Исключение среди классиков марксизма, однако, составлял Энгельс, значению лингвистических взглядов которого позднее даже была посвящена целая книга "Энгельс и языкознание". Он обладал склонностью к изучению языков, а в его наследии определенное место занимает лингвистическая проблематика. У него была специальная работа "Франкский диалект", ставшая у нас, правда, известной лишь в 30-е гг. XX в. В книге "Происхождение семьи, частной собственности и государства" речь неоднократно идет о развитии языков при переходе от первобытного к классовому обществу. В "Анти-Дюринге" полемика с неудачливым философом ведется по многим проблемам, включая и лингвистические. Вопросов языка Энгельс касался и в некоторых других сочинениях, а также в письмах.
Однако если отвлечься от некоторых высказываний общефилософского характера, во всем этом нет ничего специфически марксистского. Энгельс увлекался сравнительно-историческим языкознанием и разбирался в компаративной методике. В письме к Ф. Лас-салю он даже заявлял, что "некогда лелеял смелую мысль разработать сравнительную грамматику славянских языков", но отказался от этого, поскольку "эту задачу с таким блестящим успехом выполнил Миклошич". Во "Франкском диалекте" он занимался спорными вопросами истории немецкого языка, а в "Происхождении семьи, частной собственности и государства" касался вопросов индоевропеистики, исходя из достижений науки о языке того времени. Е. Дюринг подвергался критике за то, что не понял значения этих достижений и придерживался устаревших линт вистических взглядов. Энгельс высоко оценивал труды упомянутых им Ф. Боппа, Я. Гримма, Ф. К. Дица, Ф. Миклошича и учитывал их содержание, но для него позитивные результаты современной ему науки о языке были такими же достижениями передовой науки, как дарвинизм или клеточная теория. Их необходимо учитывать и использовать, но в марксистскую теорию они не входят.
Из авторитетных марксистских работ более позднего времени в СССР особо выделяли брошюру Поля Лафарга о языке Французской революции, переведенную и на русский язык. Эта вполне серьезная работа не содержала теорию языка и была посвящена социолингвистике. Она рассматривала две темы: распространение французского литературного языка в обществе в революционную эпоху и изменения в лексике этого языка, прямо порожденные общественной ситуацией.
Не рассматривались проблемы языка и у наиболее авторитетных русских марксистов, в том числе у Г. В. Плеханова. Можно, впрочем, отметить краткое и очень упрощенное обращение к ним в популярной в 20-е гг. книге Н.И. Бухарина: "С мышлением и языком происходит в дальнейшем то же самое, что и с остальными идеологическими надстройками. Они развиваются под влиянием развития производительных сил". Распространенные в 20-30-е гг. идеи о принадлежности языка к "идеологической надстройке" (отсутствующие у Маркса и Энгельса, как и у Плеханова и Ленина) шли, вероятно, во многом отсюда. Недавно Г Тиханов, рассматривая связи МФЯ и других работ волошиновского цикла с марксизмом, обратил внимание и на эту книгу. Однако у Бухарина обращение к вопросам языка было лишь эпизодическим, а с конца 20-х гг. само это имя стало дискредитированным.
Итак, как сказано во введении к МФЯ, "мы оказались в области философии языка почти без всякой возможности опираться на ка-кие-нибудь вполне определенные положительные достижения в области других наук об идеологиях. Даже литературоведение, благодаря Плеханову наиболее разработанная область этих наук, почти ничего не могла дать нам для нашей темы" (218). "Нет сколько-ни-будь определенных и развитых высказываний о языке в марксистских работах, посвященных иным, близким темам" (217). К аналогичным выводам приходили и другие авторы: "Пока марксистского языкознания не существует ни на Западе, ни у нас".
Марксистскую лингвистику надо было строить самостоятель-но. Предлагалось несколько вариантов ее построения.
IV.1.3. Марризм
Наиболее широко разрекламированной и получившей офици-альную поддержку, но и наиболее явно неудачной из попыток такого рода стало "новое учение о языке" академика Н.Я. Марра и его последователей. Это учение (также именовавшееся "яфетической теорией") было выдвинуто в 1923 г., первоначально без апелляций к марксизму. Однако с 1928 г. Марр постоянно повторял однотипные высказывания вроде следующего: "Материалистический метод яфетической теории-метод диалектического материализма, т. е. тот же марксистский метод, но конкретизированный специальным исследованием на языковом материале". Об этом же заявляли так называемые "подмарки" из окружения академика: С. И. Ковалев, В. Б. Аптекарь, С. Н. Быковский, Л. Г. Башинджагян, позднее Ф. П. Филин и др. (отмечу, что никто из них, кроме Филина, не был лингвистом по образованию).
Однако на деле шло лишь привязывание к марксизму уже готовой концепции. В ней было немало положений, созвучных эпохе: отказ от старой, "буржуазной" науки, рассмотрение всех явлений глобально, в "мировом масштабе", пренебрежение к любым рамкам, в том числе национальным, подчеркнутый социологизм формулировок и выводов. Если это и имело отношение к марксизму, то лишь в том, что выше было названо первым аспектом. Совсем не связаны с марксизмом были самые любимые идеи Марра вроде четырех элементов, "лингвистической палеонтологии", великой исторической роли яфетических народов и т. д.
Когда же Марр вспомнил о существовании марксизма, то началось не его освоение, а его приспособление к уже сложившейся, весьма хаотичной и противоречивой концепции, где было много фантазии вперемежку с идеями Гумбольдта и других ученых прошлых эпох. О том, что получилось в результате, довольно точно сказала в годы борьбы с марризмом одна из недавних последовательниц Марра (кстати, дочь руководителя Волошинова в аспирантуре): <^а-отическое изложение обрывочных и туманных собственных мыслей и беспорядочные ссылки на отдельные произведения классиков марксизма, в большинстве случаев никак не приведенные в связь с трактуемой темой и извращенно толкуемые". Подробнее см. об этом.
Марр и его последователи использовали три приема: голословное приписывание классикам своих идей, приведение цитат не на тему и замалчивание подлинных взглядов Энгельса и других марксистов. Например, марристы бесконечно заявляли о том, что "в марксист ско-ленинском учении язык выступает. как надстроечное, идеологическое явление". В результате в это поверил даже один из наиболее бескомпромиссных критиков марризма А. С. Чикобава, посчитавший учение о надстроечности языка единственным правильным компонентом учения Марра. Однако об этом из видных марксистов писал только Н. И. Бухарин. Если же надо было доказать, что "палеонтология речи. уже предусмотрена самим Марксом", то приводилась длинная цитата из Маркса, где упоминалось о палеонтологии в обычном смысле этого слова, но речь не шла о языке.
В то же время многие положения классиков марксизма могли не согласовываться с "новым учением", что не смущало Марра, но приводило в ужас его поклонников среди преподавателей диамата. Марр утверждал о классовом характере "звуковой революции" (перехода от жестовой речи к звуковой), хотя, согласно Энгельсу, в это время еще не могло быть никаких классов. Но еще важнее было то, что Марр отрицал родство языков и языковые семьи, а Энгельс всегда исходил из противоположной точки зрения. Поэтому высказывания Энгельса, свидетельствовавшие об этом, марристы старались не вспоминать.
Если Бахтин в конце жизни называл марксистскую проблематику МФЯ "неприятными добавлениями", то для Марра упоминания марксизма и "пролетарского мировоззрения" были "приятными добавлениями", помогавшими этому властному человеку устанавливать монополию во многих гуманитарных науках. Если же надо было выбирать между марксизмом и собственными любимыми идеями, то Марр выбирал последние. Рассказывают, что за границей, где можно было высказываться свободнее, Марр говорил: "Марксисты считают мои работы марксистскими. Что ж, тем лучше для марксизма!" и "С волками жить-по-волчьи выть!". Среди учеников и последователей Марра было, разумеется, много и искренних людей, всерьез считавших "марксизмом в лингвистике" марров-ские четыре элемента (одна такая последовательница Марра после выступления Сталина сошла с ума). Но когда в 1950 г. Сталину пона-добилось показать различия между марксизмом и марризмом, это ока-залось нетрудно сделать.
Выше я отмечал косвенный отказ авторов МФЯ относить работы Марра к "марксистским работам, касающимся языка"; то, что они признавали его авторитетом в области изучения первобытного языка, ничего здесь не меняло. Они были совершенно правы. Попытка Марра приспособиться к марксизму имела чисто коньюнктурный характер.
IV.1.4. Языкофронтовцы
Более искренней и менее экстремистской, но также лишь декларативной попыткой построения марксистской лингвистики была деятельность группировки "Языкофронт". Она существовала в 1930–1932 гг., боролась со сторонниками Марра и окончательно была разгромлена марристами в 1933 г. В эту группировку входили Г. К. Данилов, Я. В. Лоя, П.С. Кузнецов (упоминавшийся в связи с "игралищем") и другие. Главным ее теоретиком выступал Т. П. Ломтев. Сразу отмечу, что и Данилов, и Лоя, и Ломтев обратили внимание на выход МФЯ и писали об этой книге (см. пятую главу).
Ломтев, тогда совсем молодой лингвист (родился в 1906 г.), комсомолец, "выдвиженец" из крестьян, уже всецело исходил из новых реалий. Марксизм для него, как для многих его ровесников, был изначально верным учением, отношение к которому было в значительной степени религиозным. Вопрос был лишь в одном: как связать учение марксизма с фактами науки о языке. В отличие от Марра, не желавшего считаться с этими фактами, языкофронтовцы старались их учитывать. Например, академик мог вопреки всему спокойно утверждать: "Русский (язык. – В. А.) оказался по пластам некоторых стадий более близким к грузинскому, чем русский… к любому славянскому". А Ломтев критиковал его, в числе прочего, и за игнорирование сходства русского, украинского и белорусского языков.
Языкофронтовцы, быстро разгромленные марристами (погиб в годы репрессий среди них, правда, только Данилов), мало что успели опубликовать. Их публикации имеют больше полемический характер, позитивные взгляды изложены совсем кратко. Что-то осталось неопубликованным, как "новая методологическая грамматика, опирающаяся на диалектико-материалистические основания" Лом-тева и его товарищей, упоминаемая в воспоминаниях П. С. Кузнецова (написанных тогда, когда их автор далеко ушел от идей "Языкофрон-та"). Однако опубликованные статьи и рецензии свидетельствуют о том, что подход языкофронтовцев сочетал вполне обычное описание лингвистических фактов и мало связанные с ним общие декларации.
Как и марристы, языкофронтовцы исходили из принадлежности языка к надстройке и из классовости языка. Однако если эти тезисы и связывались с фактами, то лишь самым прямолинейным образом. Выше уже приводились рассуждения Кузнецова об "игралище" Милюкова и "похабном мире" Ленина. Те же идеи были и у Ломтева, который сопоставлял две формулировки разного происхождения: "Сердечный союз народов Европы" и "Революционный союз пролетариев всего мира, братьев по классу". Идеологическая несовместимость этих лозунгов, согласно Ломтеву, означает и их языковую несовместимость. С этими декларациями лишь механически связывались вполне "нормальные" описания языков (что было свойственно Ломтеву и позже, см. Экскурс 4). Как вспоминал Кузнецов, в грамматике Ломтева "части речи определялись как классы слов, отражающие действительность через классовое сознание. Существительное отражало действительность через классовое сознание предметно, глагол отражал действительность через классовое сознание процессно и т. д.". Ясно, что шелуха "классового сознания" мало что добавляла к совершенно традиционному подходу к частям речи.
Если замкнутое сообщество марристов сначала проигнорировало, а потом полностью отвергло МФЯ, то языкофронтовцы поначалу обратили на эту книгу внимание из-за ее привлекательной для них тематики. Однако философские поиски ее авторов были чужды "Языкофронту", контакта и здесь не получилось.
IV.1.5. Поливанов и другие
Конечно, интереснее и содержательнее оказывался марксистский подход к языку у тех лингвистов, которые были профессионалами высокого класса. Выше упоминался Л. П. Якубинский, особо надо отметить выдающегося ученого Е. Д. Поливанова, также ученика Бодуэна де Куртенэ.
Говоря о концепции Поливанова, надо учитывать, что она дошла до нас не полностью. После 1931 г. ученый имел мало возможностей публиковаться (его книга "За марксистское языкознание" вызвала гнев марристов, и ему была закрыта публикация в Москве и Ленинграде). После его ареста в августе 1937 г. (расстрелян Поливанов был в январе 1938 г.) многие рукописи были уничтожены, кое-что пропало еще раньше во время скитаний по Средней Азии. Однако все-таки и в дошедшем до нас наследии ученого проблема построения марксистской лингвистики ставится неоднократно. Ей была посвящена специальная книга, фактически представляющая собой сборник статей. Ряд статей и из этой книги, и из других изданий был включен в посмертный сборник. Кое-что, в том числе ранее не публиковавшиеся рукописи, издано еще позже. Недавно, в 2003 г., в Смоленске, на родине Поливанова, книга 1931 г. переиздана. Из всего того, что нам известно, можно составить представление о концепции Евгения Дмитриевича, хотя, вероятно, не во всех деталях.
Поливанов писал, что марксистская лингвистика – не то же самое, что материалистическая, поскольку "со времен Шлейхера линт вистику можно считать уже материалистической". Главное различие между всей этой наукой о языке и еще не построенной материалистической лингвистикой заключается в том, что "к сожалению, до сих пор лингвистика была только естествен-ноисторической наукой, а не социальной наукой". Не отрицая того, что "важны и факторы коллективно-психологические", ученый подчеркивал приоритет ность социального подхода к языку: "Для того чтобы эта наука (о языке.-В. А.) была адекватна своему объекту изучения, она должна быть наукой социологической". Не раз говорится о языке как "трудовом процессе", этот термин вынесен даже в название одной из статей: "Факторы фонетической эволюции языка как трудового процесса". Снова отмечу, что под "социологической наукой о языке" Поливанов понимал не только социолингвистику в современном смысле: сюда относится и, например, изучение как внешних, так и внутренних причин языковых изменений.
Не приходится сомневаться в том, что марксистское мировоззрение ученого стимулировало его поиски в этом направлении. Но насколько эти поиски были специфичны именно для марксистского подхода? Сам ученый указывал: "Никто не будет оспаривать того положения, что язык есть явление социальное"; "Я не скажу, чтобы у лучших наших лингвистов прошлого поколения замалчивалась социальная сторона". Он вспоминал предсказание своего учителя, который "констатируя факт, что современные ему западноевропейские и русские лингвисты не занимаются социологической лингвистикой, предполагал вместе с тем, что следующим диалектическим этапом в развитии нашей науки именно и будет поворот в данном направлении – к изучению социальной стороны языка". Отмечено, что такой "поворот, выражающийся именно в искании путей социологической лингвистики", действительно произошел. По мнению Поливанова, он отразился у Ф. де Соссю-ра, А. Мейе, Ш. Балли, Ж. Вандриеса, О. Есперсена, К. Фосслера и др. В списке фигурируют едва ли не все крупнейшие западные лингвисты, работавшие в 10-20-е гг. XXX в. Сюда попадают представители и "абстрактного объективизма", и "индивидуалистического субьективизма".
Так что поворот к социологической лингвистике оказывается у Поливанова общим свойством времени, прямо не связанным с марксизмом. Дважды он отмечает, что академик А. А. Шахматов, понимавший важность социального подхода к языку, но не имевший теории и метода, собирал разнообразные факты относительно языка и общества, надеясь на создание теории в будущем. Стало быть, отличие Поливанова от предшественников заключалось в попытках построить теорию языка как соци-ального явления. Но в чем заключалась эта теория?