Дидро (пытается убедить их и самого себя). Из-за Буриданова осла. Буридан был монах, он жил в Средневековье. Он доказал, что осел, не имеющий свободной воли, не способен выбирать. Да, да, поймите! Этого осла одинаково томили голод и жажда, причем именно в равной степени. Так вот, Буридан поставил на равном расстоянии от него ведро воды и ведро овса.
Г-жа Тербуш. И что же?
Дидро. Осел так и не смог выбрать между ведром воды и ведром овса. Он издох от голода и жажды между двумя ведрами. Ему недоставало свободы воли.
Г-жа Тербуш. Вот уж действительно осел!
М-ль Гольбах. Но вы-то - человек!
Дидро. Это нуждается в доказательстве. Я тоже несвободен,
М-ль Гольбах. В первый раз в жизни меня сравнивают с ведром овса.
Г-жа Тербуш (поправляя девушку). Нет, с ведром воды, в воде еще меньше вкуса, так что вам это подходит больше. Господин Дидро, довольно этих теологических ухищрений, выбирайте.
М-ль Гольбах. Да, выбирайте.
Г-жа Тербуш. Надо отделаться от этой ломаки.
М-ль Гольбах. Старая прилипала!
Дидро, внезапно взрываясь, орет.
Дидро. Хватит!
Обе женщины в легком изумлении.
Г-жа Тербуш. Что?
Дидро (громко и четко). Я сказал: хватит!
Короткая пауза.
М-ль Гольбах (г-же Тербуш). Что значит "хватит"?
Г-жа Тербуш (к м-ль Гольбах). Вам тоже послышалось, что он сказал "хватит"?
М-ль Гольбах. Да, он сказал "хватит", и мне это не послышалось!
Дидро. Хватит! Прекратите эту атаку! Я не безделушка, с которой балуются в будуаре. Мир! Я больше не играю! Вы все сегодня, с самого утра, выпятив груди, оголив плечи, волосы дыбом, с горящим глазом, словно сговорились довести до белого каления бедного человека, который мечтает лишь о покое, о мире, мечтает сосредоточиться, наконец!
Г-жа Тербуш. Это уж чересчур!
Дидро. Не играю! Я вас сейчас помирю: да, я слегка увлекся вами; да, обеими, но, если честно, это совершенно неважно, потому что на самом деле я люблю другую!
Г-жа Тербуш. Вот оно что!
Дидро. Да! Всю мою жизнь я остаюсь верен лишь одной возлюбленной: Философии.
М-ль Гольбах. Вот это мило! А мы, стало быть, на второстепенных ролях, - после вашей работы?
Дидро. Совершенно верно. Вы всего лишь женщины.
Г-жа Тербуш. Да что же он такое говорит!
Дидро. Не играю! Мне надо закончить эту статью для "Энциклопедии". В данный момент все остальное не имеет никакого значения, вы меня слышите: ни-ка-ко-го! (Само величие.) Будущность Просвещения поставлена на карту! Пусть плоть отдохнет! И поразмыслит! Дорогу разуму!
Г-жа Тербуш. Я не желаю, чтобы…
Дидро (в апофеозе). Прочь!
М-ль Гольбах. Но вы же не дадите ей…
Дидро (ужасен). Прочь! Я распыляюсь. Я растрачиваю себя на пустяки. Для вас у меня больше времени нет. Меня ждет "Энциклопедия". (Решительно берет обеих под руки и ведет к двери.) Сударыни, увидимся позже. Мы возобновим нашу дискуссию, когда я покончу с моралью.
Г-жа Тербуш. Но я…
Дидро. Тихо! (Та же игра с м-ль Гольбах, предвосхищая ее реакцию.) Тихо! Долг прежде всего, и он не ждет. (Выпроваживает их за дверь, не удивляясь столь незначительному сопротивлению.)
Сцена восемнадцатая
Дидро один.
Вздыхает с немыслимым облегчением.
Дидро (счастлив). Я жертва! (Фатовато смотрится в зеркальце, явно довольный собою). Жертва любовных эксцессов! Чувственного шантажа! Жертва пола! (Снова глядится в зеркальце, затем спохватывается.) Я распыляюсь, распыляюсь. (Со сладостным лицемерием.) Что за ужасный день! (Улыбается своему отражению.) Однако какое благородное самоотречение! (Вновь берется за свою статью; делает гримасу и говорит, на сей раз более искренне.) Чертова статья! Проклятый Руссо! (Мечтательно.) Да, малышка Гольбах - это вам не моя дочь, просто ничего общего… А Тербуш какова!… (Вздыхает.) Мне никогда не везло: вечно мне доставались сандалии зимой и зонт в безоблачную погоду! (Решительно склоняется над статьей и безнадежно вздыхает.) Иной раз мне хочется быть не собой, а каким-нибудь Руссо, Гельвецием, Вольтером, - в общем, человеком с крепкой головой, с устоявшимися идеями, правильными, четко изложенными, которые заключают в формулы, затем в книги; идеи, которые остаются потомству, застревают в голове, отливаются в бронзе… А я меняю точку зрения, стоит женщине войти в комнату, способен перейти с гавота на менуэт в самый разгар танца, идеи проносятся у меня в голове, сталкиваются - и ничего не остается. Я просыпаюсь "за", засыпаю - "против". Гнусные молекулы… Ладно, теперь - мораль, что там с моралью…
Сцена девятнадцатая
Анжелика, Дидро.
Анжелика влетает вихрем, вся в слезах, и бросается в объятия отца.
Анжелика. Ах, папа, ты был прав! Тысячу раз прав! Я только что видела шевалье Дансени. Он отвратителен: у него недостает одного зуба!
Дидро. Что ж, тем лучше!
Анжелика. И он такой волосатый, просто ужасно…
Дидро. Он? Я как-то видел его без парика, он лыс, как колено.
Анжелика. Похоже, все, что могло расти на голове, сейчас торчит у него из ушей.
Дидро. Вот как? (Машинально ощупывает собственные уши.)
Анжелика. Папа, у меня открылись глаза, и я увидела его таким, каков он есть. Я осознала ошибку, которую собиралась совершить. Ты был прав: моя связь с Дансени была бы совершенно нелепой: он слишком стар.
Дидро. Дансени? Мы с ним ровесники.
Анжелика. Ты представляешь? Он твой ровесник! И внезапно я вспомнила все, что ты говорил мне о сохранении вида, о необходимости думать о благе детей. Я не могу иметь ребенка от такого пожилого мужчины: он может родиться слабеньким или с каким-нибудь дефектом. В таком возрасте соки организма уже наверняка подпорчены, сперма нездорова, и у нас может получиться урод.
Дидро опускает голову, подавленный ее словами.
Дидро. Раз ты так считаешь…
Анжелика (садится к нему на колени). Папа, во имя сохранения вида обещаю тебе не спать с Дансени.
Дидро (бесцветно). Вот и хорошо.
Анжелика смотрит на него.
Анжелика. Ты как будто не рад.
Дидро (с грустной иронией). Еще как рад. Счастлив до беспамятства. У меня сегодня замечательный день.
Сцена двадцатая
Баронне, Анжелика, Дидро.
Баронне, по своему обыкновению, врывается как ураган.
Дидро. Послушай, Баронне, это давление становится невыносимым: не смей произносить при мне слово "мораль"! Я запрещаю тебе требовать у меня эту статью!
Баронне. Сударь, я совсем не за этим!
Дидро. Вот как? А за чем же?
Баронне. Я просто не понимаю, почему вы в итоге поручили свою коллекцию картин госпоже Тербуш.
Дидро (пожимая плечами). О чем это ты?
Баронне. Вы мне поклялись, что это я отвезу их в Санкт-Петербург. Я мечтал увидеть Россию.
Дидро. Что ты тут несешь? Я ничего не поручал госпоже Тербуш, мы с нею в ссоре.
Баронне. Он с мадемуазель Гольбах во дворе загрузили полную коляску ваших картин.
Дидро. Ты что, смеешься? Картины здесь, в этой прихожей!
Охваченный сомнением, Дидро бежит в прихожую; слышен его крик.
Голос Дидро. Боже правый! (Еще громче.) Боже правый, Боже правый, Боже правый!
Анжелика (очень спокойно, к Баронне). Забавно звучит в устах атеиста.
Голос Дидро. Боже правый, Боже правый, Боже правый! (Возвращается, вне себя, с маленькой картиной в руках.) Только одна и осталась! Шарден! Она все утащила. Выставила их в окно, пока я тут… с маленькой Гольбах… ну, в общем… Боже правый!
Баронне. Как мне быть со статьей?
Однако Дидро уже умчался догонять свои картины.
Сцена двадцать первая
Баронне, Анжелика.
Анжелика. У меня такое ощущение, что папу опять околпачили.
Баронне. Господин Дидро так доверчив.
Анжелика. И наивен. Сколько лет я уже пытаюсь раскрыть ему глаза, и все без толку! Это так тяжело - учить уму-разуму собственных родителей.
Баронне. Правда?
Анжелика. Конечно. И чем они умнее, тем это труднее: им ничего не вдолбишь!
Сцена двадцать вторая
Дидро, г-жа Тербуш, м-ль Гольбах, Анжелика, Баронне.
Дидро возвращается, подталкивая г-жу Тербуш, пойманную с поличным.
Г-жа Тербуш. Пустите меня, грубиян! Пустите!
Дидро. Воровка!
Г-жа Тербуш. Оскорбляйте меня сколько угодно, только уберите руки!
Дидро. Я уберу руки только тогда, когда здесь будет полиция!
М-ль Гольбах (бросаясь на выручку г-же Тербуш). Да отпустите же ее наконец!
Дидро. Глупышка, вы даже не понимаете, что делаете, когда пытаетесь ей помочь. Она меня обокрала! Вы даже не представляете, как вы были правы, убеждая меня не доверять этой женщине! Это просто мерзавка, самая настоящая мерзавка.
М-ль Гольбах. Я запрещаю вам говорить о ней в таком тоне!
Дидро. Она сделала вас сообщницей своего воровства! Да знаете ли вы, что эти картины принадлежат российской императрице Екатерине Второй?
М-ль Гольбах. Если бы вы нас не застукали, через полчаса они бы принадлежали нам.
Дидро (в растерянности). Кажется, мне снится какой-то кошмар.
Г-же Тербуш удается высвободиться; она потирает свое запястье и властно обращается к присутствующим.
Г-жа Тербуш. А теперь оставьте нас с ним наедине. Нам нужно серьезно поговорить.
М-ль Гольбах. Я останусь с вами.
Г-жа Тербуш. Не бойся, миленькая, все уладится. Тебе надо отдохнуть.
М-ль Гольбах. Я боюсь, что он опять будет с вами груб.
Г-жа Тербуш. Нет, нет, моя девочка, не беспокойся.
Дидро (изумленно). "Моя девочка"… Нет, я точно сплю.
Анжелика мягко, но решительно берет за руку м-ль Гольбах, одновременно делая Баронне знак следовать за нею.
Анжелика. Пойдем. Им надо поговорить. Баронне. Я пока соберу картины, господин Дидро.
Трое молодых людей уходят, оставляя наедине Дидро и г-жу Тербуш, которые мерят друг друга взглядом, как два зверя перед схваткой.
Сцена двадцать третья
Г-жа Тербуш, Дидро.
Дидро. Так, стало быть, вы - мошенник?
Г-жа Тербуш с некоторой гордостью поднимает голову.
Г-жа Тербуш. Будьте уж так любезны - говорить обо мне в женском роде. Скажите лучше: "мошенница".
Дидро (мрачен до черноты). В женском роде правильнее сказать: "дрянь".
Г-жа Тербуш хохочет, она в восторге.
Г-жа Тербуш. Дрянь! Ах, как же это замечательно - прекратить играть! (Внезапно, очень прямо.) Шлюха, лгунья, сводня, воровка - вот они, мои настоящие наряды! Я вхожу к людям лишь затем, чтобы потом уйти с их добром, живопись служит мне предлогом, чтобы подобраться к драгоценностям, столовому серебру, шкатулкам - ко всему, что можно унести.
Дидро (злобно). Но хоть рисовать-то вы умеете?
Г-жа Тербуш. Я делаю наброски. Мне редко приходится заканчивать картину. Особенно лицо… Люди так увлечены собою, что перспектива позировать для потомства заглушает в них всякую осторожность. Мне удается обчистить их во время первых же сеансов, и картина остается неоконченной.
Дидро. Почему же никто никогда об этом не говорит?
Г-жа Тербуш. Никто не желает прослыть дураком. К тому же я часто меняю страны.
Дидро. Я всегда испытывал недоверие к людям, которые говорят на нескольких языках.
Г-жа Тербуш. И вы совершенно правы, таким людям наверняка есть что скрывать.
Пауза.
Дидро. А что же маленькая Гольбах?
Г-жа Тербуш. Мне была нужна сообщница. Чтобы отвлекать вас, в то время как я выставляла картины в окно, а потом дать мне предлог уйти. Правда, наша маленькая ссора была неплохо сымпровизирована? (Смеется.) Эти юные девицы пребывают в такой горячке от отсутствия мужчины, что из них ничего не стоит сделать союзниц. Достаточно немножко им польстить, подарить им немного внимания, шепнуть на ушко пару пустячков… В несколько дней я стала ей названой матерью в спальне, я пообещала обучить ее искусству быть совершенной женщиной, властвовать над мужчинами. (Пауза.) Я даже начала посвящать ее в таинства любви. Дидро (ошарашен). Вы?!
Г-жа Тербуш. О, ничего особенного, незначительные ласки, несколько разнообразных поцелуев, география мест, в которых сосредоточено ее наслаждение, - что еще можно успеть за несколько ночей? При этом я, разумеется, говорила с нею о самцах. Она настолько экзальтирована, что, кажется, даже не сообразила, чем это я с ней занимаюсь.
Дидро. Вам, что же, по вкусу юные девушки? Г-жа Тербуш. Нет, мне была нужна сообщница.
Дидро. Вы извращенка.
Г-жа Тербуш. Я добиваюсь того, что мне надо. (Пауза.) Я с ней неплохо позабавилась. Я гадала ей по руке и предсказала, что ей суждено узнать любовь только с обрезанным мужчиной. Дидро. С обрезанным?
Г-жа Тербуш (со смехом). Да. И она мне поверила. Теперь ей придется ждать турка или еврея.
Дидро. Это жестоко. Барон Гольбах не якшается с турками и, по причинам довольно нелепым, избегает евреев.
Г-жа Тербуш. Так я и полагала. Мое предсказание будет горячить малышку еще довольно долго.
Дидро. Вам нравится причинять зло!
Г-жа Тербуш (просто). Очень.
Дидро. А мне это не нравится.
Г-жа Тербуш. Особенно - мужчинам.
Дидро подходит к ней, слегка рассерженный.
Дидро. Вы смеялись надо мною целый день. Вы вовсе не собирались писать мой портрет, вы украли у меня картины, вы подослали ко мне эту девчонку, чтобы орудовать без помех, и, естественно, ни вы, ни она всерьез не помышляли о том, чтобы провести со мною несколько приятных минут.
Г-жа Тербуш. Почем знать? Превосходство женщины над мужчиной в том, что никогда нельзя знать, хочет ли она (Мерят друг друга взглядом.) Женщины выше мужчин, они загадочней, они в меньшей степени животные. Наше тело предрасположено к тайне.
Дидро. Скажите лучше: ко лжи! Когда вы только что млели в моих объятиях, вы не были искренни!
Г-жа Тербуш. А вы были искренни?
Дидро. Разумеется!
Г-жа Тербуш. Ас малышкой Гольбах?
Дидро. Тоже.
Г-жа Тербуш (с иронией). Ваша искренность просто неисчерпаема.
Дидро. Она у меня не одна, их много, и они не всегда совпадают друг с другом, вот и все! Но я никогда не играю людьми!
Г-жа Тербуш хохочет. Пауза.
Г-жа Тербуш (весело). Я сейчас плутовала… вполне искренне.
Дидро (в ярости). Ах, бросьте!
Г-жа Тербуш (мягче). Нет, правда. Мне в самом деле хотелось.
Дидро (удивленно, с некоторым облегчением). Честно?
Г-жа Тербуш (живо). Честно. Мне хотелось довести вас до изнеможения, истощить вас в наслаждении, оглушить, погрузить вас в сон, - короче, мне хотелось, чтобы вы умерли в моих объятиях.
Дидро. Вы сумасшедшая!
Г-жа Тербуш. Отношения полов - это война. Утром, перед зеркалом, я взбиваю прическу, румянюсь, крашусь, кокетничаю: я готовлюсь к штурму; гребни, парики, пудра, мушки, румяна - все это служит мне оружием; я завязываю шнурки корсажа, оставляя грудь открытой, надеваю прозрачные чулки и кружевное белье, как солдат натягивает свой мундир, и иду в атаку. Я должна нравиться. Этого вам, мужчинам, не понять… Для вас нравиться - это лишь приступочка, чтобы поудобнее забраться в постель, лишь средство добиться своего. Для нас, женщин, нравиться - это уже цель, это победа сама по себе. Привлечь, соблазнить… я хочу, чтобы власть моя была безраздельной, я хочу властвовать над всеми мужчинами, не давать им передышки ни на мгновение, соблазнять, соблазнять до полного утоления жажды, соблазнять уже безо всякой жажды… Я возбуждаю в них желание, и они теснятся вокруг меня, полагая, что просят нечто такое, в чем я могу им отказать. И когда им кажется, что они добились своего, прижимая меня к себе, обнаженную, - вот тут-то я и довершаю свою победу. Я внушаю ему, мужчине, что я - его вещь, что я ему принадлежу, что я отдаю ему свое тело, как трофей, но на самом деле я лишь довожу его до изнеможения… Хорош победитель, нечего сказать, засыпающий в моих объятиях с колотящимся сердцем и замызганным хвостом, опавшим после своего жалкого наслаждения! Нет, мое наслаждение в другом, оно здесь, всемогущее, долгое, при виде этого большого обессиленного тела, счастливого и изнуренного, которое не понимает ничего, которое сейчас целиком и полностью в моей власти! Вы сильны, у вас есть власть? Как же, как же! Я превращаю все это в прах, я возвращаю вас на исходную точку, назад, передо мною вы остаетесь нагими, обессиленными, беззащитными, словно новорожденные, - этакие толстозадые младенцы, затерянные между женских ляжек! Мое сладострастие в том, что я могла бы пойти еще дальше: я лишила мужчину его силы, его спермы, я могла бы его убить - достаточно лишь посильнее сдавить пальцами его горло… или провести лезвием по жилке, которая бьется… Да, убить здесь, сейчас, когда он этого вовсе не ждет. Видите, мой друг, какова бывает любовь: на волосок от смерти, и счастье - перерезать этот волосок. Вас не взять силой, господа, - что ж, тогда вам лгут. Вам лгут, испуская вопли наслаждения, вам лгут, притворяясь, что принимают ваше желание, тогда как на самом деле считают за честь вызвать его у вас. Вы считаете себя господами, но господин становится рабом своей рабы. Я не знаю другого наслаждения, кроме как лгать, притворяться, хитрить, предавать. Да, лгать, лгать постоянно, избегая вашей власти при помощи уловок и хитрости, - вот все, чего желает женщина достойная, умная, которой нечего стыдиться; вот прекрасная участь женщины - стать истинной дрянью, великой, дрянью во славе, которая подавляет мужчин своим могуществом и заставляет их искупать это проклятие - родиться женщиной!
Дидро. Вам, должно быть, пришлось когда-то пережить сильное унижение?
Глаза г-жи Тербуш сверкают черной ненавистью; она в ярости оттого, что ее так хорошо поняли.
Г-жа Тербуш. Вы либо охотник, либо добыча, такова альтернатива, и так устроен мир. (Пауза. Она внимательно смотрит на Дидро.) По поводу картин: вы, разумеется, донесете полиции?
Дидро (с блистающим взором.). Я им ничего не скажу.
Г-жа Тербуш. Значит, вы прощаете?
Дидро. Я не прощаю, я отказываюсь карать. Что сделано, то сделано. (Пауза. Он смотрит на нее с интересом.) Мне страшно.
Г-жа Тербуш. Страшно?
Дидро. Я боюсь.
Г-жа Тербуш. Чего же это?