Шкляр. Вы не слышите меня. У нас очень много свободолюбивых людей, но мало свободных людей, умеющих любить. А что такое свобода без любви? Это и есть диктатура произвола. У нас при любом царе свободные люди не могут поставить себя на правильную ногу. А потом мы удивляемся, что нам за страна досталась? Что это за Левиафан такой?
Сычев. Так что же, ничего хорошего Россию не ждет?
Шкляр. Все зависит только от того, насколько мы готовы любить. Любить ее такой, какая она есть. А больше ничего не остается. И тогда многое, очень многое изменится. (Обращается не столько к Сычеву, сколько к самому себе.) Изменения к лучшему наступят, но не нужно их ждать.
Сычев (возбужденно). Значит, сиди сложа руки, да еще и ничего не жди? Разгильдяйство и прекраснодушие! Партия не может бездействовать. Наши враги тоже. Мы создаем сильное государство – они хотят все развалить. Мы пропагандируем духовные скрепы – они кричат о религиозном мракобесии. И тут либо мы – либо они. Третьего не дано. Кстати, как вы относитесь к новому закону о защите чувств верующих?
Шкляр (задумчиво). Замечательно отношусь. Только религиозные чувства верующих нужно защищать не от богохульников, а от самих верующих. Верующий способен нанести религиозному чувству гораздо больший урон, чем атеист.
Сычев. Можно личный вопрос?
Шкляр. Нет… Все равно зададите.
Сычев. Вы верите в загробную жизнь?
Шкляр. Конечно, верю. Но пока ты ведешь себя как эгоист, пока думаешь только о себе, нет ни загробной жизни, ни этой. Положи свое эго в гроб, и сразу начнется твоя загробная жизнь.
Сычев. А вы не такой уж и сумасшедший. И вы мне нравитесь.
Шкляр. Не торопитесь. Скоро я вас разочарую. Выведаете между делом что-нибудь такое… Даже и не знаю что. Только вы с презрением отвернетесь от меня.
Сычев. Как ваши соратники – политические активисты?
Шкляр. Политические отвернулись. Зато теперь в мою сторону недобро посматривают православные активисты.
Сычев. Вы умеете злить людей, Ефим Ефимович.
Шкляр. Не в этом дело.
Сычев. А в чем?
Шкляр (с прищуром). Каким-то образом все активисты связаны между собой. Контрабандно они проносят друг друга в лакированных портфелях, хотя и ведать не ведают об этом. Они бы очень удивились, если бы узнали, что не ходят поодиночке.
Сычев (с искренним удивлением). Вы верите в заговор активистов? Но позвольте, борцы за честные выборы и все такое никогда не подадут руки радикалам от религии, которые громят выставки и тому подобное. Или вы хотите сказать, что у политических и православных активистов больше общего, чем различий?
Шкляр (непринужденно развивая тему заговора). Не забывайте про национальных активистов. Их подозрения в том, что я еврей и не только по национальности, вполне оправданы. Впрочем, не стоит нашего патриота демонизировать. Он мало чем отличается от сионистского активиста.
Сычев (посмеиваясь). Сумасшедший, сумасшедший профессор!
Шкляр (с демонстративной серьезностью). Вовсе нет. Угадайте, кому принадлежит следующий перл: "Если ты "хороший" еврей – отправляйся в Израиль". Кто это говорит – бритоголовый скинхед или боец "еврейского легиона"? На голове этого умника черная шапка с гербом футбольного клуба или фуражка с кокардой в виде рисунка меноры?
Сычев. Но разве один не защитит вас от другого?
Шкляр. Защитит, и вскоре пожалеет об этом.
Сычев. А я и не думал, что вы такой неудобный человек. (После некоторого колебания.) Кстати, я тоже еврей.
Шкляр (с невозмутимостью). А хорошая новость?
Сычев. Неплохая шутка. Но между нами говоря, я всегда ощущал себя русским.
Шкляр. Видимо, хороших новостей сегодня не будет.
Сычев (язвительно). А вы кем себя ощущаете, Ефим Ефимович Шкляр?
Шкляр (не реагируя на укол). Я никогда не разделял корпоративных интересов, особенно национальных. Как сказал о себе мой младший сын: "Я из еврейского племени, но в русской семье". Глагол "родился" в спешке он опустил. На месте ни минуты не сидит. Как-то он заявил: "То время, которое я должен был потратить на надевание штанов, я потратил на лишний сон, поэтому я буду весь день ходить без штанов". Все самые сложные вопросы в нашей русской семье разрешает маленький Шкляр.
Сычев (рассеянно меняя тон на деловой). Не стану больше играть в кошки-мышки. Я знаком с методом текстологического анализа. Да и психолог я неплохой. Так вот, я совершенно уверен, что это не вы написали пьесу "Рубиновая ночь". Ефим Ефимович, назовите истинного автора, и я закрою ваше дело.
Шкляр (собираясь с мыслями). До сих пор речь шла об информаторе, который мне слил компромат на верхушку. А теперь вы ставите под сомнение сам факт моего авторства? После разговора со мной вы полностью разочаровались в моих интеллектуальных способностях?
Сычев. Напротив. Пьеса написана человеком, у которого нет вашего культурного багажа. Но самое главное, он не обладает оригинальностью вашего мышления.
Шкляр. Ну знаете ли, столько воды утекло. Я стал другим. Во мне произошел переворот. (Выдержав паузу.) Да, я очень тоскую по жене и детям, но на ваши дешевые провокации поддаваться не стану. (Сычев с подчеркнутой отстраненностью разглядывает свои ногти.) Вам интересно, случайно, о чем я говорю?
Сычев. Да, да, да… Не обижайтесь, Ефим Ефимович. Я бью туда и сюда, бью как попало. Пока вы хорошо держитесь, но я найду слабое место. Наверное, вы уже поняли – мне поручают самые сложные случаи. Безнадежные. А знаете почему?
Шкляр. Почему?
Сычев. У меня есть терпение и такт. Я подбираю ключ к любому замку.
Шкляр. Вы зря тратите свое время.
Сычев. Совсем не зря. Мне интересно беседовать с вами. Хочу вам снова сознаться. (Понизив голос.) Среди евреев я чувствую себя русским, среди русских – евреем. Это вообще нормально? Я уже понял, что вы как интернационалист просто идете дальше. А я все время оборачиваюсь.
Шкляр (участливо). Этот вопрос мучил писателя Юрия Нагибина. В нем текла кровь русского дворянина, но сильнейшее влияние на Юрия Марковича оказал отчим – адвокат Марк Левенталь. Нагибин считал национализм дрянью и мелочью, но не раз попадался на эту удочку. Правда, он делал это очень честно, поэтому и талантливо.
Сычев. Нагибина я люблю. Пожалуйста, будьте со мною искренним.
Шкляр. Странно слышать такое от следователя.
Сычев. Не странен кто ж?
У Сычева игривое настроение. В нем просыпается злой озорник.
Сычев. Ефим Ефимович, не могли бы вы набросать портрет русского культурного героя. И, если возможно, – еврейского культурного героя. Так сказать, для сравнения.
Шкляр. Что, прямо сейчас?
Сычев. Ну да, профессор. Как никак, вы доктор филологии. А может быть, вы только выдаете себя за доктора? Диплом в метро купили. Диссертацию за вас накатал научный негр. Мы знаем, как обделываются такие дела. Не хочу показаться грубым, но с этой вашей политической пьесой вы темните. "Рубиновая ночь". Не пошловато? Не ваш стиль. Как гласит поговорка: обманул в малом, обманет и во многом.
Шкляр (озадаченно). Получается, что мое дело десять лет лежало под сукном?
Сычев (зябко позевывая). Каждая бумажка должна вылежаться, но не залежаться. Еще есть вопросы?
Шкляр. Нет.
Сычев. Итак. Я жду лекции, профессор.
Шкляр. Избавьте меня от проверки на профпригодность.
Сычев (мягко). Я настаиваю.
Шкляр. Я не привык читать лекцию сидя.
Сычев. Да, да, да… Встаньте, разомните ноги.
Шкляр (поднимается и подходит к зарешеченному окну). С чего же начать?
Сычев. Начните с шестого дня творения.
Шкляр. Культура у евреев прочно связана с религией. Поэтому здесь уместнее говорить о герое еврейской культурно-религиозной традиции.
Сычев. Как он выглядит?
Шкляр. Это такой непричесанный спорщик с покушением на святость. Часто его житие напоминает горький анекдот. В советском изводе анекдот звучит так. Раньше Абрам жил напротив тюрьмы, теперь он живет напротив своего дома.
Сычев. Кажется, это про вас, Шкляр.
Шкляр (игнорируя подначки дознавателя). Или другая ситуация, постсоветская, хотя по сути та же самая. "Почему вы не уезжаете в Израиль?" – спрашивают его. "Зачем? Мне и здесь плохо"… Только будучи знатоком Писания, он может познать Всевышнего.
Сычев. Ну, а как насчет Запада? Почему вы не эмигрировали, когда еще была возможность?
Шкляр (смущаясь). На Западе об истине говорить неприлично.
Сычев. Как я понимаю, на меньшее вы не согласны.
Шкляр. Они будут смеяться. Вот вы не смеетесь.
Сычев (с резкостью). А на Востоке болтать небезопасно. С вами может что-нибудь случиться.
Шкляр. Все, что может случиться, это не то, что есть. Бог есть. С Ним ничегó не может случиться.
Сычев. Теперь передо мной проповедник. Так вот как это происходит.
Шкляр (пересекая комнату). У писателя Исаака Зингера есть роман. Называется "Раб". Молодой еврей Яков попал в польский плен. Яков низведен до положения крепостного. Он разговаривает с коровами на идише, чтобы не забыть язык. Уже пять лет он не видел книг. С трудом припоминает молитвы. И тем не менее, он продолжает размышлять. Зингер пишет: "Он размышлял. Он, Яков, сидит здесь у Яна Бжика в хлеву, а тем временем Создатель правит Вселенной". Герой еврейского предания это всегда изгой. И даже когда он находится в родной среде, сути дела это не меняет.
Сычев. Лавры изгоя примеряете? Хотите быть первым, но с конца? А ведь все равно первым! Бросьте эти еврейские штучки. (С раздражением.) Я хочу послушать про русского героя. Ведь я русский человек. (Сжимает кулак до белых костяшек).
Шкляр (спокойно). Для доказательства силы русскому герою совершено не обязательно выходить из себя. И вообще – действовать.
Сычев. А как же Змей?
Шкляр (продолжая ходить по комнате). Доказательством силы героя, безусловно, является победа над Змеем. Вот только вопрос, когда и где эта победа одерживается? На поле брани после схватки или на печи перед схваткой? Мне представляется, что победу истинный герой одерживает на печи. Русский герой не просто сидит на печи, он одолевает зло в себе. Не одолев зла в себе, не одолеет он зла и вне себя. Герой пересиживает свое зло. (Увлеченно.) Русское изобразительное искусство потому и проявляло слабый интерес к возрожденческой перспективе, что некого было показывать во второй фазе деяния, другими словами – в состоянии физического действия. Русское искусство собрано на духовном действии. То есть, на первой и третьей фазе деяния, а именно: решения, которое принимается на печи, и осмысления содеянного в скиту.
Сычев (с сарказмом). Так это скит? А вы, значит, отшельник. Ловко! Приятно иметь дело с образованным человеком. (Жестом предлагает продолжать.)
Шкляр (вдохновенно). Печь и скит, вот где ищите все самое высокое в русской натуре. Есть у такого положения вещей и свое объяснение. Стоит русскому герою слезть с печи, как прежде всего он начнет разрушать самого себя. Вот почему бездействует буря-богатырь Илья Обломов. Не калики перехожие отнимут у богатыря половину силы, так он сам у себя отнимет.
Сычев. Это еще зачем?
Шкляр. Чтобы сила не мешала бороться со злом. Вернее, чтобы она не мешала разобраться где добро, а где зло? Сила, если ее много, совершенно слепа. Высоцкий угадал: "А принцессы мне и даром не надо. / Чуду-юду я и так победю". " И так" – не за вознаграждение. Чудо-юдо загоняется в ад благодаря тому, что герой отказывается от вознаграждения. Сделка лишила бы русского героя той второй половины силы, которую он оставил себе для борьбы со Змеем. Герой и так ослаблен, обстоятельства стащили его с печи, а тут еще ему предлагается новая зависимость – контракт.
Сычев (изображая обиженного). Ну да, контракт. Я же дьявол, и пришел за душой. Так вы обо мне думаете?
Шкляр (дипломатично). Я ничего не думаю.
Сычев. Продолжайте.
Шкляр. Заметим также, русскому герою не нужна и принцесса. И вот здесь обнаруживается перекличка. Яков, размышляя, сидит в хлеву, "а тем временем Создатель правит Вселенной". Илья лежит на печи, готовится к подвигу, "а тем временем Создатель правит Вселенной". На фоне деятельного бездействия богатыря Создатель и правит Вселенной.
Сычев. Да понял я, понял. (Поднимается и мерит шагами комнату). Вы хотите сказать, что Илья Муромец не был ни политическим, ни национальным, ни православным активистом.
Шкляр. Именно так.
Шкляр пытается осмыслить, что сейчас произошло? Он несколько растерян. Энтузиазм, с которым он импровизировал, сменяется первыми признаками апатии.
Шкляр (владея собой). Для чего вы устроили весь этот цирк? Чтобы выставить меня дураком?
Сычев (с неожиданной искренностью). Что вы, Ефим Ефимович! Я восхищаюсь вами! Когда-то я слушал ваши лекции. Вы читали нам стихи. Как это у Максимилиана Волошина? Помните, про интеллигента?
Отвергнутый царями разночинец
Унёс с собой рабочий пыл Петра
И утаённый пламень революций:
Книголюбивый новиковский дух,
Горячку и озноб Виссариона.
От их корней пошёл интеллигент.
Сычев преображается. Выходит на середину комнаты, продолжая декламировать.
Его мы помним слабым и гонимым,
В измятой шляпе, в сношенном пальто,
Сутулым, бледным, с рваною бородкой,
Страдающей улыбкой и в пенсне,
Прекраснодушным, честным, мягкотелым,
Оттиснутым, как точный негатив,
По профилю самодержавья: шишка,
Где у того кулак, где штык – дыра,
На месте утвержденья – отрицанье,
Идеи, чувства – всё наоборот,
Всё "под углом гражданского протеста".
Вы все тот же блистательный оратор, Ефим Ефимович. Любую тему можете раскрыть. Признаюсь вам, вы научили меня думать.
Шкляр (пораженный). Боже мой… Сычев, Сычев. Но я вас не помню.
Сычев. И вы учили нас говорить правду. Даже когда это неудобно.
Шкляр. Кажется, вас отчислили.
Сычев (с той же подкупающей искренностью). Но не по вашей вине, профессор. Я бросил декану в лицо то, что за глаза говорили все. Я назвал его унтерпришибеевым. Эту историю умело замяли, но вскоре я вылетел.
Шкляр (с трудом скрывая волнение). Понимаете, Сычев, эта пьеса – "Рубиновая ночь" совершенно не моя. Но не в том смысле, в котором вы подумали. Когда я писал ее, я был совершенно другим человеком.
Сычев. Нет, Ефим Ефимович, это не вся правда. (Наливает стакан воды и протягивает подследственному. Шкляр задумывается, принимает стакан и в несколько глотков осушает его.) Вы же русский интеллигент. Вам нельзя врать. И вы сейчас не мне врете. Вы себе врете.
Шкляр (После паузы.) Так вы настаиваете на всей правде?
Сычев. Да.
Шкляр опускается на табурет.
Шкляр. Хорошо, хорошо. Не я написал эту странную пьесу. Другой автор.
Сычев садится за стол.
Сычев (произносит с расстановкой). Назовите его имя.
Шкляр (очень спокойно). Ни за что на свете.
Занавес.
Действие второе
Комната для допросов.
Сычев (ощипывая сухие листики герани). Согласитесь, профессор, ваше чистосердечное признание – вопрос времени. Сейчас три часа. Обещаю вам, на рассвете мы с этим покончим. (Устраивается за столом.) А пока я хотел бы задать вам какие-то очень простые, не относящиеся к делу вопросы. Как воспитывать детей? (Морщится от боли и трет бок.) Есть ли Бог? В чем я имею основания сомневаться… Почему я так часто плачу в подушку?
Шкляр. Я не знаю, как воспитывать детей. Но я знаю, что детей нужно любить.
Сычев. Ну а как любить? Тискать что ли? Пряниками кормить?
Шкляр. Любить ребенка – это значит забыть о торговле ласками. Пока он еще мал и пробегает мимо, изловчись и поцелуй его в макушку. Завтра будет уже поздно. И не дотянешься, и не догонишь. На этих макушечных поцелуях стоит мир.
Сычев. Мой учитель дал мне совет. Спасибо, учитель. (Кланяется.) Жаль только, что я не могу воспользоваться вашим советом. Как бы я ни любил своего сына, но отцовскую ласку он должен заслужить. Иначе вырастет независимой личностью, начнет качать права и получит реальный срок.
Шкляр. Не называйте меня вашим учителем.
Сычев. Да поймите вы! Демократический фланг полностью и давно разбит. Опять матушку Русь подмораживают.
Шкляр. Конечно же, Он есть.
Сычев. Кто?
Шкляр. Вы спрашивали, существует ли Бог?
Сычев (садясь за стол). Да, я знаю, что Он есть.
Шкляр. А если знаете, почему часто плачете в подушку? Себя жалеете?
Сычев. Может быть, и себя. (Не без юродства.) А может быть, всех живых существ. Я с этим еще не определился.
Шкляр. Слишком не затягивайте.
Сычев. Кстати, хочу вас спросить. Как вы относитесь к атеистам? Это же очевидно, что автор пьесы "Рубиновая ночь" не верит ни в Бога, ни в черта.
Шкляр (мягко улыбаясь). Знаете, почему Творец не спешит делать неоспоримым факт Своего существования?
Сычев. Почему?