Слова и слова! "Мы поняли, Элесин,
Что ты – воплощение чести". Но разве
Только словами чествуют человека?
Я уже целых полчаса среди вас,
А на мне до сих пор мое старое одеяние!
Элесин заразительно хохочет, и женщины радостно бросаются к своим киоскам в рыночных торговых рядах, чтобы принести ему роскошные ткани.
Одна из женщин. Боги милостивы. Чем полней раскаяние, тем верней виновный получает прощение. Наши слова претворились в дела, так пусть твое сердце окончательно нас простит.
Элесин
Вы, дающие нам и жизнь и блаженство, -
Можете ли вы не быть прощены,
Даже смертельно меня оскорбив?
Ийалоджа (танцуя вокруг него, поет)
Он простил нас! Он простил нас!
Небеса мрачнеют гневно,
Если уходящий к предкам
Проклинает мир живых.
Женщины
Поначалу мы боялись,
Что он может ввергнуть мир наш
В бездну
.
Ийалоджа
Мы его оденем
В алари – ткань чистой чести,
В саниан – ткань доброй дружбы,
В туфли из змеиной кожи.
Женщины
Поначалу мы боялись,
Что он может ввергнуть мир наш
В бездну.
Величатель
Разве уходящий
Должен чтить желанья мира?
Нет, он сам небрежным жестом
Изменяет мир живых.
Женщины
Поначалу мы боялись,
Что он может ввергнуть мир наш
В бездну.
Величатель
А сосуд из тыквы,
Найденный вблизи дороги,
Ты выбрасывать не должен -
Только речка точно знает, что она таит на дне!
Элесин теперь великолепно и богато разодет; его кушак из алари – ярко-красного цвета. Вокруг Элесина танцуют женщины. Внезапно его внимание привлекает что-то невидимое зрителю.
Элесин
Мир, который я знаю, прекрасен.
Женщины
Мы знаем, что ты и оставишь его таким!
Элесин
Мир, который я знаю, прекрасен
И медоносен, как щедрый улей, -
Даже в мечтах, в сновиденьях богов
Едва ли встречается большее изобилие.
Женщины
Мы знаем – ты сохранишь изобилие мира!
Элесин
Для этого я появился на свет.
Пчельник и муравейник не путешествуют. Мы
Не видим огромное чрево земли -
Как дитя не видит беременную им мать, -
Но кто не знает, что она его родила?…
Нас единит бесконечная пуповина
Друг с другом и нашим всеобщим началом,
Так что, если я заплутаюсь в дороге,
Пуповина – моя путеводная нить -
Снова укажет мне верный путь.
Женщины
Поэтому ты и держишь в руках наш мир!
Прелестная юная девушка, привлекшая внимание Элесина еще до того, как ее увидели зрители, подходит к рынку той же дорогой, по которой шел Элесин.
Элесин
Не держу, а ласково обнимаю. Меня
Радует стародавний обряд расставанья,
Введенный нашими праотцами… Если
Мы еще не расстались навеки, если
Вы не бесплотные призраки, если
Я еще не отправился к предкам, если
Этого не случилось, пока я спал…
Скажите, я все еще с вами, на рынке,
Который я знаю с юности, или
Меня обманывают глаза и чувства?
Величатель. Элесин-оба, о чем ты спрашиваешь? Почему твой взгляд застыл и остекленел, как у крысы, увидевшей дух отца, отраженный в холодных глазах змеи? Ты стоишь меж нами, на той самой земле, по которой в младенчестве учился ходить. И говорю с тобой я, Олохун-ийо, а вовсе не мой отец в небесах.
Элесин
Не может быть. Ведь я всю жизнь
Ни в чем не получал отказа.
Да, я, конюший короля,
Ел все, что мне хотелось, и ласкал
Кого хотел. Мой высший титул
Давал мне право и возможность
Преображать мои желанья в наслажденье,
И если б кто-нибудь решил
Упрятать женщину красивую в дупло
Тысячелетнего ироко,
Мое чутье на красоту
Остановило бы меня
У этого припрятанного клада,
Случись мне оказаться в том лесу.
Величатель. Никто не оспаривает твоей славы, о Элесин. Твоя воистину змеиная мудрость и умение проникать в чуть заметные щели приводили к тому, что даже мужья, которых ты обманывал, восхищались тобой. А застигнутый с сестрою твоей же невесты, ты без малейшего смущения объяснял, что просто по-родственному обнял свояченицу. Ты – охотник, убивающий дичь из любого положения любым оружием. Воин, который никогда не хнычет: как же я буду сражаться голый? – храбрец и в голом, и в разодетом виде. Оке, прячущийся в густой чащобе, – твоя жертва бывает мгновенно побеждена еще до того, как ты на нее напал. Мудрец, который в ответ на слова: "Жеребец не ест траву под собой", говорит: "Но он любит на ней лежать".
Женщины. Воистину так! Воистину так!
Величатель. Однако и это еще не все. Вы видели гусениц, поедающих листья, и жучков, питающихся плодами колы? Гусеницам листья и стол, и дом, а кола жучку и панцирь, и пища. Так трудно ли догадаться, что делает Элесин, когда добирается до женской постели, прикинувшись любящим женщин клопом?
Элесин
Довольно! Хватит! Вы превосходно знаете,
Как мне жилось. Но если вы говорите,
Что я еще здесь, на той самой земле,
Которая породила все наши песни,
То кто та богиня, чьи зубы напоминают
Жемчужины на дне священной реки?
Кто она, Ийалоджа? Я увидел ее, когда
Она подходила к твоему киоску.
Вроде бы я знаю всех твоих дочерей,
Но тут даже Огун, возделывая поле
Или выковывая золотую подкову,
Не смог бы создать – вырастить или выковать -
Такие воистину совершенные формы.
Ее одеяние не смогло от меня укрыть
Такую нежно-волнующую фигуру,
По сравнению с которой океанские волны
И степные холмы – неприглядные скалы.
Ее глаза – как…
Ийалоджа
Элесин-оба!..
Элесин
Так где, вы сказали, я нахожусь?
Ийалоджа
Среди живых.
Элесин
А эта звезда,
Ослепительно осветившая столь знакомый
Мне рынок, -
Кто она?
Ийалоджа
Невеста, завтрашняя жена…
Элесин (раздраженно)
Зачем ты мне это говоришь, Ийалоджа?
Ийалоджа молчит. Женщины неловко переминаются с ноги на ногу.
Ийалоджа. Не затем, чтоб тебя оскорбить, поверь. Сегодня твой день, и весь мир – твой. Но любой уходящий – и особенно навеки – должен подумать, как о нем вспомнят.
Элесин
Кто ж не желает, чтоб о нем вспоминали?
Память – прореха в кольчуге Смерти,
Гибельная для ее всевластия. Мне
Хочется, чтобы люди вспоминали меня
С благодарностью. Путник, отбывающий навсегда,
Должен уходить налегке, не забыв
Оставить людям
То, что им нужно.
Женщины (с облегчением)
О Элесин-оба! Ты воплощенная честь!
Элесин
А тогда почему вы не чествуете меня?
Почему не одариваете ложем чести?
Ийалоджа. Все лучшее принадлежит сегодня тебе. Но мы тебя знаем как человека чести. Ты не из тех, кто вылизывает тарелку, забывая оставить хоть немного детям. Разве ты сам нам об этом не говорил? Я верю, тебе не захочется разрушить счастье других ради минутного удовольствия.
Элесин
Кто говорит об удовольствии, Ийалоджа?
Удовольствия приедаются. Наши поступки
Должны быть осмысленны. Вспомни! -
У подорожника
Родительский стебель засыхает и отмирает,
Лишь дав начало новым побегам.
Я просто хочу уподобиться подорожнику.
Женщины. Объясни нам, о чем он говорит, Ийалоджа. Его язык, как у наших предков, слишком глубок и сложен для понимания.
Ийалоджа
Я не решаюсь понять тебя, Элесин.
Элесин
Вы, провожающие в последний путь
Человека, который решился на переход,
Должны решиться уважить его
Последнее желание – тем более, что оно
Затмевает мне разум. Отдайте мне должное -
Честь и почет. Я стою у порога,
За которым нет желаний и сожалений.
Я хочу уйти за порог налегке,
Оставив семя в чудесной почве,
Выбранной мною
При уходе
Во тьму.
Ийалоджа (обернувшись к женщинам)
Голос, который мы с вами слышим,
Уже озвучился могуществом предков,
Я не могу ему отказать.
Первая женщина
Но как, Ийалоджа…
Ийалоджа
Нам не дано выбирать.
Вторая женщина
Она же невеста твоего сына! Скажи ему…
Ийалоджа. Желание моего сына – мое желание. Я просила ее родителей согласиться на этот брак… но утраты юных восполнит жизнь. А кто восполнит горечь утраты тому, кто стоит у последнего перехода и вправе надеяться, что для него этот день будет отмечен сладостными дарами? Вы говорите – скажи ему, Ийалоджа. Вам хочется, чтобы я обременила его рассудок памятью о несбывшейся перед уходом надежде? Вы просите его – предстателя за всех нас – не оставить наш мир на произвол злых сил и хотите, чтоб я отказала ему, омрачив его дух кощунством неблагодарности?
Третья женщина
Не каждый отважится заслужить проклятие
Тяжело оскорбленного в своих чувствах мужа!
Ийалоджа
Проклятие уходящего гораздо страшней.
Голос человека, подступившего к переходу,
Звучит повелительней, чем голос крови,
И не услышать его – смертельное святотатство.
Элесин
Что говорят мои матери? Неужели
Они омрачат мой уход в неизвестность?
Ийалоджа. Сама земля требует удовлетворить его последнюю просьбу. Подорожник не должен отмереть всуе. Так пусть же семя, ненужное путнику, укоренится в земле, которую он покинет. Твой дом, о Элесин, звенит, как колокол, голосами твоих неисчислимых детей – да оставишь ты семя в плодоносном лоне, щедро дарующем человеку жизнь, да не пропадут твои последние силы, но вспашут ту почву, из которой ты вышел.
Величатель
О Ийалоджа, мать многих детей
На великом рынке земного мира,
Как преобразила тебя твоя мудрость!
Ийалоджа (широко и умиротворенно улыбаясь). Элесин, я уверена, что здесь, на рынке, стоя вплотную к блаженству бессмертных, ты обернешься и с последним вздохом окинешь благодарным взглядом ту плоть, которая даровала тебе блаженство смертных – мгновенное, но, быть может, равное вечности. Твой взгляд никогда не знал пресыщения. И твой последний выбор великолепен. (Женщинам.) Передайте невесте благословенную весть – желание уходящего – и подготовьте ее.
Несколько женщин отправляются выполнять поручение Ийалоджи.
Элесин. А сначала твой взор был сумрачен.
Ийалоджа. Но недолго. Тот, кто стоит у ворот перехода, вправе ждать особой заботливости. И подумай – мой ум трепещет при этой мысли, – какой результат принесет ваш союз! Это будет житель нашего мира не от нашего мира. Небывалый ребенок! Будущий наследник бывшего времени. Неведомая юдоль еще не рожденных в союзе с вневременным бытием праотцев обернется дивным детищем перехода, отвергающим безвозвратное развоплощение человека… Элесин!
Элесин. Да?
Ийалоджа. Ты слышал, что я сказала?
Элесин. Слышал.
Ийалоджа. Живым надо есть и пить. Когда ты окажешься в безвременье перехода, сделай так, чтобы пища в их ртах не стала пометом всеядных свиней, а роса, когда им забрезжит рассвет, не обернулась жгучим прахом золы.
Элесин. Это недостойные тебя мысли, Ийалоджа.
Ийалоджа. Есть орехи авусы нетрудно – гораздо трудней утолить потом жажду.
Элесин
Если горечь пресыщенности мучает человека,
Соленый источник покажется ему сладким.
Ийалоджа. Никто не знает, брошен ли муравейник, или муравьи погрузились в спячку, ибо, когда они покидают свое жилище, оно остается таким же, как было; ласточка не проклевывает дыры в гнезде, когда ей приходит пора улетать. Когда человек прощается с жизнью, на земле по-прежнему остаются люди, и крыши должны защищать их от ливней, а стены – от холодного ветра зимой.
Элесин. Я отвергаю твои упреки.
Ийалоджа. Тебе захотелось уйти налегке, и сегодня твои желания священны. Но тот, кто засеял чужое поле, рискует пожать лишь хлопоты и проклятия.
Элесин. Увы, тебе не понять меня, Ийалоджа.
Ийалоджа. Я и не претендую на понимание, Элесин. Пора подготовить твой брачный чертог и саван, в который завернут тебя поутру.
Элесин (злобно). Мстительность не украшает женщину, Ийалоджа! (Обуздав себя.) Это воистину великая честь – саван, вытканный твоими руками. Однако пообещай, что именно невеста обмоет мое тело и закроет мне веки, присыпав их горстью нашей земли.
Ийалоджа. Готовься, Элесин, я ухожу.
Она встает, и в это мгновение показываются женщины с невестой. Лицо Элесина озаряется нетерпеливой радостью. К нему возвращается его обычная самоуверенность, и, весело встряхивая длинными рукавами агбады, он идет навстречу женщинам. Невеста встает перед Ийалоджей на колени, и сцена погружается в темноту.
II
Коттедж регионального инспектора. Впереди, на авансцене, открытая веранда; чуть в глубине – распахнутые окна гостиной; слышны звуки танго, и в одном из окон виден патефон. По гостиной, то появляясь в проемах широких окон, то исчезая за стеной, кружится под музыку танцующая пара – это региональный инспектор Саймон Пилкингс и его жена Джейн; на обоих – это сразу бросается в глаза – маскарадные костюмы. Минуту или две они танцуют в одиночестве, но вскоре на веранду поднимается абориген-полицейский из корпуса Национальной полиции; он заглядывает в окно гостиной и ошеломленно замирает. На лице у него явственно проступает ужас. Как бы не веря себе, он слепо подается вперед, опрокидывает цветочный горшок. Шум привлекает внимание танцующих. Они останавливаются.
Пилкингс. Похоже, кто-то пришел.
Джейн. Подожди, милый, я сниму пластинку.
Пилкингс (приближаясь к двери, ведущей на веранду). Я слышал, как что-то грохнулось.
Полицейский пугливо пятится, нижняя челюсть у него безвольно повисла.
А, это ты, Амуса? Мог бы просто постучать, вместо того чтобы крушить цветочные горшки.
Амуса (мучительно заикаясь и указывая трясущимся пальцем на одеяние Пилкингса). М-м-миста Пилкин!.. М-м-миста Пилкин!..
Пилкингс. В чем дело, Амуса?
Джейн (появляясь на пороге веранды). Кто там, милый? Ах, Амуса…
Пилкингс. Да, это Амуса. Только он явно не в себе.
Амуса (его взгляд прикован теперь к миссис Пилкингс). И вы… в-вы тоже, г-госпожа?…
Пилкингс. Да что с тобой, парень? Какого черта?
Джейн. Его ошарашил твой костюм. Наш маскарадный наряд.
Пилкингс. Фу ты, дьявольщина, я же совсем забыл!
Он сдвигает вверх маску, открывая лицо. Его жена делает то же самое.
Джейн. В нем потрясена впечатлительная душа язычника, да поможет ему Господь.
Пилкингс. Глупости, дорогая, он мусульманин. Успокойся, Амуса, неужели на тебя действует вся эта чепуха? Мне всегда казалось, что ты правоверный мусульманин.
Амуса. Миста Пилкин, ради аллаха, сэр, вам нельзя в этой одежде, она из царства мертвых, а не для живых!
Пилкингс. Эх, Амуса, Амуса, ну какой же ты мусульманин? А я-то распинался недавно в клубе: Амуса, говорю, он, слава Богу, не верит всем этим мумбам-юмбам. И вот те на!
Амуса. Миста Пилкин, ради аллаха, сэр, снимите ее! Она не может служить живому смертному, как вы, это нехорошо!
Пилкингс. А я вот ее надел, и мне хорошо. Больше того, Амуса, мы заключили пари, что получим с Джейн на маскараде первый приз. Давай-ка, парень, возьми себя в руки и скажи наконец, зачем ты пришел.
Амуса. Я не могу докладывать вам про это дело, сэр, когда вы в такой одежде. Мне… я не пригоден, сэр.
Пилкингс. Что за дурацкое представление, Амуса?
Джейн. Он вовсе не представляется, Саймон. Ты, пожалуйста, поделикатнее с ним.
Пилкингс. Поделикатнее, чтоб его… Послушай, Амуса, тебе не кажется, что твоя милая шутка немного затянулась? Приди в себя, Амуса! Ты же офицер королевской полиции! Я приказываю тебе немедленно доложить мне по всей форме, зачем ты пришел, – а иначе тебя ждет дисциплинарное взыскание.
Амуса. Так это же дело о смерти, сэр! Я не могу говорить о смерти человеку в одеянии смерти! Кто решится говорить о правительстве человеку в униформе полиции? Ради аллаха, сэр, давайте я сейчас уйду, а потом вернусь…
Пилкингс (рявкает). А ну прекратить!
Амуса вскидывает взгляд к потолку и умолкает.
Джейн. Ох, Амуса, ну можно ли бояться одежды? Ты же прекрасно знаешь, что ее конфисковали у эгунгунцев, которые учиняли в городе беспорядки. Ты ведь сам участвовал в аресте главных служителей этого культа – и если их джу-джу не покарали тебя тогда, разве они способны отомстить тебе сейчас? А ты вон даже смотреть на нас боишься!
Амуса (по-прежнему глядя в потолок). Госпожа, я арестовал зачинщиков беспорядка, но эгунгун не прогневил. Нет-нет, госпожа, эгунгун, он на меня гневаться не захочет, я его не трогал. От меня ему оскорблений не было. Зачинщиков я арестовал, но эгунгун не оскорбил.
Пилкингс. Это безнадежно, Джейн. Мы только потеряем время и опоздаем на бал. Когда они вот так упрутся, их не переупрямишь. Им все наши слова – что об стенку горох. Запиши свой рапорт, Амуса, – или с чем ты ко мне явился? – в этот блокнот и катись. Собирайся, Джейн, а то мы, не дай Бог, еще сильней уязвим его впечатлительную языческую душу.
Амуса дожидается их ухода во внутренние комнаты, потом склоняется над блокнотом и что-то старательно пишет. Барабанный бой, доносящийся из города, становится громче. Амуса прислушивается, потом делает движение, словно собираясь позвать Пилкингса, но не зовет. Дописывает свой рапорт и уходит. Вскоре на веранде опять появляется Пилкингс; он берет блокнот и читает.
Пилкингс. Джейн!
Джейн (из спальни). Минуточку, милый, я уже почти готова.
Пилкингс. Да я не о том, а ты вот лучше послушай!
Джейн. Так о чем ты, милый?