущности,
Душа небесносотканной Квинтэссенции,
Пеаны для Аполлона из смерти любящих
Образуют изумительное Творение…
Что за странное явление возникает из пепла Голубя
И принимает такую форму (чей ослепительный блеск
Превосходит сияние самого Аполлона)? - скажи, благородная
Муза".
Марстон просит божественных покровителей поэзии помочь ему увидеть и воспеть это изумительное творение, которое, по определению поэта, "метафизично, ибо оно не Божество, не мужчина, не женщина, но элексир всех этих начал"! И поэт чувствует, как "его Муза обретает необыкновенные крылья".
Во втором стихотворении, озаглавленном "Описание этого Совершенства", Марстон называет это творение, это чудо безграничным Ens - так в схоластической философии обозначалась наивысшая, абстрактная форма Бытия. Было бы "дерзостью" отважиться точно определить такое творение: оно трансцендентно, хотя и осязаемо, и Муза поэта лишь пытается его восславить. Но и тогда поэту не хватает слов, не хватает поэтических средств. Это Совершенство выше всего, что можно себе представить; говоря о нём, нельзя впасть в преувеличение, никакая самая высокая хвала, никакие дифирамбы не будут гиперболичны; такому чуду ничто не способно польстить. И поэт замолкает: "Это всё, что может быть сказано". Интересно, что, говоря здесь об изумительном Совершенстве, Марстон употребляет глаголы в прошедшем времени.
В третьем стихотворении - 18-строчном "сонете", названном "К Совершенству", - Марстон подчёркивает контраст между испорченным миром и незапятнанной чистотой Совершенства. Убогость, бесформенность, все телесные и умственные недостатки, присущие другим творениям, полагает поэт, можно объяснить тем, что природа долго отбирала отовсюду всевозможные достоинства, чтобы украсить ими своё Совершенство, эту несравненную редкость.
Последнее, четвёртое стихотворение Марстона - "Гимн Совершенству". Поэт восклицает:
"О, как я могу назвать это Творение,
Которое теперь достигло своей зрелости?"
Эта строка тоже вызывает недоумение некоторых учёных. Мало того, что Марстон раньше говорил о появлении нового великолепного и совершенного во всех отношениях создания то в настоящем, то в прошедшем времени, теперь он прямо утверждает, что оно достигло своей зрелости, то есть появилось не сейчас, хотя страницей раньше поэт видел это Совершенство рождающимся из пепла Голубя. Можно посочувствовать добросовестным учёным: такая манера выражаться положительно может поставить в тупик. Чтобы выйти из этого тупика, стали искать чету, чей женский отпрыск к 1601 году достиг бы зрелости. От предупреждения Марстона, что речь идёт не о человеческом отпрыске, пытались отмахнуться ссылкой на причуды платонизма. Не получилось…
В последнем стихотворении поэт продолжает развивать мысль о недосягаемой высоте удивительного Совершенства, невозможности найти адекватные слова для его описания. Недостаточны даже такие эпитеты и сравнения, как "Небесное зеркало", "Чудо глубокой мудрости и размышлений", даже само выбранное поэтом слово "Совершенство" слишком слабо, к любому определению надо прибавлять превосходную степень - "наилучший", "наивысший".
Это Совершенство поучает саму добродетель, оно служит примером всему земному, оно само по себе есть Высшее Абсолютное Бытие. Марстон прибегает к таким гиперболам, которые иногда иначе как ошеломляющими не назовёшь. Но ведь сам поэт, предвидя недоумение читателей (в том числе и наше с вами), уже предупреждал, что, прославляя это Чудо, просто невозможно впасть в преувеличение…
Но если Творение не является ни мужчиной, ни женщиной, ни божеством (хотя оно реально существует и даже достигло зрелости), то сам Голубь - аллегория определённой личности, смерть которой оплакивает и Марстон. И не случайно, что возникшее (или открывшееся?) из пепла Голубя и Феникс Создание столь совершенно - таким был сам умерший Голубь.
Что же это за таинственное Творение - экстракт человеческой и божественной сущности, - влияющее на весь мир? Шекспировский "Плач", утверждающий, что брак Феникс и Голубя был платоническим и поэтому они не оставили потомства, не противоречит марстоновским стихотворениям о Совершенстве (как это может показаться при поверхностном чтении). Поэты дополняют друг друга, помогая нам понять их обоих. В свете свидетельств Хора Поэтов, Неизвестного, Шекспира и особенно Марстона, неоднократного упоминания Аполлона и муз, которым тайно служили герои сборника, становится ясным, что речь идёт о творчестве Голубя и Феникс. Об этом же говорят и имя Гомера, и важнейшие слова Марстона о поэзии (пеаны для Аполлона), оставшейся после ухода героев из жизни, - вот то Совершенство, которое они завещали миру. Их творческое наследие к моменту смерти уже было значительным - этим объясняются кажущиеся непонятными слова Марстона о "зрелости" Творения и то, что поэт порой говорит о нём в прошедшем времени. Это наследие, оказывается, превосходило всё доселе созданное и даже мыслимое! Иногда Марстон отзывается о великолепном Творении как об Идее, но это не абстрактная, а материализованная Идея; поэт хорошо знает и этого человека, и его подругу, и то творческое наследие, которое открылось после их смерти.
Даже в поэзии того времени, когда чрезмерные восторги и сервильные восхваления были не в диковинку, трудно найти что-либо подобное четырём марстоновским стихотворениям. К тому же, в них не чувствуется ни преувеличенной экзальтации, ни тем более сервилизма. Поэт глубоко искренен в своём преклонении перед чудом, современником и свидетелем которого он сподобился быть. Повторяю, что-либо подобное трудно найти. Но… Читая знаменитую оду Бена Джонсона в Великом фолио - первом посмертном собрании пьес Шекспира - под заголовком "Памяти любимого мною автора мистера Уильяма Шекспира и о том, что он оставил нам", мы встречаем строки, почти буквально воспроизводящие марстоновскую характеристику Совершенства - Творения, восставшего из пепла Голубя и Феникс. "Шекспир… я признаю, что ни человек, ни даже сами Музы не могут впасть в преувеличение, восхваляя написанное тобой. Это истина, и с ней согласны все". Случайное совпадение?
Джордж Чапмен - единственный из всех участников честеровского сборника - представлен только одним стихотворением: "Peristeros, or Male Turtle". Здесь в заголовке поэт образовал мужскую форму от греческого peristera - горлица, которое употреблялось только в женском роде.
Чапмен помогает нам лучше понять честеровскую аллегорию. Поэт рисует Голубя в прошлом (говоря о себе в настоящем времени), когда тот, оказывается, иногда бывал склонен к крайностям. Несмотря на заголовок, высшая похвала обращена к женщине, носящей в этой книге имя "Феникс". Сердца Голубя и Феникс неразрывно связаны, она была для него миром радостей. Поэт подчёркивает свою лояльность по отношению к Голубю и глубокую преданность Феникс. "Ни время, ни перемены, поглощающие всё на свете, кроме истины, увековеченной в преданном сердце, не больше смогут отдалить меня от неё, чем её от её достоинств, которые служат для меня образцом и определяют само моё существование, мой дух".
Чампен совершенно ясно говорит о своей персональной связи и близости с героями книги, не оставляя сомнения, что речь идёт о конкретных личностях, его друзьях.
Стихотворение Джорджа Чапмена показывает, что аллегорические образы, постоянное обращение к античной мифологии, насыщенный философской терминологией язык поэтов, явно рассчитанный на узкий круг посвящённых, скрывают не просто вычурную игру в абстракции, а определённых людей и определённые, хотя и непростые, жизненные ситуации, связанные, к тому же, с искусством, поэзией. Трудность явно заключается не в отсутствии конкретной реальности, стоящей за этими аллегориями и абстракциями, а в том, что сегодня ещё нет легкодоступного, лежащего на поверхности ключа к ним.
Бен Джонсон знал их хорошо
Бен Джонсон, как и Марстон, представлен в сборнике Честера четырьмя стихотворениями. Первое - "Прелюдия". Поэт, готовясь петь о своих героях, сначала пытается найти достойного покровителя на Олимпе. Геракл, Феб, Вакх, Афина, Купидон, хитроумный Гермес? Но нет!
"Мы принесём наш собственный правдивый жар.
Теперь наша мысль обретает крылья,
И мы поём эту песнь для тех, кто обладает глубоким слухом".
Итак, Джонсон обращается к тем, кто понимает, о чём и о ком он собирается говорить. И далее следует "Эпос" - поэма, занимающая в сборнике четыре страницы и уступающая по объёму лишь творению самого Честера. В центре поэмы - Голубь, о котором говорится в настоящем времени. Нет никаких указаний или намёков на его смерть или на смерть Феникс. Поэма восхваляет целомудрие, чистоту, воздержание от чувственной, плотской любви, присущие её герою.
Хотя наши действия контролируются разумом, иногда его ослепляет желание, страсть. "То, что они зовут любовью, не более чем слепое желание". Истинная любовь чиста, бескорыстна, совершенна, она подобна золотой цепи, спустившейся с небес, чтобы соединить благороднейшие умы в божественный союз равных в духе. Ей не нужны низкие ухищрения для столь высокой цели. Есть люди, которые целомудренны потому, что время страсти для них прошло; другие боятся за репутацию (за своё положение и имя), их чистота вынужденна. Истинная чистота зиждется на любви к добродетели, а не на страхе или расчёте. "Но мы выше всех ставим такую личность, как наш Голубь, украшенный любовью Феникс. Её красота могла бы превратить ночь в день, она прогоняет печаль и рождает радость сердца".
"О, кто же он, тот, кто в этом мире владеет
Эликсиром всех радостей,
Более чистым, чем в райской обители,
И нетленным, как её цветы…"
Кто же он, кто может подавить в себе желание, может отказаться от такого счастья, от обладания той, которая любит его?
"Но стой! Я слышу глупца, который кричит, что мы грезим,
И клянётся, что не может быть такой вещи,
Как эта чистая любовь, о которой мы поём…
Нет, глупец, узнай,
Хотя твои неотёсанные мысли имеют воробьиные крылья,
Голуби могут до смерти оставаться целомудренными".
Заключительные строки поэмы весьма многозначительны, но могут пониматься неоднозначно. Говоря о Феникс, поэт пишет, что только дикарь не побоялся бы причинить горе такой изумительной женщине. "И, конечно, не способен на это добродетельный и великодушный Ум, устремлённый к целомудрию и благородным занятиям, которому известна тяжесть вины… К нему можно отнести эту фразу: "Человек может грешить беззаботно, но безопасно - никогда". Похоже, здесь Джонсон намекает на какие-то ставшие ему известными интимные обстоятельства, связанные с Голубем. Как бы то ни было, поэма тоже подтверждает духовный характер отношений Голубя и Феникс, исключающий физическую близость.
Этим двум своим стихотворениям Джонсон, как видно, придавал большое значение. В 1616 году он выпустил "Труды" - собрание своих поэтических и драматических сочинений, именуемое в научном обиходе как "Фолио 1616". Он лично отбирал и группировал для него произведения, редактировал, следил за типографскими работами. Отбор был тщательным - опубликовано здесь далеко не всё, что было к тому времени написано. Но "Прелюдию" и "Эпос" из честеровского сборника Бен Джонсон не опустил; наоборот, напечатал их в самом важном, "программном" разделе книги - в поэтическом цикле "Лес", рядом с обращением к знатной женщине, умершей за несколько лет до того. О ней речь впереди.
Третье стихотворение Джонсона в честеровском сборнике состоит всего из двух четверостиший и называется "Феникс постигнутая". В первой строфе поэт заявляет: теперь никто не должен считать небылицей, что замечательное существо Феникс оказалось женщиной. Вторая строфа призывает не удивляться тому, что она является только видимостью жены Голубя. Ещё и ещё раз - и вполне определённо - Джонсон указывает на целомудренный характер их отношений. Совершенно очевидно, что авторы честеровского сборника считали необычный, "чистый" брак своих героев обстоятельством очень важным для их характеристики, отличающим их от других и потому нуждающимся в каком-то объяснении.
В последнем стихотворении "Ода восторженная", завершающем весь сборник, Джонсон говорит о Феникс как о реальной женщине, называет её "Леди" и чрезвычайно высоко оценивает интеллектуальные качества своей героини. "О, великолепие! О, блеск, который никто не может затмить! Её мысль быстра и оживлённа, как огонь… Её природный ум углублён учёностью, ясен, как у весталки, замкнут в орбите кристальной чистоты. Её голос прекрасней тех, которыми славятся места, её породившие, и при этом он смешан со звуком, превосходящим возможности самой природы".
Но, увы! Там, куда поэт направляется, чтобы достойно прославить эту леди, его голос оказывается почти заглушённым.
"Я отступаю и говорю: её достоинства
Глубже и значительней, чем это видно глазу,
Но она не гордится ими
И не хочет выставлять их напоказ".
Эта последняя строка Джонсона - последняя строка в книге. Ещё раз отметим: не только в "Прелюдии", но и в трёх других стихотворениях Джонсон говорит о Голубе и Феникс в настоящем времени, не упоминая об их смерти, хотя его стихотворения завершают книгу и, казалось бы, не могли оставить без внимания столь важное и трагическое событие. Почему же Бен Джонсон всё-таки промолчал о нём?
За завесой тайны
Таково содержание поэтического сборника "Жертва Любви" (теперь, познакомившись с его героями, мы можем предположить, что это название скорей всего относится к Феникс, добровольно последовавшей за своим ушедшим из жизни супругом). Поэты, авторы сборника, как они и обещали, в аллегорической форме рассказали об удивительной супружеской паре, которую они хорошо знали и смерть которой они (за исключением Джонсона) оплакивают. Как можно заключить, супруги умерли незадолго до появления книги. Поэма Честера неожиданно заканчивается рассказом Феникс о кончине её друга; она готовится последовать за Голубем. Неизвестный обращается к Феникс, которая ещё жива. В заключительных стихотворениях Честера ("Пеликан" и "Заключение") сообщается, что и Феникс рассталась с жизнью. Шекспир и Марстон скорбят об умерших супругах, причём последний воспевает и некое оставшееся после них совершенное творение. Стихотворения Джонсона, судя по всему, написаны ещё при жизни обоих героев.