Это демонстративное profession de foi несет отпечаток все той же, неоднократно нами упоминавшейся двусмысленной буффонады. Ну конечно же, вовсе не "лета" приманили к музе писателя "суровую рифму", ведь сам Аксенов пишет, что в 1960 году "каждую главу своего первого объемного сочинения (речь о романе "Коллеги". – Д. Б .) ‹…› предварял стихом из трех и более строф". Стихи были изъяты "железной женскою рукой" редактора отдела прозы журнала "Юность" М. Озеровой, но вновь и вновь появлялись практически во всех последующих вещах Аксенова: "В процессе романостроительства я то и дело испытываю желание выйти за границы жанра, начинается спонтанная ритмизация, а вслед за этим и рифмовка".
И в своей полумемуарной книге Аксенов остается верен себе: он предельно внимателен к читателю-собеседнику, его главный интерес состоит в том, чтобы комфортно и интересно было именно читателю, узнающему массу неизвестных ранее подробностей написания и появления (непоявления) в свет многих любимых книг. Так, например, пьеса "Цапля", отвергнутая на родине, была поставлена студентами в Нью-Йорке, потом состоялась парижская премьера (параллельно с чеховской "Чайкой"). А после перестройки пьеса поставлена только в Магнитогорском театре кукол.
Читатель не скучает, он завороженно поглощает стихотворные цитаты из известных вещей, поражаясь их новому и свежему звучанию вне изначального контекста прозы и драматургии: "Средь мирозданья, как инсект, полз "жигулек" в шоссейном гаме. В нем ехал молодой субъект, международник Моногамов…". Или – пародия на патриотическую песнь из фильма "Ошибка резидента": "Открой мне, Отчизна, / Секреты свои, / Военную тайну / Открой ненароком…"…
После глубокомысленной цитаты из романа "Новый сладостный стиль"
Willow tresses?
Oh, my amorous flu!
Sisters in their elegant dresses,
The eyes are blindly blue!
Push it or press it,
Ya vas Lyublue!
дается перевод:
"Косицины ивы, / Насморк влюбленности, / Сестрицы красивы, / До ослепленности! / Глазу отрада – / Хоть стой, хоть падай!" Далее следует замечательное своей серьезностью пояснение: "Английский и русский тексты автора".
По сути дела, Аксенов нащупывает в своей книге совершенно особый жанр. Не превращая разговор об уже написанных и опубликованных вещах в пассивный пересказ, он предлагает читателю своего рода ремейк: что-то пересказывается в масштабе один к одному, что-то изображено заново, вставлено в иную событийную рамку и т. д.
В финале книги, как легко предсказать, речь идет о романе "Редкие земли". Как пушкинская Татьяна неожиданно для автора "Евгения Онегина" "удрала штуку" и вышла замуж, так и "роман неожиданно завершается основательной коллекцией небольших стихов, каждый из которых посвящен редкоземельному элементу: иттрию, лантану, церию…". Пространный список редкоземельных элементов воспроизведен полностью.
И все равно невозможно избавиться от впечатления, что книга Василия Аксенова прервана на полуслове: "Боже праведный – на полуслове!" – добавим мы от себя…
Библиография
Край недоступных фудзиям: Стихи с объяснениями. М.: Вагриус, 2007.
Алексей Алехин
или
"Снимает снимает снимает фотограф…"
К чему русской поэзии верлибры? С течением времени ответ становится все более понятным. И не после бесконечных фестивалей либо деланно недоуменных публичных вопросов: "Как? Ты до сих пор пишешь в рифму?". Богатство флексий и совпадающих с ними корневых клаузул в русском стихе беспримерно, его еще хватит на много лет – думаю, нефтяные запасы истощатся раньше. Однако всегда ведь существует соблазн погреться у огонька, использующего натуральное топливо, а не отложения, свидетельствующие о многовековом умирании живого.
Вековое накопление значений в созвучных частях слова создает ритм гармоничный, но автономный, словно бы независимый от авторского усилия – регулярный, вопреки всем дольникам и логаэдам. Любое приближение к верлибру претендует на возвращение к натуральному топливу стиха, к энергии света и ветра, веющего, как известно, вполне повсеместно, нерегулярно, непредсказуемо, с порывами до ураганного и шквального, а после вновь слабеющего, вплоть до бриза и штиля.
Алексей Алехин больше двадцати лет пишет и публикует стихотворения, лишенные рифм, их основное свойство – отдельность, дискретность мысли. Здесь нет ничего приблизительного, туманного, отвлеченного, каждый текст эквивалентен вполне ясной формуле, существующей и в стихе и – если вдуматься – помимо стиха.
с возрастом
вещи снашиваются все медленнее
а времена года все скореедеревья то наденут листву
то сбросятвот и зима проносилась до дыр…
("Грифельная ода")
Один точный образ (вернее, образ-сентенция), существующий на грани условного и обобщенного до притчи афоризма и – нескольких конкретных ситуаций. С годами время идет быстрее? Ну конечно! – подтвердит каждый, кому за… И в чем это проявляется? А в том, что притупляется вкус, не получается наслаждаться тем, что еще недавно было пределом мечтаний. И в том, что зимы и весны мелькают быстрее. Интенсивность жизни растет, а сила трения между сознанием и бытием уменьшается, гаснет, жизнь человека оставляет вокруг меньше следов, потому что внутренняя, кинетическая энергия падает. "Меркнет зрение – сила моя" – анапестическая строка Тарковского вроде бы о том же самом, однако ее ритм регулярен и неодолим, оттого огранка стиха чеканна, а высказанная эмоция достигает трагических нот ("Я свеча, я сгорел на пиру…"). А что будет дальше в свободном стихе? Вместо сокрушительной бури – едва заметное дуновение ветра, какое-нибудь заземленное наблюдение, скажем, о повседневном гардеробе, что ли, – раз уж "вещи снашиваются все медленнее". Да, именно так:
а галстук без единого пятнышка
уж вышел из моды…
В стихах Алехина с читателем всегда говорит зоркий рассказчик, однако зоркость его избирательна и двояка. Иногда смысловое ядро стихотворения строится на границе слов и вещей, включает в себя известный или создаваемый на ходу афористический сюжет. Можно ли увидеть современный мир глазами библейского пророка Ионы, проглоченного – напомним – китом? Разумеется, можно:
Хвала телевизору.
Террористы разрушили башню Вавилонского
торгового центра.
На концерте Иерихонского духового оркестра
в зале рухнула крыша.
Масса жертв.
Гей-парад в Содоме разогнан ангелами правопорядка.
‹…›
А мне тут хорошо в ките…("Иона")
Вот еще примеры подобной незарифмованной афористики, словно бы даже не погруженной в плавильню стиха, – просто мысли вслух:
без поэта
мир почувствовал бы себя несчастным
как женщина без зеркальца
Да, следы своего рода "восточной" поэтики тут налицо. В рифмованных афоризмах просвечивают центрально-азиатские твердые формы, в мимолетных картинках – дальневосточные. В смысловом пространстве от Хайяма до Басё, как это ни странно, с полным комфортом размещаются сценки из жизни современного человека, который всегда остается самим собою, иногда, пожалуй, напоминает себе Журдена, который вдруг выяснил, что, оказывается, всю жизнь говорил если не прозой, то нерифмованными стихами…
Минимализм – природное свойство экономной алехинской поэтики, его раздраженно краткого, не терпящего лексических излишеств стиха. Сощуренный редакторский глаз смотрит вдаль параллельно траектории взгляда поэта, и это идет в актив стиха. Я помню свое давнишнее оцепенение, когда пришло в голову вдуматься в начало чеховской "Душечки". "Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке задумавшись". Почему рассказ начинается именно с крылечка? Не с сеней? Не с окошка или описания вечернего неба? А просто потому, что именно при таком зачине мир, в котором вскоре разыграются события рассказа, окажется как будто бы естественным, никак к этим событиям не предрасположенным. Пример был приведен, разумеется, не ради сравнения, а просто для того, чтобы объяснить впечатление подчеркнутой конкретности описаний в начале стихотворений – той конкретности, что лукаво представляется случайной, почти безотчетной.
Троллейбус Сапгира
троллейбус в котором умер Сапгир
все бегает по Долгоруковской и Кольцуна коричневом сиденье где он упал подбородком на грудь
юная парочка склеилась поцелуем
Оленька – будущая Душечка – в начале рассказа задумалась совершенно неспроста, в этой по видимости глубокой задумчивости – ключ к ее будущим почти мгновенным и почти нераздумчивым сменам воззрений в каждом новом браке. "Склеившаяся" в поцелуе парочка выхвачена взглядом из всех пассажиров троллейбуса тоже совершенно не случайно. Стоит только допустить, что именно здесь провел поэт последние секунды жизни…
Создание новых конфигураций из привычных контуров слов и вещей – характерное свойство свободного стиха, который дает поэту возможность приобщиться к неведомому в очевидном. Алексей Алехин сполна использует свой шанс.
Библиография
Записки бумажного змея / А. Д. Алехин. М.: Время, 2004. 288 c.
Арион. 2005, № 1.
Время звучания // Новый мир. 2005, № 10.
Мичуринские облака: Поэма // Вестник Европы. 2005, № 15.
Последняя дверь // Интерпоэзия. 2005, № 2.
О-ля-ля! // Арион. 2006, № 4.
Псалом для пишмашинки / А. Д. Алехин. М.: ОГИ, 2006. 80 с.
Греческие календы // Новый мир. 2007, № 6.
Из "Записок бумажного змея" // Дружба народов. 2008, № 4.
Неба хватит на всех // Новый мир. 2008, № 7.
Временное место / А. Д. Алехин. М.: Время, 2014. 64 с.
Анна Альчук
или
"…На волю, на волю, на волю!"
Уж сколько раз твердили миру о том, что пути авангарда в последние сто лет трудноуловимы и нестойки, как выстроенные на макетах башни гигантских небоскребов, для которых не нашлось своевременного (и гигантского) финансирования. Авангард и авангардисты дружно устали ориентироваться на местности. Кто теперь разберет – впереди ли они поэтической планеты всей? позади ли? либо как раз вровень выстроены с традиционной поэтикой? Словосочетания "классика авангарда", "классический авангард" напрочь утратили парадоксальность, а с нею многие образчики авангардной поэзии невозвратимо покинул и "парадоксов друг" – казалось, навсегда. Ничем современного читателя не удивить: ни лексикой, ни ритмикой, ни звуком – вот и получается, что очередные добропорядочные попытки вскрыть внутренность самовитого слова зачастую выглядят как уроки сольфеджио.
Недавно ушедшая из жизни Анна Альчук стойко придерживалась своего пути в стихотворчестве, несмотря ни на какие зигзаги "актуальности", востребованности ее поэтического мышления. Тихо и понемногу публиковала она "обычные" стихи (были еще и "визуальные", непременно требующие картинного рассматривания, но о них стоит говорить отдельно), изредка их читала, в порубежные годы до и после "перестройки", пожалуй, чуть чаще.
Если попробовать вывести несколько предельно общих и непременных свойств авангардной поэтики, то все сведется, по всей вероятности, к двум особенностям. Первым и главным является "субмолекулярный" уровень осмысления языкового материала – поиски значений внутри привычных слов либо на их границах, выявление скрытых смыслов в единицах речи и языка, обычно неосмысленных, по крайней мере в качестве таковых не воспринимаемых. Второе свойство авангардной поэтики – прямое жизнетворчество, зачастую демонстративно эпатажное отождествление бытового и поэтического поведения. Примеры того и другого столь многочисленны и многообразны, что каждый читатель книг с опытом сможет легко вспомнить свои, избавив меня от тривиального экскурса в прошлое. Впрочем, увы, и поэзия Анны Альчук теперь уже навсегда воспринимается в прошедшем времени, тем очевиднее будет наш вывод о том, что из двух наскоро выведенных ключевых особенностей поэтического авангарда ей присуща только первая (расщепление словесных молекул) и лишь в самой малой степени – вторая. Можно возразить, что чтение Альчук все же было по-особенному выразительным, она стремилась подчеркнуть просодическую структуру фразы, наметить дополнительные ударения, обозначить тембры и призвуки. Все это так, но в поэтическом поведении Анны Альчук не было не только ни грана эпатажа, но и вообще "ничего личного", ни малейших "желтых свитеров" либо "завываний кикиморой"…
На поверку эта освобожденность поэтической речи от пафоса первоооткрытия новых смысловых высот декларирована самим поэтом – и неоднократно. Все дело в том, что поэт вообще ничего не произносит впервые и от себя, он лишь говорит на языке, вернее, говорит языком; а может быть, согласно Бродскому, дело обстоит еще загадочней и проще: язык говорит сам, используя поэта в качестве чуткого посредника.
В одном из эссеистических манифестов Анна Альчук формулирует свое поэтическое кредо предельно прямо: "Я вижу свою задачу лишь в следовании тем законам, которые предопределяют функционирование языка: как разговорного, так и литературного (я имею в виду язык русской поэзии). В этом контексте любые споры о приоритетах по поводу тех или иных литературных приемов теряют смысл. Все изначально уже присутствует в языке, именно он является единственным автором; поэтам остается следовать его законам, быть его верными адептами и добросовестными комментаторами" ("О единстве противоположностей, или Апология сотрудничества").
Вот, скажем, как описывается дождь:
по диагоналинии
ливни-и-и ка
пеплились
стеклились
слитно стлались
исни
мизвали
лией
открылись
глиняной ли
нялой?("за окном – дождь")
Сама Альчук говорит, что один из ее приемов – имитация иероглифического письма, создание гибридных словоформ, словно бы "натекающих" друг на друга, грамматически неопределенных и двусмысленных, зависящих напрямую от огласовок устного чтения.
Строка "исни мизвали лией", например, содержит как раз несколько подобных вписанных друг в друга эскизов параллельных фраз. Здесь легко увидеть и фразу "И с ними звали лилией", и осколок выразительной формы глагольного императива "исни" (приблизительно равно "плесни!"), и выразительное звукоподражание "лией" – от глагола "лить"…
Эти изощрения могут нравиться или вызывать привыкание и отторжение вплоть до идиосинкразии, но они – с точки зрения поэтической традиции (пардон, – классического авангарда!) абсолютно понятны, прозрачны, чисты и честны. Меня, впрочем, все же чуть останавливает необходимость всякий раз эту прозрачность заново устанавливать и описывать "своими словами". Ну вот, например, как выглядит в исполнении Альчук щебет птиц, напоминающий звук морского прилива:
ГОЛУБИзна
ибисы
сойки
плещут:
ВОЛ(ю)НА ВОЛ(ю)НА ВОЛ(ю)НА
ВOЛЮ!..("пена – камень")
Вот так – и ни малейших попыток "мысль разрешить", "выкрикнуть слова" или хотя бы "достать чернил и плакать". И эта напряженная сдержанность – дорогого стоит, бьет в цель без промаха, особенно теперь, когда все молекулы поэтических смыслов в поэзии Анны Альчук уложены в раз навсегда сложившийся узор. В ее последней подготовленной к печати подборке есть стихотворение, написанное словно бы на прощание:
ОТлеТЕЛА душа
отдышаласьотрешилась от шлака и –
вширь
просияла на синемотсель
несиницей в руках саркофага –прошивающим Землю дождем
журавлемобживается вечность
Высокий минимализм Анны Альчук отныне обживает просторную вечность русской поэзии.
Библиография
Словарево / А. А. Альчук. М.: RAMA, 2000.
Посвящается Велимиру Хлебникову // Поэзия русского авангарда. М.: Издательство Руслана Элинина, 2001. С. 265.
Року укор: Поэтические начала. М.: Изд-во РГГУ, 2003.
сказа НО: Стихи 2000–2003 гг. // Поэтика исканий, или Поиск поэтики: Материалы международной конференции-фестиваля "Поэтический язык рубежа XX–XXI веков и современные литературные стратегии". М.: Ин-т рус. языка им. Виноградова, 2004. С. 463.
не БУ: Стихи 2000–2004 годов / А. А. Альчук. М.: Б-ка журнала "Футурум АРТ", 2005. 54 с.
Крепость каменных швов // Дети Ра. 2006, № 4.
Тер-рариум… // Время "Ч": Стихи о Чечне и не только. М.: НЛО, 2006. С. 193–193.
То самое электричество: По следам XIII Московского Фестиваля верлибра. М.: АРГО-риск, 2007. C. 9–10.
Дыхание // Дети Ра. 2008, № 5(43).
Максим Амелин
или
"Собирайся с духом, пока свободен…"
С мнениями и толкованиями стихам Максима Амелина повезло. Его ругали, хвалили, даже сгоряча прощения просили в рецензиях. Апогей обсуждений и горячих споров случился тому назад лет уже пять-шесть, после выхода в свет третьей книги стихов "Конь Горгоны" (2003), удостоенной нескольких премий. Нынешний Амелин находится в тени новых (порой скороспелых и недолговечных) поэтов-лауреатов и поэтов-фаворитов, объявившихся на небосклоне во второй половине двухтысячных. О чем говорит затишье в обсуждении стихов поэта – о кризисе и растерянности? О возмужании и накоплении новых серьезных сил? Для ответа на эти вопросы неизбежно придется сопоставлять день нынешний и день минувший.
В начальную пору первых своих заметных публикаций Амелин выступил как непримиримый ненавистник всех тогдашних стилистических и тематических новаций. Посреди очередного периода авангардной раскованности русского стиха раздался глас, ратующий сбросить современность с парохода вечности. Знаток русских и античных древностей, переводчик латинской поэзии, Амелин стремился вдохнуть жизнь в причудливые метрические формы, употреблял лексику ("Нет нощеденства без ликовства…"), некоторым резавшую слух похлеще обсценной. Его "вечными спутниками" и собеседниками в поэзии были Языков и Баратынский, Пиндар и Катулл.
"Поэт-творец" во многих тогдашних стихотворениях Амелина представал в облике "мастера-стихотворца": трезвого, склонного к аналитической ясности наблюдателя вселенских, космических событий, свидетельствующих о логичной соразмерности мира, о "Божием величестве". Личное звучало неброско, стускленно, – только в перспективе вечного любая эмоция обрамлялась нейтрализующими аллегориями и перифразами:
…состаришься, пока меж завитками гжели
проступит хохлома…