Нельзя не заметить, что сильнейшее развитие гражданского стиха, выразившееся в появлении такого феномена, как "эстрадная поэзия", а также общий интерес к проблемам крупного социально-исторического смысла, к философскому осмыслению действительности в различных временных средах как бы отодвинули на второй план лирику интимных чувствований, любовную и пейзажную поэзию, поэзию сокровенных душевных движений с их гаммою оттенков, переливов и эмоциональных бликов.
К середине 1960-х гг. поэзия замедляет свой ритм и заметно меняет интонацию - в сторону сосредоточенности и неспешного раздумья.
Сосредоточенная пейзажная лирика, философские медитации, раздумья о назначении человека и нелегких путях отечества, внимательность к духовно-культурному наследию нации - все это своеобразно преломилось в лирике Д. Блынского ("Сердцу милый край", "Иду с полей"), И. Бурсова ("Близкие звезды"), В. Кострова, В. Павлинова, Д. Сухарева, Ю. Панкратова, Н. Панченко, Е. Полянского. К концу 1960-х гг. их все чаще будут объединять под условным наименованием "деревенские поэты".
Одновременно с термином "деревенские" поэты возник термин "тихая поэзия", позволявший включить в один ряд как "деревенских" поэтов, так и "городских", но сходных с первыми по вниманию к миру природы, а также по регистру поэтического голоса, чуждающегося громких тонов и склонного к элегическому тембру, простоте звучания и ненавязчивости слова.
Одно из стихотворений Н. Рубцова (1936–1971) ("Тихая моя родина") приобрело в ходе литературных дискуссий своего рода манифестный характер для достаточно широкого поэтического течения, что было названо "тихой лирикой". Валерий Дементьев в своей книге "Дар Севера" писал, что стихотворение "Тихая моя родина" стало своеобразным знаком или "иероглифом" для обозначения ряда молодых поэтов, которых "в противоположность поэтам "деятельного крика и громкости", вступившим в литературу в пятидесятых годах, стали именовать поэтами "тишины"".
"Тишина" у М. Рубцова внутренне драматична. "Тишина" Н. Рубцова крайне непрочна. Он постоянно ощущает некую вибрацию, пронизывающую современный мир. Она вносит в его стихи мелодию трагизма и беспокойства. Важно отметить, что лирика Н. Рубцова и поэтов, так или иначе близких его поэтическому миру, а также многих поэтов, не близких, но соотносящих свои искания с идеями народности и гражданственности, эта лирика, столь стремительно возникшая во второй половине 1960-х г., не столько замыкала собою истекавшее десятилетие, сколько начинала какой-то новый и совершенно еще неясный в те годы этап. Эта поэзия, условно и неточно названная "тихой", не была, разумеется, изолированной от широкого литературного процесса.
77. Военная тема в прозе 1960-1980-х гг
Большую роль в современной прозе о Великой Отечественной войне играет повесть, с нею вошло в литературу целое поколение фронтовых писателей (Ю. Бондарев, К. Воробьев, В. Быков, Г. Бакланов …). Известен и "военный" роман ("В августе сорок четвертого" В. Богомолова, "Берег" Ю. Бондарева, "Тяжелый песок" А. Рыбакова, "За чертой милосердия" Д. Гусарова, "Танки идут ромбом" А. Ананьева). Также представляет интерес так называемый "панорамный" роман (трилогия К. Симонова "Живые и мертвые", "Война" и "Москва", "41-й" И. Стаднюка, "Блокада" А. Чаковского).
По мнению К. Симонова (1915–1979), старый семейный роман у нас умирает тихой, естественной смертью, потому что значительно ослабла сила родственных связей, существующих в нашем обществе.
Задача, которую ставил перед собой писатель в трилогии "Живые и мертвые", - изображение правды войны, такого исторического события в жизни народа, которое стоило ему миллионов жертв. Это потребовало от писателя введения большого количества действующих лиц (свыше 200 по подсчетам исследователей) и, естественно, разработки принципов их изображения.
Первое. Писатель отказывается от обязательной завершенности их судеб в сюжете романа и весьма убедительно это мотивирует. В этой неизвестности и состоит одна из главных драм войны, одна из самых главных ее тягот.
Второе. Добивается индивидуализации и концептуальности многочисленных действующих лиц второго ряда. Вот как представлен у Симонова один эпизодический герой - самый бесстрашный из командиров дивизии, который погибает немногим ранее Серпилина: "Талызин, бирюковатый по натуре и казавшийся по первому впечатлению малообразованным, на самом деле был хорошо начитан, знал службу и командовал своей дивизией хотя и не безошибочно, но честно: не раздувал успехов и не прятал неудач.
В характере Серпилина есть общее, типическое для солдата - война-любовь к Родине, вера в идеалы коммунизма, мужество, стремление к победе. В нем постоянно живет ощущение причастности к судьбе тех, кто еще не на свободе.
Трилогия К. Симонова - своеобразное жанровое образование. Одни называют ее эпопеей, другие - романом-хроникой, третьи - панорамным романом, четвертые - романом историческим, пятые - вообще несостоявшимся романом. К этому "роману-событию" обратились в 1960-1980-е гг. несколько "военных" писателей (Чаковский, Симонов, Стаднюк).
В произведении Симонова проявились многие особенности явлений современной прозы.
Композиционный стержень такого романа - это грандиозное событие в жизни народа, его ближайшей истории, живое в памяти очевидцев. Важен и интересен в этом случае собственный взгляд писателя на событие, ответ на "больные" вопросы времени.
Многогеройность, попытка создать по возможности массовый портрет участников, выделить среди них наиболее важные характеры:
1) раскрытие человека именно в деле, его основной социальной роли;
2) необязательное завершение сюжетных линий.
Этот жанр "романа-события" в прозе о Великой Отечественной войне возник в таких социальных условиях, когда историческая наука не смогла дать ответы на сложные вопросы: о трагических обстоятельствах начала войны, судьбах военачальников и рядовых людей, роли Сталина. Особо острый интерес к человеку на войне, к самому трагическому событию в нашей истории естественно возник в обществе, в котором практически каждый человек был обожжен войной. "Роман-событие" возник на фоне этого интереса в творчестве писателей-фронтовиков. Произведения К. Симонова, И. Стаднюка, А. Чаковского представляют собой своеобразную разновидность панорамного романа, в центре которого именно не отдельные судьбы людей, а масштабное историческое событие (Великая Отечественная война) и человеческие судьбы, с нею связанные. От этого и определенный принцип изображения человека - преимущественно в связи с войной, в обстоятельствах войны.
78. Лирический герой Н. Заболоцкого
Один из самых проницательных критиков раннего Заболоцкого Николай Степанов справедливо увидел, что в современной поэзии происходит перестройка зрения, и именно "этой перестройкой, новым поэтическим зрением и выделяются стихи Н. Заболоцкого. Перестройка идет у него путем разрушения "поэтической позы", иронического осмысления "поэтичности" и ведет его к сатире ("Новый быт", "Ивановы", "Народный дом"). Романтической позе, литературному эстетизму Заболоцкий противопоставляет профессиональный труд, хозяйственную заботу о стихе, его певец "… был строен и суров… трудился он, могуч и прям…" ("Бродячие музыканты"). Отказ от "поэтической позы" ведет у Заболоцкого к объективной этичности его стихов, они очень "нелиричны". Заболоцкий входит в поэзию как заботливый хозяин, уверенно расставляющий вещи по местам. Слово у поэта прочно прикреплено к предмету, материально. У Заболоцкого слово повернуто к вещам, почти физиологично. Он описывает мир как окружающую его домашнюю обстановку: отсюда "предметность тем, стихотворение напоминает жанровую живопись…"
В этой обширной характеристике, проливающей свет на природу таланта Заболоцкого, нужно выделить два момента: указание на то, что стихи нелиричны, действительно. Заболоцкий - один из немногих поэтов, начавших свой путь с произведений эпического характера и постепенно пришедших к лирике, к высвобождению своего лирического "я". И второе замечание о том, что "слово у него повернуто к вещам, почти физиологично".
Такое отношение к слову у раннего Заболоцкого имело под собой и определенную эстетическую платформу: "ощущать мир рабочим движением руки, очищать предмет от мусора стародавних истлевших культур", "конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства", "посмотрите на предмет голыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой литературной позолоты". Заболоцкий как поэт сложился раньше, чем стал писать для детей.
...
Как-то бабушка махнула,
И тотчас же паровоз
Детям подал и сказал:
Пейте кашу и сундук…
Этим знаменитым четверостишьем вошел Хармс Д. в читательскую память. В подобного рода стихах была та непреднамеренность выдумки, юмора, бессмыслицы детской считалки, которая отсутствовала у Заболоцкого… С детских вопросов у Заболоцкого начинается мысль. Здесь рождается предчувствие мысли, предчувствие того обобщающего начала в мире, которое должно как-то объединить, собрать, связать в единое целое разбросанные как попало явления природы. Стихотворение Заболоцкого может складываться, как детское, по образам и интонации:
...
Вот на площади квадратной
Маслодельня, белый дом!
Бык гуляет аккуратный,
Чуть качая животом.
Дремлет кот на белом стуле.
Под окошком вьются гули,
Бродит тетя Мариули,
Звонко хлопая ведром…
Но интонацию убаюкивания, успокоения вдруг неожиданно "разбивают" заключительные строки:
...
Все спокойно. Вечер с нами!
Лишь на улице глухой
Слышу: бьется под ногами
Заглушенный голос мой.
"Отдых"
И этот особо заглушенный авторский голос, который напряженно бьется под ногами вечернего засыпающего города и одновременно бьется над какими-то, только ему ведомыми, вопросами - это говорит нам далеко не о детских, а о затаившихся - до поры до времени - серьезных проблемах большого сложного современного мира.
Мало кто, как Заболоцкий, решился в 1930-е гг. отказаться от конкретной индивидуализации своего авторского облика - чтобы исследовать мир и свою природу человека как эволюцию, осознавшую саму себя. Нельзя не заметить и потери, постигшие его на этом пути: это холодок созерцательности, отъединенности, отчужденности от читателя, а также недостаточность лирического тепла и даже неслиянность автора и лирического героя, находящегося еще в плену старых, механических представлений о мире, и сосуществование рядом, в одной плоскости, стиха не одной, а нескольких скользящих интонаций - иронической, лирической, повествовательной.
"Я - человек, часть мира, его произведение. Я - мысль природы и ее разум. Я - часть человеческого общества, его единица. С моей помощью и природа, и человечество преобразуют самих себя, совершенствуются, улучшаются" - так он гордо сформулирует добытую им художественную истину в конце своего жизненного пути. Эта позиция лишена эгоцентризма и менторства, собственная личность не заслоняет от поэта "многосложный и многообразный мир со всеми его победами и поражениями, с его радостями и печалями, трагедиями и фарсами", но и последний не подавляет ее, поскольку "я" - одна из деятельных частиц этого мира - "его" мысль и деяние.
Мы вправе уважительно присмотреться к этому "я" - новому для советской поэзии авторскому лицу: "Совсем не похож на свои портреты, на то, каким его представляют. Он был непроницаем. Он все время ускользал в разговоре. Но у него было удивленное лицо".
79. Человек и природа в лирике Н. Заболоцкого
Николай Алексеевич Заболоцкий родился под Казанью, на ферме, где его отец служил агрономом. Возможно, пытливость будущего поэта к миру природы была заложена в его первоначальном окружении. Ландшафты, простиравшиеся окрест, были исполнены чарующей красоты. Поэзия соседствовала с агрономией. Так это и вошло во всю последующую жизнь - природа и трудовые руки, волшебство красоты и практическая польза. Первая книга Н. Заболоцкого "Столбцы" (1929) заметно перекликается с сатирическими стихами Маяковского. Способность Заболоцкого деформировать образ, придавать ему причудливые черты, а также его остроумие, сквозившее в стихах, где слова играли и перемигивались друг с другом, - все это довольно быстро привело его к "обершутам" - небольшой группе молодых поэтов. Поэма "Торжество земледелия" вызвала при своем появлении бурную отрицательную реакцию. В этой поэме поэт развивал тему, центральную для всего его творчества, но тогда он подходил к ней, переживая мучительный фазис своего философского развития. Он приступил к выяснению вопроса о взаимоотношениях между человеком и природой. В "Столбцах" Н. Заболоцкий противопоставлял природу оскотиневшемуся мещанству, она была для поэта неким идеалом, до которого следовало дотянуться. Но этот этап "неоруссоизма" вскоре закончился. Его пленила мысль В. Хлебникова о глобальном переустройстве природы с помощью человека. По убеждению Н. Заболоцкого, человек из вековечного эксплуататора природы должен, наконец, превратиться в ее организатора, учителя и друга. В подкрепление своих мыслей он писал в одной из своих статей тех лет: "Настанет время, когда человек - эксплуататор природы превратится в человека - организатора природы", - иллюстрировал свой тезис следующими характерными стихами:
...
Природа черная, как кузница,
Отныне людям будь союзница.
Тебя мы вылечим в больнице.
Посадим в школу за букварь,
Чтоб говорить умели птицы
И знали волки календарь.
Чтобы в лесу, саду и школе
Уж по своей - не нашей воле
Природа, полная ума,
На нас работала сама.
Большое значение для формирования натурфилософских взглядов Н. Заболоцкого имело его знакомство с естественно научными идеями К. Э. Циолковского. Главное, что пленило Н. Заболоцкого, то это мысль ученого о безграничных возможностях усовершенствования природы. Сюжеты некоторых стихов Н. Заболоцкого, написанных им в период пылкого увлечения идеалами К. Э. Циолковского, рисуют перед нами природу жадно тянущейся за пределы своего тесного растительного или животного предназначения. Переход от "Столбцов" к натурфилософской лирике и поэмам означал для него решение всей его дальнейшей судьбы. Поэт шел к диалектическому познанию мира глубоко личным, своеобразным путем. Он писал в одном из произведений, что в его душе происходит сражение "природы, зренья и науки".
По мысли Н. Заболоцкого, природа в ходе длительного развития выделила человека из себя в качестве своего мыслящего органа. Ищущий в природе проблесков разума, хотя бы сумеречного, хотя бы начального. Он склонен писать о "человеческом шорохе травы", о "голосых растениях", о воде, замирающей в восторге, и даже кузнечик рыдает у него однажды, "как маленький Гамлет"…
О себе, вовлеченном в общий круговорот, он писал:
...
Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал…
"Гомборский лес"
Начался новый период в творчестве поэта: классификаторство ушло в прошлое, между миром природы и человеком протянулись диалектические связи. Живая плоть мира не распадалась теперь на свои составные химические элементы.
Буйная вакханалия красок, разноголосая музыка лесных жизней, причудливые пляски света и теней, пестрые карнавалы запахов, в которых перемешаны и аромат распускающего цветка, и тонкая прель прошлогоднего листа, и йодистый настой морского наката, - все выражается в стихах с какой-то буйной и щедрой расточительностью.
Неустанный и вдохновленный слушатель неслышных голосов растений, Н. Заболоцкий слышит теперь и другую музыку - музыку человеческого труда. И это было уже начало нового, позднего, завершающего этапа его творчества.
Итак, можно сделать вывод, что на разных этапах творчества поэта прослеживается развитие темы природы. И изменения, происходившие в мироздании Заболоцкого, сопровождались, - а во многом и разрешились, - приходом поэта к более ясным, законченным, классическим по своей простоте изобразительным средствам.
80. Фольклорные основы создания образа главного героя в рассказе В. Шукшина "Чудик"
Характерным для творчества В. Шукшина является раскрытие лучших моральных качеств персонажей в моменты тяжелых испытаний, выпадающих на их долю. Автор ставит своего героя, человека доброго и совестливого, в условия, требующие всех душевных запасов добра и стойкости, чтобы не сломаться, не разувериться, видя, что "ультрасовременная нахрапистая" дрянь якобы и есть лицо нашего времени, а совесть и порядочность будто бы безнадежно устарели.
Несмотря на свою "простоту", Чудик, главный герой рассказа, размышляет над проблемами, волнующими человечество во все времена: в чем смысл жизни, что есть добро и зло, кто в этой жизни "прав, кто - умнее?" И всеми поступками доказывает, что прав он, а не те, кто считает его чудаком, "чудиком".
Произведения Василия Шукшина и их герои правдивы как в социально-бытовом плане, так и в художественном. "Нравственность - есть правда", - так определил свою главную заповедь сам Василий Шукшин. Заповедь эта ни разу не была нарушена в его творчестве, он не шел ни на какие компромиссы с собственной совестью и говорил людям правду, какой бы горькой и трудной она ни была.
Герой рассказа "Чудик" все время стремится доставить радость людям, не понимает их отчужденности и жалеет их. Но Шукшин любит своего героя не только за это, а еще и за то, что в нем не стерлось личное, индивидуальное, то, что отличает одного человека от другого. "Чудаки" необходимы в жизни, потому что именно они делают ее добрее. И как важно это понимать, видеть в своем собеседнике личность!
Образ Чудика напоминает нам еще об одном образе, распространенном в литературе фольклора. Я говорю об образе праведника, пророка. Всегда существовал человек, чьи мысли и слова отличались от других, от всего остального мира. Этот человек стоял особняком от всего общества. Слова его воспринимались по-разному: кто-то считал их глупой болтовней, "пустыми проповедями", а кто-то воспринимал как "прописные истины". Однако почти никто не замечал, что "праведник" говорит истину, правду о жизни человека и его сущности. Пусть иногда эта правда была немного "подслащенной".
Такие герои, как Чудик (ласково названный Шукшиным), - это искренние и действительные натуры, их действия устремлены к добру. Чудик всегда и везде хочет доставить людям радость, но все его добродетельные порывы, как правило, кончаются конфузом. Каждый из "чудиков - это тип времени", в нем существует своеобразный зазор между жаждой жить насыщенной человеческой жизнью и умением так жить. Они не всегда могут разобраться в философских вопросах, которые ставят перед собой; порой имеют искаженное представление о подлинной культуре, а иногда им просто не хватает широты кругозора. Неудачи, потрясающие чудиков, предупреждают о том, что нет и не может быть легкого и безболезненного обретения душевной гармонии. Мало почувствовать в себе желание жить одухотворенно. Надо осознать высоко нравственные ориентиры, надо вобрать их в себя и руководить ими.