Ведь, разрешите заметить, Билл ударил также голодную старуху, но по поводу этого более тяжкого проступка он никаких угрызений не испытывает, потому что она отнюдь не скрывает, что ее злонамеренность не уступает его собственной. "Пускай судится со мной, как грозилась, - говорит Билл.- Чтоб из-за нее меня совесть мучила - да ничего подобного, мне это все равно что свинью приколоть". Рассуждение совершенно нормальное и здравое. Старуха, как и закон, которым она ему угрожает, вполне готова играть в игру "возмездие": ограбить его, если он украдет, избить, если он ударит, прикончить его, если он убьет. Путем примера и наставления закон и общественное мнение учат его навязывать свою волю другим с помощью злобы, насилия и жестокости и стирать моральный счет наказанием. Это и есть здоровое крестианство. Но оно смешивается с тем, что Барбара называет христианством и что неожиданно заставляет ее отказаться играть в палача и изгнание сатаны сатаной. Она отказывается преследовать пьяного негодяя; она на равных беседует с мерзавцем, с которым благовоспитанной даме не полагалось бы разговаривать на виду у всех, короче говоря, она подражает Христу. Совесть Билла, естественно, реагирует на это в точности так же, как на угрозы старухи. Он поставлен в положение невыносимо унизительное, и он всеми имеющимися в его распоряжении способами стремится восстановить душевное равновесие, при этом он по-прежнему готов ответить на брань старухи, заехав ей по физиономии кружкой. И таким образом подтверждается правота христианства Барбары по сравнению с нашей системой судебного наказания и мстительной расправы со злодеем, а также по сравнению с идеальной справедливостью романтического театра.
К чести литературы надо сказать, что ситуация эта нова лишь отчасти. Виктор Гюго давно представил нам эпопею о каторжнике и тископских подсвечниках, о полицейском-крес- тианине, погубленном встречей с христианином Вальжаном. Но Билл Уокер, в отличие от Вальжана, не превращается романтическим образом из демона в ангела. Сегодня у нас миллионы Биллов Уокеров во всех классах общества, и я, как профессор натуррпсихологии, хочу указать на тот факт, что Билл безсяких изменений в своем характере или в обстоятельствах бу- дет совсем по-разному реагировать на разного рода подходы.
В доказательство могу привести такой наглядный пример: наши сегодняшние промышленники-миллионеры начинают как разбойники, они безжалостно и бессовестно сеют банкротство, смерть и рабство среди своих конкурентов и среди рабочих, рискуя, что конкуренты ответят им тем же. История английских фабрик, американских трестов, разработка африканского золота, алмазов, слоновой кости и каучука затмевают по злодейству все, что мы слыхали про пиратов испанских морей. Капитан Кидд высадил бы на необитаемый остров современного трестовского магната за поведение, недостойное джентльмена удачи. Закон ежедневно хватает неудачливых мерзавцев такого типа и наказует их с жестокостью, превосходящей их собственную, и в результате те выходят из камеры пыток еще опаснее, чем вошли, и возобновляют свою преступную деятельность (потому что до другой их никто не допустит), пока их снова не схватят, не промучают в тюрьмах и опять не отпустят с тем же эффектом.
Зато с удачливым мерзавцем поступают совсем по-другому и очень по-христиански. Его не только прощают - ему поклоняются, его почитают, с ним носятся, только что не боготворят. Общество платит ему сторицей с непомерной щедростью. А к чему это приводит? Он начинает почитать себя, поклоняться себе, жить соответственно тому мерилу, с каким подходят к нему. Он поучает, пишет назидательные книги, обращенные к молодым людям, и в конце концов убеждает себя, что преуспел исключительно благодаря себе самому. Он финансирует образовательные заведения, поддерживает благотворительные учреждения и, наконец, умирает, окруженный ореолом святости, оставляя завещание, которое может служить памятником щедрости и заботы об общественном благе. И все это без малейших изменений в своем характере. Пятна леопарда и полосы тигра сверкают, как всегда, но поведение мира по отношению к нему изменилось. И соответственно изменилось его поведение. Но стоит только изменить свое отношение к нему, посягнуть на его собственность, начать оскорблять его, угрожать ему - и он в миг опять превратится в разбойника, готового сокрушить вас, как готовы сокрушить его вы, и тоже вооруженный вымышленными основаниями морального порядка.
Короче говоря, когда майор Барбара говорит, что нет негодяев, она права: абсолютных негодяев не бывает, но есть люди неподатливые, и сейчас я перейду к ним. Каждый разумный мужчина (то же можно сказать и о женщинах) является потенциальным негодяем и потенциальным примерным гражданином. Что представляет собой человек - зависит от его характера, но что он делает и что мы о его деятельности думаем - зависит от обстоятельств, в которые он попадает. Те же черты, которые губят человека из одного класса, выносят наверх человека из другого класса. Характеры, проявляющие себя по-разному в разных обстоятельствах, проявляют себя одинаково в одинаковых. Возьмите, например, такой обыкновенный английский характер, как Билл Уокер. Мы встречаем Билла повсюду: в судейском кресле, на епископской скамье, в тайном совете, в военном министерстве и адмиралтействе, равно как и на скамье подсудимых в Олд Бейли или в рядах неквалифицированных рабочих. Моральная оценка качеств Билла меняется в зависимости от этих обстоятельств. Грехи взломщика составляют главные достоинства финансиста; манеры и привычки герцога стоили бы места клерку. Словом, хотя характер и не зависит от обстоятельств, поведение тесно с ними связано и наша моральная оценка характера тоже. Возьмите любую жизненную ситуацию, при которой условия практически одинаковы для целой группы людей: уголовное преступление, палата лордов, фабрика, конюшня, цыганский табор или что душе угодно! Невзирая на несходство характеров и темпераментов, поведение и моральные нормы внутри каждой группы в основном так же предсказуемы, как в отаре овец, и нормы морали по большей части носят чисто поведенческий, обусловленный обстоятельствами характер. Сильные личности знают это и на это рассчитывают. Ни в чем выдающиеся умы человечества так не отличались от обыкновенного владельца сезонного железнодорожного билета, как в умении принять тот факт, что человечество, в сущности, единый вид, а не бродячий зверинец, состоящий из джентльменов и пройдох, подлецов и героев, трусов и удальцов, лордов и крестьян, бакалейщиков и аристократов, ремесленников и чернорабочих, прачек и герцогинь, - зверинец, где все степени дохода и кастовых привилегий представлены' какими-нибудь отдельными животными, которых нельзя сводить друг с другом или женить друг на друге. Наполеон, составивший плеяду генералов, придворных и даже монархов из своей коллекции социальных нулей; Юлий Цезарь, назначающий правителем Египта сына вольноотпущенника, которого незадолго до того не взяли бы и рядовым в римскую армию; Людовик XI, делающий своего брадобрея личным советником, - у каждого из них было твердое понимание научного факта равенства людей, выраженного Барбарой в христианской формуле, а именно, что все люди - дети одного отца. Человек, полагающий, будто люди в моральном отношении подразделяются от природы на высшие, низшие и средние классы, совершает ту же ошибку, что и человек, думающий, будто они от природы точно так же подразделяются в социальном отношении. И все равно как наши настойчивые попытки создать политические учреждения на основе социального неравенства всегда приводили к долгим периодам пагубных трений, время от времени разрешавшихся бурными революционными взрывами, так и попытки (да обратят внимание амеиканцы!) создать моральные установления на основе моралъного неравенства могут привести лишь к противоестественному царствованию святых, сменяемому каждый раз распущенной Реставрацией. Они могут привести к превращению американцами развода в публичное достояние, а лица Европы в одну большую сардоническую ухмылку, когда американцы отказались остановиться в гостинице одновременно с русским гением, который женился вторично без санкции Южной Дакоты; привести к уродливому ханжеству, к жестоким преследованиям и полному смешению условностей и компромиссов с человеколюбием и порядочностью. Совершенно бессмысленно утверждать, что все люди по природе свободны, если при этом отрицать, что человек по природе добр. Гарантируйте человеку доброту, и свобода придет сама собой. Гарантировать же ему свободу только при условии, что вы одобряете его моральный облик, значит, в сущности, уничтожить всякую свободу, поскольку свобода каждого зависит от морального приговора, который любой дурак может вынести любому, кто нарушает обычай,- неважно, в какой роли - пророка или негодяя. Эту истину еще должна усвоить Демократия для того, чтобы стать чем-то иным вместо самой деспотичной из всех форм фанатизма.
А теперь вернемся к Биллу Уокеру и к делу о его совести против Армии спасения. Майор Барбара, не будучи современным Тетцелем или казначеем больницы, отказывается продать Биллу индульгенцию за соверен. Но, к сожалению, то, в чем Армия может позволить себе отказать Биллу Уокеру, она не может отказать Боджеру. Боджер - хозяин положения, так как в его руках шнурки кошелька. "Рыпайтесь сколько угодно, - по сути, говорит Боджер, - без меня вам не обойтись. Без моих денежек Билла Уокера вы не спасете". И Армия спасения отвечает, и при данных обстоятельствах вполне уместно: "Мы лучше возьмем деньги у самого дьявола, чем перестанем спасать человечество". И таким образом Боджер платит за спокойствие своей совести и получает индульгенцию, в которой Биллу отказано. В реальной жизни Билл, возможно, ничего бы про это не узнал, но я, драматург, чья задача - раскрыть связь явлений, кажущихся далекими и разобщенными в случайном распорядке явлений реальной жизни, я замыслил довести это до сведения Билла, в результате чего Армия спасения сразу теряет над ним власть.
Но Билл, несмотря ни на что, еще имеет шанс спастись. Его по-прежнему держат в узде факты и собственная совесть, и они еще могут отбить у него вкус к негодяйству. Однако твердо пообещать такой счастливый конец я не в состоянии. Пройдитесь по бедняцким кварталам наших больших городов в воскресенье, когда люди не работают, а отдыхают и пережевывают жвачку своих размышлений. Вы увидите на всех лицах одно и то же выражение - выражение цинизма. Открытие, которое сделал Билл Уокер относительно Армии спасения, здесь делают рано или поздно все. Они узнают, что каждый имеет свою цену, и, по недомыслию или по беспринципности, их научают не доверять человеку, презирать его за это необходимое и благотворное условие существования в обществе. Узнав, что генерал Бут тоже имеет свою цену, они не начинают восхищаться им за то, что цена эта высока, и не стремятся так организовать общество, чтобы генерал получал плату честным путем; нет, они делают вывод, что тип он сомнительный и что все религиозные люди лицемеры и союзники эксплуататоров и притеснителей. Они знают, что крупные суммы, поддерживающие Армию спасения, поступают не благодаря религии, а благодаря мерзкой доктрине покорности нищего и смирения угнетенного; и вот души их раздирает мучительнейшее из сомнений: а не родится ли истинное спасение из их самых гнусных страстей - убийства, зависти, жадности, упрямства, слепой ярости, террора, а вовсе не из гражданского духа, благоразумия, гуманности, великодушия, нежности, тонких чувств, жалости и доброты. Подтверждением такого подозрения, которое столь усердно последние годы раздувают наши газеты, служит милитаристская мораль, а оправданием милитаризма - тот факт, что в любую пору обстоятельства могут сделать милитаризм истинной моралью настоящего момента. И, создавая предпосылки для такого момента, мы и вызываем к жизни не- обузданные и кровопролитные революции, какая теперь совершается в России и какие капитализм в Англии и Америке исподволь старательно провоцирует.
В такие моменты долг всякой церкви пробуждать все силы разрушения, направленные против существующего порядка. Но если церкви так и поступают, существующий порядок неминуемо подавляет их.
Наличие церквей допускается лишь при условии, что они будут проповедовать подчинение государству в его нынешнем капиталистическом виде. Сама англиканская церковь вынуждена добавить к тридцати шести статьям, в которых она формулирует свои религиозные догматы, еще три, в которых извиняющимся тоном заверяет, что в ту минуту, как одна из статей придет в противоречие с государством, ее начисто отвергнут, изымут, отменят, отбросят и преступят, так как любой полицейский намного важнее любого из святой троицы. И вот почему никогда официальной церкви или Армии спасения не завоевать полного доверия бедняков. Поневоле церкви приходится быть на стороне полиции и военщины независимо от веры и убеждений. А коль скоро полиция и военщина - орудия, посредством которых богачи грабят и давят бедняков (на изобретенных для этой цели законных и моральных основаниях), то быть одновременно на стороне и бедняков и полиции невозможно. В сущности, религиозные учреждения как раздатчики милостыни при богачах становятся своего рода вспомогательной полицией, притупляя бунтарскую заостренность нищеты углем и одеялами, хлебом и патокой, утешая и подбадривая жертву надеждами на большое и недорогое счастье в мире ином, когда их уже доведут непосильным трудом до преждевременной смерти в мире этом.
ХРИСТИАНСТВО И АНАРХИЗМ
Таково создавшееся ложное положение, из которого ни Армия спасения, ни англиканская церковь, ни любая другая религиозная организация не могут найти выхода иначе, как реорганизовав общество. Но они не могут и оставаться безучастными, пассивно относясь к государству и просто умыв руки от его грехов. Государство беспрерывно будит людскую совесть, совершая насилия и жестокости. Не удовлетворяясь выжиманием из нас денег на содержание армии и полиции, тюремщиков и палачей, оно заставляет нас принимать активное участие в его деяниях, и мы подчиняемся ему под угрозой стать жертвами его произвола.
В то время как я пишу эти строки, миру явлен сенсационный пример. Празднуется свадьба королевской четы, сперва - бракосочетание в соборе, за ним следует бой быков, где в качестве главного развлечения предлагается зрелище вспоротых и выпотрошенных быком лошадей, когда же измученный бык обессиливает и перестает быть опасным, осторожный матадор его убивает. Однако иронический контраст между боем быков и брачной церемонией никого не поражает. Еще к одному контрасту - между нарядностью, счастьем, атмосферой благожелательного восхищения, окружающей юную чету, и ценой, заплаченной за это в нашем гнусном социальном устройстве в виде убожества, несчастий и деградации миллионов других молодых пар, - привлекает наше внимание романист мистер Эптон Синклер. Он отколупывает кусочек лакировки с гигантских скотобоен Чикаго и показывает нам образец того, что происходит во всем мире под верхним слоем процветания плутократии. Но одного человека этот контраст поразил настолько, что он решается ценою собственной жизни нанести смертельный удар виновным. В своем невежестве нищего он вообразил, будто вина лежит именно на этих невинных юных женихе и невесте, выдвинутых и коронованных плутократией в качестве глав государства, тогда как на деле личной власти у них меньше, чем у любого председателя треста. Им-то и адресует он на шесть пенсов взрывчатки, промахивается и выпускает кишки у такого же числа лошадей, что и бык на арене, приканчивает двадцать три человека и ранит еще девяносто девять. И из всех пострадавших только лошади не виноваты в том, за что он мстил: взорви он на воздух весь Мадрид со всем взрослым населением, никто не избегнул бы обвинения в соучастии - до, во время и после преступления, - обвинения в причастности к бедности, проституции, оптовому избиению младенцев, какое не снилось Ироду, к чуме, моровой язве, голоду, войне, убийству и затяжному умиранию. Наверное, не нашлось бы никого, кто бы не содействовал примером, советом, попустительством и даже шумной поддержкой укоренению в динамитчике ненависти и мести, ежедневно одобряя приговоры к долгим годам заключения, приговоры, настолько бесчеловечные по противоестественной глупости и панической жестокости, что сторонники их уж не могут выступить против ножа или бомбы, не сорвав с себя при этом маски правосудия и гуманности.
И тут, заметим, как раз выходит в свет биография одного из наших герцогов, который, будучи шотландцем, умел спорить о политике и потому среди наших аристократов выделялся как великий ум. И какой же был, скажите на милость, любимый исторический эпизод у его светлости, эпизод, о котором, по его словам, он читал всегда с глубочайшим удовлетворением? Да тот самый, когда в 1795 году молодой генерал Бонапарт расстрелял парижскую толпу, эпизод, который наши почтенные классы с шутливым одобрением прозвали "запах картечи", хотя сам Наполеон, надо отдать ему должное, взглянул на это потом по-иному и был бы рад, если бы про этот случай забыли. А поскольку герцог Аргайл был совсем не демон, а человек с такими же страстями, как все мы, не такой уж злобный и товарный, то кто будет удивляться, что во всем мире пролетарии герцогского склада упиваются запахом динамита (аромат шутки слегка выдохся, не правда ли?), потому что он направлен на класс, который они ненавидят так же сильно, как наш сообразительный герцог ненавидел, как он выражался, чернь.