АП (оборачиваясь к нему с неожиданно ласковой улыбкой). Это значит, что вертикаль власти дошла наконец до каждого, и доказательством этого служит самозарождение символа государственности в квартире простого российского обывателя. Это значит, что наша теплая, пушистая Родина войдет в каждый дом. Это значит, что Бином не зря идет нога в ногу. Вот и все, что это значит. Но этого достаточно, чтобы понять: it works!
МИША (взбешен). Я не знаю, что вы имеете в виду, и не понимаю, чем вы так довольны. Но я хочу сказать совершенно ответственно, что это частная территория, и вы не имеете права… я требую, чтобы немедленно… я имею право, чтобы вывезли и чтобы я мылся…
АП (ласково). Идите в баню. В баньку идите.
МИША. Я не шучу! Я требую, я, наконец, не понимаю… Если такое случилось, то почему нельзя спокойно увезти? Почему в нормальной семье должен жить хищник, не понимаю, здесь, сейчас… почему? Я не государственный человек, я не символ, я не хочу символ, пусть, в конце концов, государство возьмет на себя… Почему всегда я? Почему обязательно мы? Я вправе настаивать, и мне непонятно, почему вы тут ко мне среди ночи, при всем уважении, конечно, при всей любви…
АП (стремительно меняя интонацию). Вы знаете, что я могу с вами сделать? Вы знаете, что я могу с вами сделать всё?
МИША. Господи, Господи.
АП (говорит тихо и стремительно, наступая на Мишу). Вы думаете, мы не знаем про 15 июня 1975 года? Про 19 августа 1986 года? Про 23 апреля 1993 года? Зарплата в конвертах, серая схема приватизации жилья, ложные сведения в пункте 15 налоговой декларации от семь-восемь? Просмотр порнографических роликов, онанизм в уборной? Прыщи перед зеркалом 11 мая 1973 года выдавливал кто? 28 ноября прошлого года окурок бросил мимо урны кто? А там были дети! Там дети были и видели, некоторые потом плакали по ночам - взрослый дядя бросил окурок мимо урны, и ничего ему не было, Боженька, где справедливость?! Так колеблются устои веры, а что может сделать для государства человек без веры? Я буду сейчас, возможно, употреблять слова, несколько непривычные в устах чиновника высшего эшелона.
Приглаживает шевелюру, берет Мишу за руку, выводит на авансцену и далее обращается к залу.
Это такие слова, как холизм, метемпсихоз, овуляция, сука, зараза, хламидиоз. Мобилизация каждого есть дело всех. Цветущая сложность империи изгоняет расслабляющую ауру модернизации. Конфабуляция нашей застенчивой бедности артикулируется экспертократами, создателями новых смыслов. Хватит выживать, пора творить. Боже мой, Боже мой, почему я, рожденный жонглировать мирами, должен паясничать перед этими насекомыми? (Обращаясь к Мише.) Если ты встанешь у меня на пути, сволочь, я тебя загрызу.
МИША. Я никогда… я ничего…
АП. Слов "мой, моя, мое" больше нет. Чья это ванна?
МИША. Его.
АП. Чья это квартира?
МИША. Его.
АП. Чья это жена?
МИША (с неожиданной твердостью). Моя.
АП (с силой беря его за нос). Чей это нос?
МИША (гнусавя). В-в-в… Ваш.
АП. То-то. (К Полковнику.) Вы останетесь здесь. (Зоологу.) Вы подготовите дипломы.
Звонок в дверь.
ПОЛКОВНИК. Это ко мне.
МИША. На всю ночь?
ПОЛКОВНИК (идя к двери). Нет, дольше. Это уж теперь - до конца… Это караул.
Входит караул - двое солдат с разводящим, ярко выраженной азиатской внешности.
МИША. Здравствуйте, здравствуйте. Служу России.
ПОЛКОВНИК. Они не очень понимают.
МИША. Почему?
ПОЛКОВНИК. Гастарбайтеры.
МИША. В смысле?!
ПОЛКОВНИК. Ну а где я тебе местного найду стоять тут целую ночь? Ты, может, будешь стоять?
МИША (испугавшись перспективы). Нет, не надо.
ПОЛКОВНИК. Я, может, Родину буду защищать в случае чего?
МИША. Нет, вряд ли.
ПОЛКОВНИК. Да ты глаза разуй.
Устанавливает караул у двери. Гастарбайтеры сразу же садятся на корточки.
Ты где работаешь-то вообще?
МИША. Ну, я по образованию врач… но сейчас риэлтор.
ПОЛКОВНИК. И что, не видишь? Они же везде, прикинь. ДПНИ знаешь? Ну эти, которые с ними борются.
МИША. Слышал.
ПОЛКОВНИК. Тоже они.
МИША. То есть как - и гастарбайтеры они, и бьют гастарбайтеров они?
ПОЛКОВНИК. Ну. А потом меняются. Где ты сейчас местных наберешь драться? Это же больно.
МИША. Больно, да. Но иногда приятно.
ПОЛКОВНИК. Когда ты кого-нибудь - да, приятно. А когда тебя кто-нибудь, Миша, это ни фига не приятно. Да что я тебе рассказываю - я в театр недавно пошел. "Ромео и Джульетта". Слушаю - что-то ничего не понятно. Акцент какой-то странный. Смотрю - мама дорогая! Ромео - узбек, Джульетта - таджик.
МИША. А публике нравится?
ПОЛКОВНИК. Очень нравится! Тоже в основном молдаване.
МИША. А местные где?
ПОЛКОВНИК. Местные дома сидят, "Дом-2" смотрят. (К караулу.) В общем, ребята, вы тут стоите до трех часов ночи. В три смена. (Разводящему.) Ты в кухне пока поживи, это будет караульное помещение. Миш, сообразишь им тут чайку, ладно? Ну, хоп. Я тогда в штаб.
МИША. Счастливо, счастливо.
Полковник удаляется в комнату дочери.
Э, э! Вы же хотели в штаб!
ПОЛКОВНИК. А я куда иду?
МИША. Это комната Оли.
ПОЛКОВНИК. Так я и говорю.
МИША. То есть вы останетесь?
ПОЛКОВНИК. Ну да.
МИША. Нет, ну зачем так беспокоиться? Давайте мы с женой туда, а вы пока к нам…
ПОЛКОВНИК. Чудак ты, Миша. Зачем же вам в штаб? Вы же штатские люди. В штабе должен находиться кто?
МИША. Командир.
ПОЛКОВНИК. Значит, я должен находиться где?
МИША. В штабе.
ПОЛКОВНИК. Видишь? Так что не беспокойтесь, идите в расположение, занимайтесь по распорядку.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Синий свет. Ночь. У двери ванной стоит одинокий Миша. По бокам - неподвижный караул.
МИША (тихо, к двери). Слушай… Ты меня слышишь? Не слышишь. Сколько раз пытался тебе что-нибудь сказать - как в стену. Ты там вообще?
Тишина.
Он там?
Караул молчит.
Или она? Мы же не знаем, оно, она… Слушай, я не очень понимаю, что ты такое, но мне кажется, ты меня не любишь. Может, тебя можно как-нибудь обратно, а? Всосись, втянись. Уйди по трубам. Но это же вещь необратимая. Если уже вылезло, то все… Я что тебе хочу сказать. Я очень давно хочу тебе это сказать. Когда тебя не было, это было, в общем, неправильно. Чего-то не хватало, какого-то, что ли, смысла. Но можно было дышать. И вот ты опять, и сразу же в таком виде. Я все жду, что, может, ты когда-то в другом. Но ты сразу вот в таком, и сразу не помыться. (Боязливо оглядывается на караул.)
Караул молчит.
Слушай, я все понимаю. Не надо мне приписывать, да? Не надо мне говорить, что я тебя не люблю, потому что это неправда. Я, конечно, не совсем понимаю, почему тебя все время надо любить, хотя про тебя ничего не понятно и даже почти не видно. Когда мне что-нибудь надо, тебя не дозовешься, а когда мне надо мыться, ты тут как тут. Я вообще не понимаю, почему ты всегда появляешься в таком виде. Если бы ты там зародилось в виде девочки с косичкой или хоть вот этой, которая зовет, - это ладно, пусть, я только за, живи сколько влезет. Но почему все время в виде зверя?
Легкий рев за дверью.
Вот, вот. Неужели ты думаешь, что так сильнее полюбят? Можно было бы как-то мягче, я не знаю, мурр, мурр… Тебе же не надо, чтобы мы тебя боялись? Это они пусть боятся! Они - да, они не любят, они хотят недра, они пускай там трясутся у себя под одеялом, туда рычи, сюда не надо рычать! Но ты же все время рычишь сюда! Ты рычишь сюда, чтобы боялись они. Но они же не боятся, когда сюда. Они радуются. Почему ты не можешь туда в виде медведя, а сюда в виде матери? Почему ты можешь только сюда в виде медведя, а туда в виде нефти?
Снова рев.
Ничего, ничего. Тут вот стоят… с ружьем. Ты посиди пока там и просто подумай: почему я у тебя всегда виноват? Чем я виноват конкретно? Как в школу пошел, так уже. Еще ничего не сделал, только пришел - кругом виноват. Что интересно, Семенов был не виноват. Семенов считался отпетый, пробу ставить негде, голубям головы откручивал, у первоклассников деньги отбирал. Но почему-то его любили, тащили из класса в класс, прикрепляли отличниц, отличницы с ним занимались - не знаю, чем они там занимались, но меньше всего он был похож на виноватого. Семенов был ужасен, но никогда ни в чем не виновен. Его все жалели. у него была тыща смягчающих обстоятельств. Отец бьет, мать пьет, брат служит в армии. Ты что, герой! А у меня отец не бьет и мать не пьет, и я весь из себя отличник, и каждый раз, когда я отвечал у доски, математик смотрел на меня с раздражением. Как будто я все ему сказал, кроме главного. И у англичанки та же самая история. Они смотрели, как будто я им чего-то недоговорил. Они ждали, чтобы я открутил голову голубю или написал на доске то же, что Семенов. Вот когда Семенов отвечал - у них было полное удовлетворение. Он всегда делал ровно то, что от него ждали. А от меня они не знали, чего ждать, я мог сказать одно, мог другое… Ты меня там слушаешь вообще? А?
Легкое поскребывание.
Да, хорошо, спасибо за внимание. И знаешь, если бы сегодня, допустим, вместо полковника пришел Семенов, то есть Семенов пришел бы в виде полковника, - я бы не удивился. Совершенно. Семенов нужен, а я нет. Я никогда тебе не был особенно нужен, и поэтому у меня вопрос: почему ты самозарождаешься именно у меня? Потому что меня не жалко? Вот у Семенова ты никогда не зародишься, и у полковника, и у этого ужасного, гладковолосого, забыл, как его зовут, если его вообще зовут как-нибудь… А у меня ты почему-то есть, и вот этого я совершенно не понимаю. Почему именно они всегда приходят требовать именно с меня? Почему они ничего тебе не должны, а я всегда что-то должен? (Постепенно распаляясь.) Иди вон, зарождайся у полковника! Он будет кормить тебя мясом жертв. Ты требуешь жертв, да? Ты же требуешь жертв! Тогда почему я? Иди вон давай к нему, он настоящий человек, а я вообще неизвестно кто и звать никак, ты про меня не вспоминала тридцать лет! Как из армии отрыгнула пожеванного - так и не вспоминала. Когда я без работы сидел, ты была? Когда Оля болела, ты была? Когда у меня отобрали кошелек и мобильный два года назад вон в подворотне, а участковый Баранов сказал, что не надо было отдавать, и записал меня в кружок самозащиты без оружия - где ты тогда была? Я тебя защищал, не очень, но защищал. Извините, как умеем. Ты меня раз в жизни защитила от чего-нибудь? Тебя десять лет вообще не было, выплывали как умели. А теперь, только можно стало дохнуть, мы тут самозарождаемся. Правильно, нечего! Разбаловались, моемся два раза в день… Ничего. Теперь пойдет у нас уж музыка не та. Утром смена караула, оправка, вынос ведра, посещение бани, встреча с прессой, прием кровавой пищи… Хочешь кровавой пищи?
Молчание.
Хитрая… Всегда хочешь, другого не ешь…
Открывается дверь в комнату Оли.
ОЛЯ. Пап! Ты с кем разговариваешь?
МИША (мрачно). Не знаю.
ОЛЯ. Что… с ним?
МИША. Нет, с ними. (Указывает на караул.)
ОЛЯ. Пап, ну чего ты? Ну иди спать, а?
МИША. Оля, давай хоть ты мне не будешь указывать, когда и чего мне делать.
ОЛЯ. Пап… Олег заснуть не может. Говорит, бубнишь и бубнишь…
МИША. Кто?
ОЛЯ (смущенно). Олег.
МИША. В моем доме? Не может заснуть?
ПОЛКОВНИК (из комнаты). Отбой, папаша! (Зевает.) Иди спи уже, а? (В трусах выходит из комнаты.) Как служба?
Караул молчит.
Ну, и хорошо. А эти все зачем тут? (В публику.) Вы чего тут? Сейчас ночь, животное спит. Утром приходите, все покажем. А сейчас отбой, вольно, разойдись.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Тот же интерьер, Миша и Биограф. Это молодая, очень отутюженная пиарщица с затверженными интонациями, похожая на старшую пионервожатую двадцатилетней давности.
БИОГРАФ. Вы мне сейчас расскажите вашу биографию, только подробненько, ладненько?
МИША (застенчиво). Понимаете, мне почти нечего рассказывать. У меня очень заурядная жизнь.
БИОГРАФ (с наклеенной улыбкой). Но зародилось ведь у вас, так? Должен же быть смысл, так? Вот мы сейчас с вами вместе его скоренько обнаружим. Рассказывайте, пожалуйста. Родословную знаете?
МИША. Примерно да… но до бабушки.
БИОГРАФ. Чудненько. Давайте бабушку.
МИША. Бабушка моя с материнской стороны была из дворян, да… Даже дом у нас был на Сивцевом Вражке…
БИОГРАФ. Отличненько! После революции уехала?
МИША. Нет, если бы она уехала, как бы она встретила дедушку? Она осталась…
БИОГРАФ. То есть восторженно приняла революцию, да?
МИША. Нет, какое восторженно… Но куда было деваться? Их уплотнили, она стала жить в коммуналке в том же доме на Сивцевом Вражке.
БИОГРАФ. Чудненько! А все остальное пожертвовала детям?
МИША. Почему детям? Она ничего не жертвовала. Ее никто особенно не спросил.
БИОГРАФ. Но мы напишем, что пожертвовала. Ладненько?
МИША. Ну, вообще да… По факту так и вышло…
БИОГРАФ. Хорошо. А дедушка?
МИША. Дедушка был еврей.
БИОГРАФ. Это ничего. Революционер?
МИША. Нет, что вы! Они торговали. Склад у них был.
БИОГРАФ. Это не очень хорошо. Если бы революционер, то лучше.
МИША. Минуточку. Как бы дворянка вышла замуж за революционера?
БИОГРАФ. А запросто, много было случаев… Может, он у нее скрывался, то есть она его скрывала от полиции, они увидели друг друга и влюбились, как?
МИША. Ну… вообще-то можно… Ему не очень вообще нравился существующий строй. Я помню, он иногда ругался, что опять появились богатые и бедные. Если ему не нравился наш советский строй, то можно представить, как ему не нравился тот!
БИОГРАФ. Так и чудненько! Значит, бабушка дворянка, дедушка революционер. Что с ними было дальше?
МИША. Да что было… Бабушка библиотекарь была, дедушка пошел на завод, выучился на инженера…
БИОГРАФ. Репрессии их не затронули?
МИША. Бог миловал.
БИОГРАФ. Это хорошо, очень хорошо! А то сейчас врут, что репрессии затронули каждую семью…
МИША. Не каждую, нет. Это они затронули бабушку с отцовской стороны.
БИОГРАФ. Это плохо. Она была кто?
МИША. Она в больнице работала, на работу опоздала.
БИОГРАФ. Ну зачем же опаздывать-то было? Что же она так?
МИША. Видите ли, как-то не успела.
БИОГРАФ. Знаете, давайте мы напишем, что она была троцкистка.
МИША (решительно). Она не была троцкистка! Бабушку не дам. Не позволю бабушку.
БИОГРАФ. Ну ладненько, не хотите бабушку - не надо. Тогда, может быть, дедушка?
МИША. Дедушка у нас с той стороны вообще был пролетарий, из деревни в город пришел, всю жизнь слесарь! Не было у нас троцкистов, и на оккупированной территории никто не был! Вы что, девушка, у нас приличная семья. У нас даже родственников за границей до сих пор нет, а вы говорите - троцкисты.
БИОГРАФ. Ну просто, понимаете, получилось бы наглядненько. Революционер, дворянка, крестьянин и троцкистка. Прямо вы получились бы из самой гущи. Ну хоть папа воевал?
МИША (успокаиваясь). Папа воевал.
БИОГРАФ. Не убили?
МИША. Слава Богу, нет. Даже не ранили.
БИОГРАФ. Это плохо. То есть, простите, для вас, конечно, хорошо, и для папы, но для нас не очень хорошо. Может быть, его все-таки ранили? Подумайте, вспомните как следует.
МИША. Видите ли, меня тогда не было. Я пятьдесят девятого года. Но мама точно говорила, что его не ранили.
БИОГРАФ. Скажите, это для вас очень принципиально?
МИША. Не то чтобы очень, но я так привык…
БИОГРАФ. Ну мы напишем, что его немножечко ранили. Что его слегка ранили, а он остался в строю.
МИША. Куда?
БИОГРАФ. В смысле куда ранили? Ну, хотите в руку?
МИША. В руку нельзя. Он был художник, оформитель. Я вот немножко унаследовал, тоже рисую иногда…
БИОГРАФ. Ну в левую…
МИША. Левая художнику тоже нужна. Палитра, все это… Давайте в ногу… или нет… он же стоял перед картиной… В голову… тоже никак… В спину… нельзя категорически, позор… Давайте его, может быть, контузило?
БИОГРАФ. Чудненько! Его контузило, но он остался в строю. А мама?
МИША. Мама была в эвакуации. Бабушку выпустили к тому времени, и они уехали. На Урал.
БИОГРАФ. Нормально. Но вообще-то лучше бы они, конечно, партизанили.
МИША. А как бы они партизанили?
БИОГРАФ (вдохновенно). Смотрите! Бабушку не выпустили, и мама отправилась в детский дом. Детский дом был на оккупированной территории. Дети во главе с вашей мамой создали партизанский отряд и пускали под откос поезда!
МИША. А дедушка где был?
БИОГРАФ. А дедушка был на фронте. Он разве не был?
МИША. Не был он на фронте, он был инвалид, хромал, еще в детстве покалечился.
БИОГРАФ. А, ну тогда давайте он возглавлял этот партизанский отряд!
МИША. Но как бы она попала в детдом при живом отце?
БИОГРАФ. Минуточку! Поняла. Записываем. Его ранило потом, на фронте, в первые дни. Тем временем дочь отправили в детдом, но она сбежала и скиталась по дорогам. Ее поймали и опять отправили в детдом. Тем временем комиссовали по ранению отца, то есть деда, и он стал скитаться по дорогам, ища дочь. Однажды он нашел детдом, и там была она. Тогда они создали партизанский отряд, и он его возглавил. Нормально, да?
МИША. Непохоже. Как его занесло на оккупированную территорию?
БИОГРАФ. Да, тут нестыковочка… Тогда знаете как? Тогда он ее нашел в этом детдоме, и буквально на следующую же ночь детдом оккупировали! И он с новонайденной дочерью возглавил партизанский отряд. Армия Трясогузки снова в бою. Нормально?
МИША (машет рукой). А, пишите что хотите, тот дедушка умер еще до моего рождения…
БИОГРАФ. Видите! Это его, наверное, ранило в партизанском отряде.
МИША. Ну да… скорее всего. При подрыве поезда.
БИОГРАФ. Так. Теперь скажите: где встретились ваши родители?
МИША. В коктейль-холле. А что?
БИОГРАФ. Это плохо. Они не могли встретиться на целине?
МИША. Теоретически могли, но они там не были.
БИОГРАФ. Слушайте, какая теперь разница? Прошлый век! Давайте напишем, что они встретились на целине. (Лихорадочно цокает по клавишам портативного компьютера.) И вы родились вскоре после их возвращения.
МИША. Это вряд ли. Целина - это пятьдесят шестой. Получается, они уже на готовое поехали, после освоения.
БИОГРАФ. А… Это да. Это не очень. Но тогда смотрите: может, они познакомились при запуске спутника? Их притиснуло друг к другу в ликующей толпе, и они познакомились. А через два года родились вы.