Поэт уверен: обязательно должны звучать все возможные звуки и голоса – если не в пределах одного стихотворения, то в текстах смежных, неприметно связывающихся в циклы. На электронной странице Херсонского в "Живом журнале" методично, месяцами и годами выкладываются новые стихотворения. Процесс письма запущен неотвратимо, как жизнь, причем достойными описания оказываются, условно говоря, любая дощечка в старом заборе, любой проблеск мысли в молодой и зеленой голове. Мир Херсонского – стереоскопичен, именно это определение прежде всего приходит на ум, если попытаться определить его природу одним словом.
Вспоминается один любопытный эксперимент эпохи раннего рунета (русского интернета – это для тех, "кто не поймал", как говорят подростки – насельники всемирной паутины). Так вот – об эксперименте. Что если выложить в сети текст какого-нибудь классического романа, целиком превращенный в гипертекст, где каждое упоминание имени героя стало "линком", – по нему можно "кликнуть" и узнать, что делает этот герой именно в данный конкретный момент времени? Ну, скажем, Наташа Ростова танцует на первом балу. А что в этот же самый миг происходит, допустим, с Платоном Каратаевым? Кликнем и узнаем: он спит под кустом малины. А Наполеон вкушает, например, луковый суп. Все это не может найти место в традиционном, линейном романном повествовании, иначе оно разрослось бы до размеров реального времени и пространства, перестало бы быть пригодным для чтения.
Стереоскопический мир, изображенный Борисом Херсонским в масштабе "один к одному", настолько переполнен, что в нем нет и не может быть пустот и пробелов. Ежели кое-какие и остались – это явление временное, поскольку завтра либо послезавтра в блоге Бориса Херсонского появится новое стихотворение, потом еще одно и еще… Манера и мастерство демонстративно отставлены в сторону, главное – не рассказ сам по себе, но его бесконечное, серийно умножающееся содержание. С последней прямотой и подробностью описан мир, в котором вполне могут появиться рядом не то что реалии разных эпох, но сразу и художники и их модели, и мифологические герои и их цифровые проекции.
Вот почему все, что осталось нам,
написано в строчку, мелькает, как пейзаж за окном
вагона, когда бесконечная станция близко, в купе
приводят себя в порядок, никак не приведут.
……………………………………………………………….
Прибывшие идут, озираясь по сторонам.
Лиза идет топиться. Но старый пруд
куда-то делся, а может быть, люди врут,
что был водоем? Что мальчик, ивовый прут
выломав, воздух им рассекал со свистом,
что девка плясала босая, звеня монистом,
что воздуху было больно… Напрасный труд.("Стихи о русской прозе", 1)
Поэзия Бориса Херсонского обращена в прошлое, предполагает бесстрастную постановку диагнозов и душеспасительное выписывание рецептов тем, кто нуждается в коррекции памяти. Однако несмотря на связь с минувшим эта поэзия исключительно современна, поскольку касается чувств человека наших дней, преимущественно горожанина. Как владелец суперновых гаджетов попадает в плен изощренного набора технических возможностей очередного аксессуара, так безвозвратно погруженный в воспоминания человек страдает не от какой-то конкретной фантомной боли, но от всех болей сразу, от их одновременного переживания. И даже – от одновременного ощущения несовместимых по сути своей боли и радости. Если порою в стихах и появляется первоначальное, не опосредованное памятью, чужой историей или культурным анализом чувство, – то это чувство соприсутствия разных противоречивых ощущений, проще говоря, чувство тревоги, смутного беспокойства.
Вроде бы все ничего. Утром выйдешь во двор,
свернешь на улицу. Далее по прямой
собор. Зайдешь, послушаешь хор,
поставишь свечку. Опять вернешься домой.
Но дом за час изменится, станет не то что чужим,
скорей – настороженным. Жмется, чуя подвох.
В области сердца словно стальной зажим.
Вроде бы все ничего. Сделай глубокий вдох.
Сапожник остается без сапог, пирожник без печи с пирогами, врач – при своей болезни, которую он сам не способен вылечить. То, что легко удается по отношению к другим, раз за разом срывается, когда взгляд героя стихов Херсонского обращается на него самого. Тогда срывается и его голос, он дает петуха, фальшивит – и вот именно эти диссонансы и есть лучшие перлы поэзии Херсонского. Сбросив маску всезнающего и по натуре прохладного диагноста, Херсонский берет высокие ноты, воочию убеждаясь в том, что многомерность и стереоскопичность мира – не только повод для реконструкции психологических комплексов, но и кратчайший путь к постижению ритмических ключей современной лирической поэзии.
Библиография
Там и тогда. Одесса: Друк, 2000. 199 с.
Запретный город // Арион. 2000. № 3.
Свиток. Одесса: Друк, 2002. 58 с.
Семейный архив. Одесса: Друк, 2003. 143 с.
Свиток // Дерибасовская – Ришельевская. 2003. № 12.
Нарисуй человечка. Одесса: Печатный дом, 2005. 103 с.
Нарисуй человечка // Крещатик. 2005. № 2.
Вдоль белых стен // Арион. 2005. № 4.
Стихи // Октябрь. 2005. № 7.
Нарисуй человечка // Слово/Word. 2005. № 45.
Стихи // Слово/Word. 2005. № 47.
Глаголы прошедшего времени. Одесса: Негоциант, 2006. 142 с.
Семейный архив. М.: НЛО, 2006. 208 с. (Поэзия русской диаспоры).
Стихи // Арион. 2006. № 2.
Бормотуха // Крещатик. 2006. № 2.
Глаголы прошедшего времени // Новый берег. 2006. № 14.
Стихи // Слово/Word. 2006. № 53.
Название моря // Новый мир. 2007. № 1.
Вещественные доказательства // Арион. 2007. № 2.
Посвящается Карамзину // Крещатик. 2007. № 3.
Из новых стихов // Интерпоэзия. 2007. № 4.
На вечерней поверке // Новый мир. 2007. № 12.
Когда тирана давят петлей с огромным узлом… // Новый берег. 2007. № 16.
Стихи // Слово/Word. 2007, № 55.
Я знал, что Пригов, Димитрий А., запросто мог… // НЛО. 2007. № 87.
Вне ограды. М.: Наука, 2008. 388 с. (Русский Гулливер).
Площадка под застройку. М.: НЛО, 2008. 242 с.
Стихи // Арион. 2008. № 2.
Стихи // Крещатик. 2008. № 4.
Царапина на пластинке // Знамя. 2008. № 9.
Песенка без припева // Новый мир. 2008. № 9.
Стихи о русской прозе // Слово/Word. 2008. № 60.
Мраморный лист. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2009. 120 с.
FM-радио // Арион. 2009, № 1.
Спиричуэлc. М.: НЛО, 2009. 384 с.: ил. (Новая поэзия).
Псалмы и Оды Соломона. Харьков: Фолио, 2009. 188 с.
Пока не стемнело. М.: НЛО, 2010. 388 с.
Пока еще кто-то. Киев: Спадщина-Интеграл, 2012. 248 с.
Новый естествослов. М.: Арт-Хаус Медиа, 2012. 112 с.
В духе и истине / Cовм. с С. Кругловым. NY: Ailuros Publishing, 2012. 103 с.
Олег Хлебников
или
"…такая русская привычка"
Олег Хлебников пишет и публикует стихи, по его собственным словам, "столько лет, сколько Пушкин прожил", – вот и объемистый том "Инстинкт сохранения" в минувшем году вышел в свет с подзаголовком "Собрание стихов". Здесь под одной обложкой объединены девять сборников, последний из которых напечатан впервые. Если прочесть подряд стихи Хлебникова разных лет, то выяснится одно очевидное обстоятельство. В полном корпусе лирики поэта нет никаких следов борьбы стилей и направлений в отечественной поэзии. Здесь не отразились многие противостояния, занимавшие умы писателей и читателей в эти самые четыре десятилетия: битвы "тихой" лирики и "громкой" поэзии, споры сторонников авангарда и традиционной поэтики, стилистические выпады адептов и оппонентов вышедшего из берегов в конце восьмидесятых концептуализма, различия во взглядах "московских" и "петербургских" поэтов, борения сторонников рифмованного стиха и непримиримых верлибристов… Хлебников все эти годы пишет как дышит, откликаясь зарифмованными строками на происходящее в стране и в душе, не задумываясь о формах, направлениях и поэтических манифестах.
Кому-то это может показаться скучным, кому-то несовременным, впрочем, и сам поэт понимает, что его манера обращения со стихом в двухтысячные годы довольно проблематична, если не сказать анахронична. В знаменательном стихотворении "Ответное письмо. 18 лет спустя", адресованном Давиду Самойлову, "старшему другу", Хлебников пишет:
Хорошо, что Вы далеко –
нынче тут не чтут поэтов,
некому стишок прочесть.
Ни в Отечестве пророков,
Ни у разных-прочих шведов…
Хорошо, хоть водка есть.
Здесь важна полуироническая отсылка к всепоглощающей иронии Георгия Иванова, некогда тоже оказавшегося в мире, мягко говоря, невнимательном к русской поэзии:
…Трубочка есть. Водочка есть,
Всем в кабаке одинакова честь!
Однако продолжение хлебниковского послания к Давиду Самойлову свободно от сетований и сожалений: как бы собака ни лаяла – караван идет, контора пишет, то есть сочинитель строчит себе тихо на заветной скрижали:
У меня же все в порядке:
все работаю в газетке, –
значит к водке есть жратва
и в излюбленной тетрадке
незаполненные клетки –
будет, где держать слова.
Отношение к словам остается серьезным, вопреки сменившемуся столетью на дворе. Буду писать стихи наперекор всему – это почти манифест. А вот в другом стихотворении из того же цикла "Разговор с поэтами", обращенном к Александру Еременко, дан иной вариант поведения поэта в непоэтическую эпоху:
Он живет как поэт – он не пишет стихов,
Только странные строчки припоминает…
И это тоже честно: не писать стихов не потому, что пропал голос, но в силу глухоты города и мира к поэтическому высказыванию. Из двух вариантов творческого поведения Олег Хлебников выбирает первый и главный для себя: сочинять стихи невзирая на волны перемен, споры о стиле, писать так, словно бы с русской поэзией в последние двадцать лет ничего не случилось, как если бы не накрыли ее волны стадионной популярности, не иссушил потом отлив андерграундной камерности, если бы, если бы…
А вот коли все эти "если бы" на время забыть, то и окажется, что есть такой поэт Олег Хлебников, "внимательно всматривающийся в современность", отдающий дань памяти прошлозаветному переделкинскому литературному быту ("староновогодняя поэма" "Улица Павленко"), вроде бы и подшучивающий над всем этим отыгравшим свое блюзом, но по-прежнему стоящий на литературном посту зоркого наблюдателя жизни, произносителя о ней и о себе непоколебимых приговоров. В этих зарифмованных суждениях много обаяния, честности, много, скажем, так называемой праволиберальной бескомпромиссности.
За того азербайджанца,
что на рынке торговал,
привередничать ни шанса
не давал –
сам подробно помнил вкусы
и пристрастия мои,
а по осени арбузы
мне для дома и семьи
выбирал всегда умело,
так что корочка скрипела,
а под нею, а под ней
мякотью упругой, спелой
был избранник всех красней…
В общем, за арбуз за сладкий
и за Тофика того
не забуду вас, ребятки,
подпалившие палатки
две фанерные его,
ваши жалкие теракты,
хоровое улюлю
с дирижером… Значит, так вы?..
Продавайте свои тыквы –
не куплю!
Герой лирики Хлебникова максимально приближен к ее предполагаемому читателю: понимающему все с полуслова, равно не терпящему фальши и стилистических изысков, желающему, чтобы все было понятно, все на русском языке. Одного очень часто не хватает – ощущения, что мысль и эмоция рождаются, как и подобает, непосредственно в процессе написания (либо прочтения) стихотворений. Чем "правильнее" и очевиднее эквивалентная стихотворению мысль, тем больше сомнений в необходимости стихотворения как такового в роли посредника пишущим и читающим:
"Карабкались по жизни скудной", –
сказала бабка, знать не зная,
что говорит стихами. Чудно
котомочка ее чудная
цветами пахла… В тамбур этот,
пропахший майскими цветами,
входили мы и, зная метод,
врывалось время – не ветрами,
а духотой, как будто нету
весны, а лишь земля вспотела…
Старуха за свою Победу
разжиться бабками хотела.
И вот в Москву девятым мая
везла цветочки с огорода.
А ягодки, кусты ломая,
сорвут внучата обормоты…
Звенели бабкины медали.
Стучалась в небо электричка.
А я в окно глядел – на дали –
такая русская привычка.
Иногда балладность, сюжетность, формульная определенность стиха настолько перевешивают стих как таковой, что впору задуматься о судьбах подлунного мира:
…жизнь проходит бессовестно близко.
Соблазнила она и меня,
поначалу любовь обещала,
но другие пришли времена –
как старуха, до лжи обнищала.
Осторожность, осмотрительность Хлебникову свойственны только в одном случае – когда его герой рассуждает о себе: не перегнуть бы палку, не переборщить бы с откровениями, не ступить на запретную территорию молчаливого размышления про себя и для себя. Наоборот, в разговоре на темы (прошу прощения) социальные Хлебников бескомпромиссен и даже порою неумерен. Свойство – по нынешним временам тотального самообнажения – редкое и ценное.
Библиография
Море, которое не переплывет никто // Новый мир. 2000. № 7.
Осенний е-mail бича // Новый мир. 2002. № 6.
Стихи для Ерёмы // Знамя. 2003. № 8.
Лесенка // Новый мир. 2004. № 11.
Пятиконечный знак // Новый мир. 2005. № 11.
Памятник: Поэма с героем // Континент. 2005. № 126.
Под часами // Новый мир. 2007. № 8.
…такая русская привычка // Дружба народов. 2007. № 12.
Инстинкт сохранения. М.: Зебра Е; Новая газета, 2008. 480 с.
Люди страстной субботы. М.: Арт Хаус медиа, 2010. 112 с.
На небесном дне. М.: Время, 2013. 128 с.
Алексей Цветков
или
"Весь эпизод, где не было меня…"
Не проглядеть бы значительного! В разнообразии современных стихов проглядывает предсказуемая монотонность споров о поэзии, в том числе – на территории самой поэзии, между стихотворцами. Еще со времен памятной дискуссии о "неоархаистах" и "неоноваторах" в начале 2000-х поэтический фронт более или менее определенно рассечен на два фланга. Многие участники "процесса" уверены: поэт по-прежнему может и обязан действовать на смежных территориях, его удел – "новая искренность", "новая социальность". Для произнесения живого, "действенного" слова, призванного непосредственно влиять на жизнь, менять ее к лучшему, – все средства хороши. Здесь и парадоксы стиля, в разных смыслах "нестандартная" лексика, звучное устное чтение: лишь бы быть услышанным, мобилизованным и призванным. Другие стихотворцы предпочитают играть на своем поле, не претендуя на роль "больше, чем поэта". Таких тоже много, и среди них немало значительных и глубоких, пишущих так, словно в мире, окружающем поэзию, за последние годы мало что изменилось: какое, милые, там у нас тысячелетье? Третье?..
Но вот несколько лет назад является Алексей Цветков и в одном из интервью рубит сплеча: "Мой нынешний проект – поиск, стремление к самообновлению, ‹…› желание превзойти самого себя и постараться выполнить наконец то, что без меня, по субъективным ощущениям, скорее всего, не сделает никто".
Да, это именно "проект" Цветкова, да еще интернетный! Стремление поэта превзойти "поэтическое", выйти за пределы обычных компетенций никак не сопряжено с желанием быть понятным (доступным, популярным, актуальным – нужное подчеркнуть). Неделя за неделей, месяц за месяцем на своей страничке в сети, узнаваемо названной aptsvet (Алексей Петрович Цветков), поэт выкладывает стихи, по первому прочтению совершенно герметичные, обращенные скорее к себе, нежели к собеседнику. В том же интервью ("Вопросы литературы", 2007, № 3) Цветков (и, между прочим, не впервые!) выступает "с провокационным предложением о восстановлении в современной русской культуре вакансии великого поэта". Идет ли здесь речь о той самой вакансии, которая, по слову Пастернака, "опасна, если не пуста", поскольку прижизненное лауреатство бывает неблаготворным и для самого поэта, и для тех, кто увенчивает его лавровыми листьями? Нет, Алексей Цветков говорит о чем-то еще более глубоком и "провокационном". По Цветкову, следует восстановить в правах не почетное кресло официально назначенного обер-стихотворца – "прогрессивного", увенчанного премиями и почестями, увековеченного в именах заводов, площадей и пароходов. Надо воссоздать самую что ни на есть подлинную вакансию гения, которая, по многим гамбургским подсчетам, пустует начиная с туманного января 1837 года.
Цветков поясняет свою провокацию: "Многие сгоряча решили, что это мое самоназначение. Да нет же, речь шла о другом – о том, что сама подобная планка сейчас необходима русской поэзии как никогда. ‹…› Но, попросту говоря, я не вижу людей, ‹…› ставящих перед собой сверхзадачу. ‹…› Я пытаюсь совершить некое сверхусилие".
Сверхусилие Алексея Цветкова нельзя не расслышать, оно звенит натянутой до предела струной, этот звон-дребезг еще-не-лопнувшей струны различим сквозь все камерные напевы и слэмовые выкрики и притопы нынешних поэтов. Цветкову словно бы безразличен читатель, его понимание, отклик, благодать его сочувствия. На все лады варьируя дребезжащие обертоны, Цветков пишет всегда только об одном, самом доступном и очевидном – о смерти.
когда наскучит жить и я умру
они плитой примнут меня к бугру
приостановит выплаты контора
но все равно в обещанном бреду
однажды навестить себя приду
сидящего живьем у монитора("уговор")
Вот что происходит у Цветкова день за днем – всё новые тексты выкладываются в мелкоячеистую сеть человеком, где-то неприметно сидящим у монитора. Считать ли это публикацией? Живой репликой? Полуразборчивым бормотанием под нос? Заявлением городу и миру? Правильно ли всем заинтересованным лицам уже известные стихотворения перепечатывать в периодике, где обычно принято публиковать новое и эксклюзивное?
Где "проект Цветкова", там всегда больше вопросов, чем ответов. Удвоенное присутствие за монитором живого автора и его дальнозоркого двойника, гонца оттуда, рождает непреодолимую двойственность. У Ходасевича есть потрясающее стихотворение о человеке, увидевшем себя со стороны, откуда-то сверху, покинувшем собственное тело и тем самым при жизни обретшем посмертный избыток зрения и знания ("Вновь эти плечи, эти руки…"). У Цветкова эта запредельная осведомленность также дана без пафоса, воплощена в простой беседе с самим собою в финале того же стихотворения ("уговор"):
я объясню себе что бога нет
и покажу движения планет
в пазах с подшипниками проще репы
природа тор хоть трижды в ней умри
вся правда полая дыра внутри
а слава пыль и сны о ней нелепы
……………………………………………
вот собственно и монитор погас
поскольку в памяти иссяк запас
местоимений мнимому герою
забуду эту глупую игру
когда действительно всерьез умру
там впрочем в дверь стучат пойду открою
"Сверхусилие" Цветкова каждый божий день направлено в одну точку: сосредоточиться и освободиться от себя, отключить посюсторонние рецепторы, застигнуть мир без себя: