ФИЛИП
Раз на вас военная форма, значит, вы солдат.
1-Й БОЕЦ
Я приехал сюда, чтобы сражаться во имя идеала.
ФИЛИП
Все это очень мило. Но послушайте, что я вам скажу. Вы приезжаете сражаться во имя идеала, но при первой атаке вам становится страшно. Не нравится грохот или еще что-нибудь, а потом вокруг много убитых, - и на них неприятно смотреть, - и вы начинаете бояться смерти - и рады прострелить себе руку или ногу, чтобы только выбраться, потому что выдержать не можете. Так вот - за это полагается расстрел, и ваш идеал не спасет вас, друг мой.
1-Й БОЕЦ
Но я честно сражался. Я не наносил себе никаких умышленных ранений.
ФИЛИП
Я этого и не говорил. Я только старался кое-что объяснить вам. Но, по-видимому, я недостаточно ясно выражаюсь. Я, понимаете, все время думаю о том, что будет сейчас делать человек, которому вы дали уйти, и как мне опять залучить его в надежное, верное место вроде этого отеля, прежде чем он успеет убить кого-нибудь. Понимаете, он мне был непременно нужен, и непременно живой. А вы дали ему уйти.
1-Й БОЕЦ
Товарищ комиссар, если вы мне не верите…
ФИЛИП
Да, я вам не верю, и я не комиссар. Я полицейский. Я не верю ничему из того, что слышу, и почти ничему из того, что вижу. С какой стати я буду верить вам? Слушайте. Вы не выполнили задания. Я должен установить, с умыслом вы это сделали или нет. Ничего хорошего я от этого не жду. (Наливает себе виски.) И если вы не дурак, то поймете, что и вам ничего хорошего ждать не приходится. Но пусть вы это и без умысла сделали, все равно. Долг есть долг. Его нужно исполнять. А приказ есть приказ. И ему нужно повиноваться. Будь у нас время, я бы вам разъяснил, что, в сущности, дисциплина - это проявление доброты; впрочем, как показал опыт, я не очень хорошо умею разъяснять.
1-Й БОЕЦ
Пожалуйста, товарищ комиссар…
ФИЛИП
Если вы еще раз это скажете, я рассержусь.
1-Й БОЕЦ
Товарищ комиссар…
ФИЛИП
Молчать! Мне не до вежливости - понятно? Мне так часто приходится быть вежливым, что я устал. И мне надоело. Я буду допрашивать вас в присутствии моего начальника. И не называйте меня комиссаром. Я полицейский. То, что вы говорите мне сейчас, не имеет никакого значения. Я ведь отвечаю за вас. Если вы сделали это без умысла, тем лучше. Все дело в том, что я должен это знать. Я вам вот что скажу. Если вы сделали это без умысла, я беру половину вины на себя.
В дверь стучат.
Adelante.
Дверь отворяется, и показываются два штурмгвардейца в синих комбинезонах и плоских шапочках, с винтовками за спиной.
1-Й ШТУРМГВАРДЕЕЦ
A sus ordenes, mi comandante.
ФИЛИП
Этих двух людей отвести в Сегуридад. Я приду потом допросить их.
1-Й ШТУРМГВАРДЕЕЦ
A sus ordenes.
2-й боец идет к двери, 2-й штурмгвардеец ощупывает его, чтобы проверить, есть ли при нем оружие.
ФИЛИП
Они оба вооружены. Возьмите у них оружие и уведите их. (1-му и 2-му бойцам.) Счастливого пути. (С иронией.) Желаю вам, чтобы все обошлось.
Все четверо выходят, слышно, как шаги удаляются по коридору. В соседней комнате Дороти Бриджес ворочается в постели, просыпается, зевая и потягиваясь, достает грушу висячего звонка у кровати. Слышен звонок. Его слышит и Филип. В это время в его дверь стучат.
ФИЛИП
Adelante.
Входит управляющий, он очень взволнован.
УПРАВЛЯЮЩИЙ
Арестовали двух camaradas.
ФИЛИП
Это очень плохие camaradas. Один, во всяком случае. Другой, может быть, и нет.
УПРАВЛЯЮЩИЙ
Мистер Филип, вокруг вас слишком много случается. Говорю как друг. Мой совет - постарайтесь, чтоб было потише. Нехорошо, когда все время так много случается.
ФИЛИП
Да. Я тоже так думаю. А что, сегодня действительно хороший день? Или не очень?
УПРАВЛЯЮЩИЙ
Я вам говорю, что нужно делать. В такой день нужно ехать за город и устроить маленький пикник.
В соседней комнате Дороти Бриджес уже надела халат и домашние туфли. Она скрывается в ванной, потом выходит оттуда, расчесывая волосы. Волосы у нее очень красивые, и она присаживается на край постели, поближе к рефлектору, продолжая расчесывать их. Без грима она кажется совсем молодой. Она снова звонит, и в дверях показывается горничная. Это маленькая старушка лет шестидесяти, в синей кофте и в переднике.
ГОРНИЧНАЯ
Se puede?
ДОРОТИ
Доброе утро, Петра.
ПЕТРА
Buenos dias, сеньорита.
Дороти снова ложится, и Петра ставит на постель поднос с завтраком.
ДОРОТИ
Яиц нет, Петра?
ПЕТРА
Нет, сеньорита.
ДОРОТИ
Вашей матери лучше, Петра?
ПЕТРА
Нет, сеньорита.
ДОРОТИ
Вы уже завтракали, Петра?
ПЕТРА
Нет, сеньорита.
ДОРОТИ
Принесите себе чашку и выпейте со мной кофе. Ну, скорей.
ПЕТРА
Я выпью после вас, сеньорита. Очень было здесь страшно вчера во время обстрела?
ДОРОТИ
Вчера? Вчера было чудесно.
ПЕТРА
Сеньорита, что вы говорите?
ДОРОТИ
Ну, право же, Петра, было чудесно.
ПЕТРА
На улице Прогрессе, там, где я живу, в одной квартире убило шестерых. Утром их выносили. И по всей улице не осталось ни одного целого стекла. Теперь так и зимовать, без стекол.
ДОРОТИ
А здесь у нас никого не убило.
ПЕТРА
Сеньору можно уже подавать завтрак?
ДОРОТИ
Сеньора больше нет здесь.
ПЕТРА
Он уехал на фронт?
ДОРОТИ
Ну, нет. Он никогда не ездит на фронт. Он только пишет о нем. Здесь теперь другой сеньор.
ПЕТРА
(грустно). Кто же это, сеньорита?
ДОРОТИ
(радостно). Мистер Филип.
ПЕТРА
О сеньорита. Это ужасно! (Выходит в слезах.)
ДОРОТИ
(кричит ей вслед). Петра! Петра!
ПЕТРА
(покорно). Да, сеньорита?
ДОРОТИ
(радостно). Посмотрите, мистер Филип встал?
ПЕТРА
Хорошо, сеньорита.
Петра подходит к двери Филипа и стучит.
ФИЛИП
Войдите.
ПЕТРА
Сеньорита просит узнать, - вы встали?
ФИЛИП
Нет.
ПЕТРА
(у двери номера 109). Сеньор говорит, что он еще не встал.
ДОРОТИ
Пожалуйста, Петра, скажите ему, чтобы он шел завтракать.
ПЕТРА
(у двери номера 110). Сеньорита просит вас прийти позавтракать, но только там почти нечего есть.
ФИЛИП
Передайте сеньорите, что я никогда не завтракаю.
ПЕТРА
(у двери номера 109). Он говорит, что никогда не завтракает. Но я-то знаю, что он завтракает за троих.
ДОРОТИ
Петра, с ним так трудно. Скажите ему, пусть не упрямится и сейчас же приходит, я его жду.
ПЕТРА
(у двери номера 110). Она вас ждет.
ФИЛИП
Какое слово! Какое слово! (Надевает халат и туфли.) Маловаты немного. Должно быть, это Престона. А халат симпатичный. Нужно предложить ему, может, продаст. (Складывает газеты, открывает дверь, подходит к двери номера 109, стучит и, не дождавшись ответа, входит.)
ДОРОТИ
Войдите. Ну, наконец-то!
ФИЛИП
Тебе не кажется, что мы несколько нарушаем приличия?
ДОРОТИ
Филип, ты милый и ужасно глупый. Где ты был?
ФИЛИП
В какой-то чужой комнате.
ДОРОТИ
Как ты туда попал?
ФИЛИП
Понятия не имею.
ДОРОТИ
Неужели ты совсем ничего не помнишь?
ФИЛИП
Припоминается какая-то дичь, будто я кого-то выставил за дверь.
ДОРОТИ
Престона.
ФИЛИП
Не может быть.
ДОРОТИ
Очень может быть.
ФИЛИП
Нужно его водворить обратно. Я против подобных грубостей.
ДОРОТИ
Ах, нет, Филип. Нет. Он ушел навсегда.
ФИЛИП
Страшное слово - навсегда.
ДОРОТИ
(решительно). Навсегда и безвозвратно.
ФИЛИП
Еще страшнее слово. У меня от него мурмурашки.
ДОРОТИ
Это что за мурмурашки?
ФИЛИП
Все равно, что мурашки, только хуже. Понимаешь? Когда мерещится что-нибудь очень страшное. То появляется, то исчезает. Ждешь его из-за каждого угла.
ДОРОТИ
И с тобой это бывало?
ФИЛИП
Еще бы. Со мной все бывало. Самое скверное, что я помню, была шеренга морской пехоты. Вдруг все разом входили в комнату.
ДОРОТИ
Филип, сядь вот здесь.
Филип очень осторожно присаживается на кровать.
Филип, ты должен мне кое-что обещать. Мне не нравится, что ты столько пьешь, и не имеешь никакой цели в жизни, и ничего не делаешь по-настоящему. Я хочу, чтоб ты покончил с этой жизнью мадридского шалопая, - хорошо?
ФИЛИП
Мадридского шалопая?
ДОРОТИ
Да. Да. И с Чикоте. И с Майами. И с посольствами, и с Misterio, и с Верноном Роджерсом, и с этой ужасной Анитой. Хотя посольства, кажется, хуже всего. Ты больше не будешь, Филип, - хорошо?
ФИЛИП
А что ж тогда делать?
ДОРОТИ
Все, что угодно. Ты мог бы делать что-нибудь серьезное и приличное. Ты мог бы делать что-нибудь смелое, достойное и хорошее. Знаешь, чем это кончится, если ты будешь слоняться из бара в бар и водить компанию со всеми этими ужасными людьми? Тебя просто пристрелят. На днях одного пристрелили у Чикоте. Это было ужасно.
ФИЛИП
Кто-нибудь из наших знакомых?
ДОРОТИ
Нет. Просто какой-то несчастный оборванец, который ходил с пульверизатором и всем брызгал в лицо. Он никого не хотел обидеть. Но кто-то рассердился и пристрелил его. Я видела все, и это было очень неприятно. Это случилось так неожиданно, и он лежал на спине, и лицо у него было совсем серое, а еще минуту назад он был такой веселый. Потом два часа оттуда никого не выпускали, и полицейские у всех нюхали револьверы и не разрешали официантам подавать спиртное. Его ничем не прикрыли, и нам пришлось показывать свои документы человеку, который сидел за столиком как раз возле того места, где он лежал, и это было очень неприятно, Филип. Носки у него были такие грязные, и башмаки стоптаны до дыр, а рубашки совсем не было.
ФИЛИП
Бедняга. Ведь то, что там теперь пьют, это самый настоящий яд. Совершенно теряешь рассудок.
ДОРОТИ
Но, Филип, тебе-то незачем быть таким. И тебе незачем ходить туда, еще пристрелят когда-нибудь. Ты мог бы заняться политикой или какими-нибудь военными делами, - вообще чем-нибудь достойным.
ФИЛИП
Не искушай меня. Не буди мое честолюбие.
Пауза.
Не рисуй мне радужных перспектив.
ДОРОТИ
А что это еще за выходка с плевательницей у Чикоте? Ты просто нарывался на скандал. Именно нарывался, все говорят.
ФИЛИП
А с кем скандал?
ДОРОТИ
Я не знаю с кем. Не все ли равно с кем. Ты вообще не должен скандалить.
ФИЛИП
Я тоже так думаю. Вероятно, и так долго ждать не придется.
ДОРОТИ
Зачем такой пессимизм, милый, сейчас, когда мы только начинаем нашу совместную жизнь.
ФИЛИП
Нашу… что?
ДОРОТИ
Нашу совместную жизнь. Филип, неужели тебе не хотелось бы поселиться в каком-нибудь местечке вроде Сен-Тропез, - то есть вроде прежнего Сен-Тропез, - и жить там долго-долго мирной счастливой жизнью, - много гулять, и купаться, и иметь детей, и наслаждаться счастьем, и все такое? Я серьезно говорю. Неужели тебе не хочется, чтобы все это кончилось? Война; и революция, и все прочее?
ФИЛИП
А будет у нас "Континентал дейли мейл" к завтраку? И бриоши, и свежее клубничное варенье?
ДОРОТИ
Милый, у нас будет даже яичница с ветчиной, а ты, если хочешь, можешь выписать "Морнинг пост". И все будут говорить нам Messieur-Dame.
ФИЛИП
"Морнинг пост" только что перестала выходить.
ДОРОТИ
Ах, Филип, как с тобой трудно. Мне хотелось, чтоб у нас была такая счастливая жизнь. Разве ты не хочешь иметь детей? Они будут играть в Люксембургском саду, и гонять обруч и пускать кораблики.
ФИЛИП
И ты будешь им показывать карту. Или нет: лучше даже глобус. "Видите, детки"; мальчика мы назовем Дерек, это самое безобразное имя, какое я только знаю. Ты скажешь: "Видишь, Дерек? Вот это Вампу. Следи за моим пальцем, и я покажу тебе, где теперь папочка". А Дерек скажет: "Да, мамочка. А я когда-нибудь видел папочку?"
ДОРОТИ
Нет, нет. Вовсе так не будет. Просто мы будем жить в каком-нибудь красивом уголке, и ты будешь писать.
ФИЛИП
Что?
ДОРОТИ
Что угодно. Романы и статьи, а может быть, книгу об этой войне.
ФИЛИП
Приятная будет книга. Особенно если издать ее с иллюстрациями.
ДОРОТИ
Или ты бы мог подучиться и написать книгу о политике. Я слышала, что книги о политике всегда нарасхват.
ФИЛИП
(звонит). Не сомневаюсь.
ДОРОТИ
Или ты бы мог подучиться и написать книгу о диалектике. Всякая новая книга о диалектике отлично расходится.
ФИЛИП
Неужели?
ДОРОТИ
Но, Филип, милый, ты должен прежде всего еще здесь найти какое-нибудь приличное занятие и бросить это невозможное, бессмысленное времяпрепровождение.
ФИЛИП
Я где-то читал, но до сих пор не имел случая проверить: скажи, правда ли, что, когда американке понравится мужчина, она прежде всего заставляет его от чего-нибудь отказаться? От привычки пить виски, или курить виргинский табак, или носить гетры, или охотиться, или еще что-нибудь.
ДОРОТИ
Нет, Филип. Дело просто в том, что ты - очень серьезная проблема для любой женщины.
ФИЛИП
Надеюсь.
ДОРОТИ
И я вовсе не хочу, чтобы ты от чего-нибудь отказывался. Напротив, я хочу, чтоб ты за что-нибудь взялся.
ФИЛИП
Хорошо. (Целует ее.) Я так и сделаю. Ну, а теперь завтракай. Я пойду к себе, мне нужно позвонить по телефону.
ДОРОТИ
Филип, не уходи…
ФИЛИП
Я сейчас же вернусь, милая. И буду страшно серьезным.
ДОРОТИ
Ты знаешь, что ты сказал?
ФИЛИП
Конечно.
ДОРОТИ
(очень радостно). Ты сказал - милая.
ФИЛИП
Я знал, что это заразительно, но не думал, что до такой степени. Прости, дорогая.
ДОРОТИ
Дорогая - тоже неплохое слово.
ФИЛИП
Ну тогда до свидания, - мм - любимая.
ДОРОТИ
Любимая, - ах ты, милый!
ФИЛИП
До свидания, товарищ.
ДОРОТИ
Товарищ? А раньше ты сказал "милая".
ФИЛИП
Товарищ - хорошее слово. Пожалуй, не следует швыряться им по-пустому, - беру его обратно.
ДОРОТИ
(восторженно). О Филип! ты начинаешь политически развиваться.
ФИЛИП
Упаси бог - черт, - все равно кто, но упаси.
ДОРОТИ
Не богохульствуй. Это приносит несчастье.
ФИЛИП
(торопливо и довольно мрачно). До свидания, милая - дорогая - любимая.
ДОРОТИ
Ты больше не называешь меня "товарищ"?
ФИЛИП
(выходя). Нет. Я, видишь ли, начинаю политически развиваться. (Выходит в соседнюю комнату.)
ДОРОТИ
(звонком вызывает Петру. Говорит, удобно откинувшись на подушки). Ах, Петра, какой он живой, и какой - кипучий, что ли, и какой веселый. Но он ничего не хочет делать. Он считается корреспондентом какой-то дурацкой лондонской газеты, но в цензуре говорят, что он за все время послал ровно две с половиной телеграммы. С ним как-то легче дышится после Престона с его вечными разговорами о жене и детях. Вот пусть и убирается к своей жене и детям, раз они ему так нравятся. Держу пари, что он этого не сделает. Знаем мы эти мужские разговоры о жене и детях во время войны. Удобное начало, чтобы лечь с женщиной в постель, а потом, не успеешь прийти в себя, как тебя сразу огорошат теми же разговорами. Вот именно огорошат. Не знаю, как это я вообще так долго терпела Престона. А какой он мрачный - все твердит, что город вот-вот должен пасть, и вечно смотрит на карту. Вечно смотреть на карту - одна из самых отвратительных привычек, какие только могут быть у мужчины. Правда, Петра?
ПЕТРА
Я не понимаю, сеньорита.
ДОРОТИ
Ах, Петра, хотелось бы мне знать, что он сейчас делает.
ПЕТРА
Ничего хорошего.
ДОРОТИ
Петра, не говорите так. Вы - пораженка, Петра.
ПЕТРА
Сеньорита, я не разбираюсь в политике. Я знаю только свою работу.