Сцена 5
Люда идёт домой с работы, в руках сумка и целлофановый пакет с трёхлитровой банкой молока. Грыжев провожает её, курит на ходу. Они идут дворами, скашивая дорогу по траве, переходя через канавы по деревянным доскам, нагибаясь под теплоизолированными трубами.
Грыжев. У вас всё будет хорошо, Люда.
Люда. У меня и так всё хорошо. У всех всё хорошо, просто они не знают об этом.
Грыжев. Я вас совсем не осуждаю.
Люда. А за что меня осуждать?
Грыжев. За то, что вы не приняли эту старушку.
Люда. Мне даже когда место в автобусе уступают, я стараюсь поскорее выйти. Я, понимаете, не привыкла, чтобы мне помогали.
Грыжев. Так неприятно, так не по-женски…
Люда. Ах, простите. Это у меня такой вид скупости души.
Грыжев. Вы не боитесь оказаться на её месте?
Люда останавливается, меняет в руках сумку с банкой местами, молча идёт дальше.
Грыжев. Это и понятно. Сколько нам с вами осталось до неё? Не так много, лет двадцать до первого инсульта. До того, как начнём путать слова "электросчётчик" и "телевизор". Метаться судорожно и слабо по всему дому, заглядывая даже в духовку, чтобы найти очки, пока случайно не пройдём мимо зеркала – очки на носу. До того, как станут мёрзнуть ноги, всегда, даже в самую жару. Как стыдно будет носить шерстяные носки вместе с сандалиями. Или до того, как нас резко окликнет кассир в магазине: "Не надо мне сдачи, вы, пересчитывая свои копейки, бабка, уже создали очередь. Уйдите!". Или до того как, останавливая прохожего, чтобы спросить дорогу, мы от волнения забудем все слова. От волнения, что на нас смотрит человек. От волнения, что нас заметили…
Люда. …Юра! Что Вам надо?
Грыжев. Я всё к тому, что вы ещё всё можете исправить, потому что когда с одним стариком другой старик, то они уже не старики. Они – пожилые люди. У вас есть выход!
Люда. Что?
Грыжев. Я!
Люда. Я люблю белую бумагу.
Грыжев. А я люблю нюхать шариковые ручки. И что с того?
Люда. Люблю сесть за стол, положить белый лист, трогать его руками… Когда планируешь жизнь, когда всё у тебя новенькое, и руки, и ноги, и голова, то представляешь, что будет она красивая и аккуратная, как почерк на новом листе.
Грыжев. С новым все всегда аккуратны, и что же?
Люда. И то, что я хотела тоже красиво да аккуратно, не вышло. Так зачем же тогда белую бумагу кляксами-то марать?
Грыжев. Ну и дура.
Люда. Ага.
Грыжев. Не стыдно?
Люда. Очень. Очень мне стыдно, что я этой бабушке отказала.
Грыжев. Конечно, стариков и детей… их всех надо любить и жалеть. А я ни то, ни другое. Мне место в автобусе не уступят.
Люда. Всех любить – это всё равно, что никого. Старики и дети – тоже люди, тоже разные. Всех подряд нельзя любить. Вы, Юра, идите. Простите меня.
Грыжев. Я приду завтра.
Люда. Зачем?
Грыжев. Поможем вашей бабке.
Люда. Я сама всё напишу. Не надо, Юра.
Грыжев. Нет уж, увидите ещё на что я способен.
Люда. Нет, не нужно мне ничего показывать. Говорите сейчас.
Грыжев. Я позвонил на ток-шоу "В шоке!"
Люда. Что?
Грыжев. "В шоке!". Вечером идёт, перед новостями. Вы что? Не смотрите?
Люда. Нет.
Грыжев. Посмотрите. Там приходит человек и говорит о своей проблеме, а потом все долго кричат и помогают ему, даже денег иногда дают.
Люда. Думаете, вам там помогут?
Грыжев. Нам помогут.
Люда. Боже упаси! Мы сами справляемся. Я же вам всё сказала. Мне неприятно повторять еще раз…
Грыжев. …Да не про нас, а про нас с бабкой!
Люда. Зачем? Вы же только напугаете человека… Или это вы не ради нее? Ради себя? Засветиться? Чтоб умасштабиться до телевизора?
Грыжев. Красивая женщина, а мысли кикиморские…
Люда. И что ж? Они к нам приедут?
Грыжев. Приедут, отснимут и нас повезут в Москву снимать. Гостиницу оплатят, проезд и сверху. Уже скоро. Сказали: держитесь! Хорошие, приятные люди. Ну что вы молчите, Люда! Ай да Грыжев! Не ожидали, да? Думали физрук со свистком, а я…
Люда. До свидания.
Грыжев. Да куда? Давайте банку помогу донести. Это вам Маркела Степановна на работу домашнее молоко носит? Да? Ну, давайте! Давайте!
Люда. Нет, спасибо. Мы уже почти дошли и потом… я прекрасно сама справляюсь. До свидания.
Люда ещё раз меняет местами в руках банку и сумку, разворачивается и уходит.
Сцена 6
Кухня Зои. Вечер. Бабушка сидит за кухонным столом, как за письменным, разложив газету "Новоиветские вести" поверх солонки и сахарницы. У подоконника сидит Зоя. Мочит руки в тазике. Тазик стоит на подоконнике, потому что обеденного стола в кухне нет, не поместился бы… Бабушка и Зоя похожи на двух школьниц, низко наклонившихся, каждая над своей партой.
Зоя. Вот как так… Ничего не делала, а сил нет.
Бабушка. А куда тебе силы. Сиди, слушай да на двор гляди.
Зоя. Двор – не телевизор. Чего я там не видела. Читай давай.
Бабушка(продолжает читать). "… и вот тогда Ирина Васильевна поняла, что именно педагогика ее призвание…"
Зоя(перебивает). Ишь ты! Я вот думала, что моё призвание песни петь, как Алла Пугачёва, и что с того? Никогда я песен этих не пела. Туфли только красные купила, на том и остановилась. А теперь уж точно никогда не буду петь, и никогда мои ноги в эти туфли не влезут.
Бабушка. Так ты ж петь-то не умеешь. И не того ты вовсе хотела.
Зоя. Что ж я хотела по-твоему… Да, хотела я замуж.
Бабушка. Вот видишь, какой ты, Зоя, счастливый человек. Хотела – и вышла. А Алла-то Пугачёва, наверное, мечтала быть Аллой Пугачёвой. У меня отец говорил: главная мечта всегда сбывается. А если что-то не сбылось, то значит, не главное это было.
Зоя. А моя мать говорила: "Полюбится сатана пуще ясного сокола". Да чего уж теперь. Сижу вот, руки в зверобое с марганцовкой мочу.
Бабушка. У тебя артрит что ли ручной нашли?
Зоя. У меня обручальное кольцо вросло в кожу. Так же как у тебя серёжки в ухи. Вот мне по телевизору рецепт сказали. Мочу. Может, снимется.
Бабушка. А зачем? Ты ж его потом не наденешь? Жалко. Память.
Зоя. Нет уж. Тебе не понять. Я как представила, что меня в нём хоронят, думаю: фиг тебе, муж дорогой Семён Леонидович, помру я свободным, отдельно взятым, независимым от тебя, кровопийцы, человеком! И когда выйдет на суд Божий душа моя в белом платье…
Бабушка(смеется). Ой, аж в белом?
Зоя. В белом! Сейчас вон каждая лярва в белом замуж выходит. А никогда белого не носила. Это ж непрактично считалось. Даже в завещании не напишешь: похороните в белом. Скажут: сдурела баба, на старости лет в невесту заделалась.
Бабушка(продолжает смеяться). Ой, уморила! Так не всё ли равно, что тогда скажут.
Зоя. Так я ж сверху всё буду слышать и краснеть, и дети, и внуки на земле краснеть будут. Ты одна. Тебе не понять, как это за своих краснеть. Тебе никто не свой.
Бабушка(резко прекратила смеяться). И что ты, Зоя, скажешь в белом платье Богу?
Зоя. Я скажу: Боженька, вот я вся твоя грешная. Суди как хошь, только суди как отдельную бабу, не как жену чью-то. Прожила я весь свой век, Сёмке прислуживая, его детям задницы подтирая, да портки его, незабвенного, стирая. А Сёмка прожил жизнь свободную и была у него просто жена. Как у всех мужиков. И не думал сроду Сёмка, что живёт он жизнь свою, и я – его. А потом ты, Боженька, Сёму к себе забрал. И проводила я его, не попрекнув ни словом. Спросила только: что ж мне делать-то теперь без тебя? Ведь не умею я без тебя жить, не привыкла, янтарный ты мой, желтобородый красавец. И знаешь, что он мне ответил?
Бабушка(хмуро). Что?
Зоя. Ты, Зойка, говорит, баба живучая. И меня вот пережила. Береги детей за меня и внукам обо мне рассказывай, когда подрастут. И заревел.
Бабушка. И умер?
Зоя. Нет, конечно, не сериал чай. Ещё с полгода умирать прособирался. А потом уж всё. Только я одни эти слова его запомнила. И слёзы эти. Себя жалел, не меня. В жизни не ревел. Всё у него хорошо было, а умирать стал – пожалел себя.
Бабушка. Глупая ты, Зоя. Это он семью жалел, а не себя. У меня отец тоже один раз только в жизни при нас заплакал. Очень сильный был мужчина, белый офицер. Так он во время гражданской не сдался, не перешёл на сторону красных. Говорил: пусть наши проиграли, но в сердце моём они всегда будут крепко сидеть в седле. И в партию не вступил. А потом когда началась… та самая война… в сорок первом папу забрали на фронт. Еды почти не было, да как-то и не хотелось. Воды накипятишь, попьешь тёпленького, вроде сытый. Денег тем паче особо не водилось, но мы старались, экономили, копили ему на сапоги. Мы хоть и малые были, а понимали. Я однажды по дороге в школу, в соседнюю деревню ходила учиться, показала одному человеку куда идти, так он мне в благодарность дал сахара несколько кусков в носовом платке. Я сахар не съела, а продала его одной однокласснице из зажиточной семьи. Деньги маме принесла. Мама обрадовалась, целовала меня с головы до ног и всё повторяла: "Ты моя! Ты моя девочка! Моя!" Не поняла я тогда этого. Папка скоро пришёл на побывку. Мы дали денег и он пошёл на базар за сапогами. И вот приходит он с базара. В дом не заходит. К воротам прислонился, за сердце держится, мы – к нему. Видим – плачет. Я никогда прежде не видела, как плачут мужчины, только мальчишки и старички. Плачет папа и говорит: "Родные мои, всё зря. Горе я в дом принёс… Украли деньги, стянули на базаре"… Так неужели ты думаешь он о себе плакал? Он о нас плакал.
Зоя. Ну, ты хватила. У тебя отец на войне героем был. И без сапог. А Сёмка-то мой чего… и войны-то не видал, как сыр в масле катался.
Бабушка. Так и ты благодаря ему не бедствовала, Зоя. Всё общее, семья у вас была. И есть. Дети его, говоришь, так это и твои дети. Грех на старости лет раздел с покойником устраивать.
Зоя. Да… ты права. Только удобно и красиво рассуждать, когда всю жизнь сама для себя жила.
Бабушка сворачивает газету, молчит.
Зоя. Ты чего? Ревёшь, что ли? Ну прости ты меня. Дура я, знаешь же. Дурой всегда была, дурой и помру. Да прости ты. Опять я на тебя кидаюсь. Чё? Встать, подойти и обнять тебя, что ли? Знаешь, не люблю я этих нежностей телячьих. Не сериал, чай. И руки в зверобое… Ой, беда. Ну сейчас-сейчас встану, раз ты такая упрямая подлюга.
Бабушка. Да не вставай. Не сердитая я.
Зоя. А молчишь чё?
Бабушка(строго, с расстановкой). Ты знаешь, Зоя, я такой жизни для себя не планировала. Просто не знала я по молодости, что это жизнь последняя. И год каждый – он в своём роде последний. И шестнадцать тебе один раз, и сорок два. Старики всегда говоря так, молодые всегда такому не верят. И я не умней других была. Только с каждым годом убеждаешься, что правы старики. Заворчишь по их и сам себе поражаешься: что ж, и я – старик, раз понимать стал. Сложилось так, Зоя. У тебя иначе. Не счастливей, не несчастнее, иначе.
Зоя. Да чего уж теперь (вытирает руки полотенцем, встает). И так неплохо ж живём. Была я молодой, не болела у меня спина, но ведь и другого чего не было. Газет вот не было. Да и молодая я боялась всё. То войны боялась, то – что мама умрёт, то боялась, дети захворают – не выхожу, то Сёмка, думала, бросит. А сейчас ничего не боюсь. Смерти разве что… так её всю дорогу боишься. Ты не серчай. Хочешь супу из щавеля? Свежий, утрешний.
Сцена 7
Комната Зои, пусто. Один телевизор работает. По нему идет ток-шоу. Весёлая музыка. Огромный экран, перед которым раскинулись на прозрачном подиуме несколько диванов. Полный зал людей всевозможного пошиба. В глубине студии стоит стеклянный куб, внутри которого сидит Бабушка.
Ведущий. Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте, мои дорогие, любимые! Мои самые близкие люди – мои зрители!
Аплодисменты.
И вновь с вами властитель вашей судьбы и прайм-тайма ток-шоу "В шоке". Ток-шоу "В шоке": я обещаю, вы будете в нём!
Аплодисменты.
Итак. Тема сегодняшнего эфира: "Одинокая старость: почему?". Встречаем нашего первого гостя. Директор спортивной школы города Новоиветск, мастер спорта Юрий Грыжев! Встречаем его бурными! Бурными, друзья, аплодисментами!
Аплодисменты. Выходит Грыжев, усаживается на диван.
Именно Юрий рассказал нам о вгоняющей в шок истории. В его родном городе Новоиветск живёт одинокая старушка, которую жизнь и местные власти довели до того, что она вынуждена была обратиться в редакцию местной газеты. Юрий, что поведала вам это несчастная женщина?
Грыжев. Она сказала, что хочет найти себе через газету дочь, которой у неё никогда не было.
Ведущий. Итак. Она собралась искать человека, которого не существует. Давайте обратимся за комментарием к психологу. В нашей студии неподражаемая, блистательная Элеонора Ибрагимова. Она оказывает психологическую помощь всей нашей элите. Итак, Элеонора, как вы прокомментируете сложившуюся ситуацию?
Психолог. Я скажу, что это неудивительно. Человек, проживающий один, в принципе, ощущает невероятное эмоциональное давление как среды, так и внутреннее давление.
Ведущий. То есть на него давят со всех сторон?
Психолог. Да, вы верно меня поняли. А с возрастом это давление всё сложнее выдержать, поэтому человеку нужно переложить на кого-то этот непосильный груз, поделиться им. Единственный выход…
Ведущий(перебивает). …У нас мало времени. Большое спасибо за комментарий. Как же случилось, что человек остался совершенно один? Давайте спросим у близкой подруги героини – Зои Константиновны. Встречайте!
Аплодисменты. Выходит Зоя, усаживается на диван рядом с Грыжевым. На ней оранжевые брюки и новая леопардовая кофта, в руках она теребит кружевной, вручную обвязанный платок, она очень нарядная.
Здравствуйте… (смотрит в карточку) Зоя Константиновна, объясните нам, что же случилось? Что же произошло?
Зоя. Здравствуйте, я очень люблю вас и вашу передачу. Мне было очень обидно, что вас перенесли на другое время. Я вот даже новости не смотрю, а вас смотрю. Вы такой красивый и умный мальчик!
Аплодисменты.
Ведущий. Да, Вы правы! Надеюсь, руководство канала это слышит! (смеется, подмигивает камере.) Но вернемся к главному вопросу на сегодня – что же произошло?
Зоя. В том-то и дело, что ничего. Ничего не произошло. Как жила, так и живёт. Одна. Вы уж помогите человеку.
Ведущий. Давайте поинтересуемся у представителя местной службы опеки, почему в городе Новоиветск нет соответствующего ухода за пожилыми людьми? Куда катится наша страна, если мы не бережём самое дорогое, что у нас есть – ветеранов?
Представитель службы опеки. Мы производим регулярно соответствующие мероприятия. Данная единица…
Ведущий. Единица? В этом городе называют человека единицей! Мы в шоке (разочарованное "оу" в студии.) Что скажут об этом гости в студии?
Гость в студии. Возмущённая женщина 1. Я просто в шоке!
Ведущий. Мы все в шоке!
Гость в студии. Возмущённая женщина 1. Как можно так жить!? Почему у нас упавшему на улице не подают руку? Я уверена, что на Западе ситуация совершенно другая.
Гость в студии. Возмущённая женщина 2. Да что вы понимаете? С чего Вы взяли, что на Западе лучше? У них же у всех не улыбки, а оскал фальшивый!
Гость в студии. Возмущённая женщина 1. А вы там были, чтобы рассуждать?
Гость в студии. Возмущенная женщина 2. Я лично не была, но все образованные люди это знают.
Гость в студии. Возмущенная женщина 1. Это кто это тут необразованный?!
Ведущий. Мы уходим на рекламу. Оставайтесь с нами. Не переключайте. Дальше будет ещё интереснее.
Реклама очень важного, полезного и экономичного.
И мы снова с вами! Тема сегодняшнего эфира: "Одинокая старость: почему?". Это история о несчастной, покинутой всеми женщине, которая даже не требует защиты, – умоляет о ней. В нашей студии мэр города Новоиветск. Что вы можете сказать обо всём происходящем? Вы в шоке?
Мэр. Я и мой заместитель потрясены случившимся. Мы примем меры. Возможно устроим для бабушки сиделку…
Зоя. Да ей не надо сиделку. Она ходячая.
Мэр. Извините, а вы, как подруга, почему не приняли меры и не поставили власти вовремя в известность?
Гость в студии. Возмущенная женщина 1. Я в шоке! Как власти перекладывают ответственность на пожилого человека.
Ведущий. Я сам в шоке. (Мэру.) Вам не стыдно?
Мэр. Я ещё не разобрался.
В зале крики возмущения. Ведущий жестом останавливает всех.
Ведущий. Вся страна в шоке. Сейчас мы познакомимся с журналисткой местной газеты, которая раньше всех занялась освещением этого возмутительного и шокирующего дела – Людмила Зорина в студии!
Аплодисменты. Выходит Люда, усаживается на диван рядом с Грыжевым и Зоей.
Люда, можно я буду называть вас Люда? Мы ведь коллеги. Так вот, Люда, мой главный вопрос – вы в шоке?
Люда(возмущённо). Я в шоке. Что вы тут устраи…