Специфической особенностью московских глав является невероятная "населенность" романа; при множестве микросюжетов со своими героями автором обозначены огромные "пустые пространства", пропущенными оказываются большие фрагменты действительности. Эти "пустоты" наполняются содержанием в меру способности читателя их заполнить, то есть изнутри личного опыта, образованности и способности к воображению самого читателя.
Важнейшим комментарием к московским событиям является, во-первых, роман мастера о событиях в Ершалаиме, а во-вторых, исторический контекст и то, что называлось в эпоху Карамзина "духом времени". Системным методом в нашей работе является привлечение материалов русской литературы о специфическом опыте жизни современников Булгакова, полученном ими от непосредственного знакомства с "органами".
В своем анализе текста мы, естественно, опираемся на наше представление о тоталитарном режиме, сформированное прежде всего великой русской литературой XX века, а также множеством всевозможных источников: начиная от семейных преданий и кончая данными и выводами исторической науки, которая много сделала для того, чтобы осмыслить устройство государственной власти репрессивного тоталитарного режима. Эти источники нами не отрефлексиро-ваны в этой работе, не актуализированы в виде цитат, но мы думаем, что в своей совокупности они "запустили" эффективно работающий механизм по осмыслению булгаковского текста.
Итак, в эпилоге читателю предлагается принять, если он "культурный и развитый" человек, точку зрения следствия, не объединятся же ему, в самом деле, с теми, кто охотится на черных котов. Однако мы считаем, что это провокационное предложение автора – ложная альтернатива. Оно, по существу, представляет собой приглашение обратиться к здравому смыслу и, не вставая ни на одну из предложенных точек зрения, найти решение самим, опираясь на разум и на анализ текста, в котором, по-видимому, должен быть весь необходимый материал для объяснения фантастических событий и логических противоречий.
В эпилоге отчетливо ощущается горький сарказм автора, понимающего, что мнение следствия в его стране – это истина в последней инстанции и что вряд ли найдутся читатели, которые захотят конкурировать с этим известным учреждением и проводить свое расследование. В реальной жизни они, современники Булгакова, сразу, почти рефлекторно, готовы к сотрудничеству со следствием, не могут же они противопоставить себя и свое мнение "известному учреждению", для этого нужно избавиться от страха перед этим учреждением, то есть перестать быть советским человеком.
Мы, читатели булгаковского романа, представители другой эпохи, отдаем себе отчет в том, что представляло собой "известное учреждение" во времена, в которые писался роман. Это "известное учреждение" было самой большой государственной тайной, самым непроницаемым и неизвестным для населения страны миром, попасть в который можно было, либо будучи арестованным, либо став тем, кто арестовывает. Ужас населения перед этим "учреждением" был основным чувством, которое связывало человека с государством. Этот ужас того же самого качества, что и страх средневекового человека перед тайнами преисподней.
Сформулируем нашу гипотезу потаённного сюжета: за масками "нечистой силы" в романе скрываются представители карательных органов, а операция преследования шайки Воланда есть не что иное, как чистая видимость, фикция, или, если перейти на язык самого "известного учреждения", – "операция прикрытия".
Для доказательства этого предположения нам придется прокомментировать следующие удивительные, не поддающиеся никакому разумному объяснению события и факты.
Перестрелка с котом.
Похороны обезглавленного тела Берлиоза под черным покрывалом.
Вызов дяди из Киева на похороны безумной телеграммой и изгнание его с похорон.
Возвращение сгоревшей рукописи.
Перестрелка с котом
Этот эпизод – один из самых любимых всеми читателями романа. И это вполне понятно, так как представители "известного учреждения" в нем потерпели поражение и сами стали предметом глумления и издевательства неуязвимой шайки.
Всей мощи советских карательных органов, перед которыми трепетала вся страна, оказалось недостаточно, чтобы схватить веселого кота. Но что может означать образ этой бешеной перестрелки, или "дуэли", как ее называет кот? Автор-рассказчик счел нужным дать такой комментарий: "Это был единственный, или один из единственных, случай, когда стрельба оказывалась совершенно недействительной…. Первая же рана кота…была не чем иным, как фокусом и свинским притворством, равно как и питье бензина" (ММ-2. С. 777).
Примечание: Обращает на себя внимание странная парадоксальная формула "единственный, или один из единственных случай". Само словосочетание "один из" предполагает существование множества счетных предметов или явлений, из которых один выделен. "Единственный" же потому и единственный, что не входит ни в какое множество. В "Пятой редакции романа "Мастер и Маргарита" (1937–1938)" в этом месте текста никакого абсурдистского оборота еще нет и фраза звучит совершенно грамотно: "… это был единственный, пожалуй, в истории человечества случай, когда стрельба оказывалась совершенно недействительной" (ММ-1. С. 807). Эта странная формула была использована Булгаковым, чтобы обозначить невероятность, невозможность, "единственность" случая и одновременно зафиксировать весьма возможную серийность "единственных" по своей абсурдности случаев, которые бесстыдно воспроизводит власть, непрерывно творя свои "фокусы".
Автор нашел возможность ввести в контекст этого эпизода нужное ему знаковое слово "фокус" – важнейшее обозначение для целой цепочки локальных сюжетов романа. В главе "Переводы с немецкого" мы уже комментировали слово "фокус". Это рукотворное чудо. То есть наблюдаемое из зрительного зала событие кажется чудесным, нарушающим законы природы. Тем не менее, зная технику фокуса, легко можно объяснить то, что кажется чудом.
Техника властных фокусов во многом прокомментирована в ершалаимских главах. Чтобы понять, почему перестрелка с котом не может
никому причинить никакого вреда, или, как иронизирует автор, окажется "недействительной", нужно вспомнить неудачу лучшего следователя Ершалаима – Афрания, которому никогда не удастся, сколько бы он ни старался, найти убийц Иуды из Кириафа. Эта неудача неизбежна, так как перед нами тайное политическое убийство, заказанное высшей властью и организованное и осуществленное ее же карательными органами. Ясно, что операция по поимке самих себя не может закончиться триумфом.
В прелестной сцене личной встречи "органов правопорядка" с волшебным бандитским котом обнаруживается иллюзорный характер этого противостояния и этой "бескомпромиссной" борьбы. Поскольку противники связаны между собой как предмет и его зеркальное отражение, то и результат стрельбы точно такой же, как от стрельбы в свое собственное отражение: стекла разбиты, шум и грохот, а жертв нет. Подлинная природа загадочных персонажей романа, именуемых "Воланд и его свита", раскрывается в эпизоде стрельбы. Природа их иллюзорна, они суть оптический обман, их роль в романе – чисто художественная. Это литературные маски, за которыми зияет мир, погруженный во тьму.
Кота вообще нельзя было поймать и убить, и весь этот эпизод есть гением драматурга созданная инсценировка всем известной народной мудрости, говорящей, что нельзя найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет.
Но вот на что невозможно не обратить внимания, так это на тот факт, что пребывание шайки в квартире № 50 окончилось пожаром и на месте пожарища были обнаружены чьи-то обгорелые кости, которые были сочтены останками барона Майгеля, служащего из бюро иностранцев. Он накануне не то сам напросился в гости к артисту Воланду, не то был тайно "ликвидирован" умельцами из "известного учреждения".
"Обгорелые кости" – это действительность другого порядка, нежели волшебный говорящий кот. Здесь скрывается какой-то мрачный сюжет бесследного исчезновения человека, который навсегда будет покрыт завесой тайны. Расследовать эту тайну, спрятанную в огне, так же невозможно, как невозможно выяснить, чьи кости найдены на пожарище и чье безголовое тело, неопознанное, спрятанное под черным покрывалом, было сожжено в крематории под именем Михаила Александровича Берлиоза. Эти неопознаваемые "обгорелые кости" – еще одно зияние, зафиксировать которое, пусть на мгновение, позволяет оптика булгаковского романа.
Примечание: Сюжет "пожара", "огня", "сжигания" чрезвычайно важен в романе "Мастер и Маргарита". Мастер сжигает рукопись дважды, Коровьев сжигает в камине документы мастера, горят "нехорошая квартира", "подвал мастера", здание, в котором располагался МАССОЛИТ с редакцией и рестораном, горит торгсин с дефицитными продуктами питания и валютой, сжигают в крематории гроб с безголовым телом Берлиоза. Невозможно согласиться с отношением к этим "огненным" финалам как к "благу", творимому Воландом. В первоначальном замысле сатирического романа с подтекстом о наказании советских атеистов нечистой силой огонь представлял собой позитивный образ уничтожения самих источников мерзости советской жизни. В черновиках огонь нес идею очищения. Однако чем яснее становилась самому Булгакову подлинная природа Воланда и его свиты, тем очевиднее стали выявляться и другие коннотации "огня" и "пожара". Огонь становится способом "заметания следов", уничтожения улик. Возникновение "внезапного" пожара как фокуса власти, позволяющего чиновникам уклониться от ответственности, этот смысл огня отрефлексирован Булгаковым еще в самом начале его писательской деятельности в очерке "Киев-город" 1923 году. Приведем этот фрагмент полностью.
"По точному свидетельству туземцев, дело произошло так. Было в этом здании учреждение хозяйственно-продовольственного типа. И был, как полагается, заведующий. И, как полагается, дозаведывался он до того, что или самому ему пропасть, или канцелярии сгореть. И загорелась ночью канцелярия. Слетелись, как соколы, пожарные, находящиеся на хозрасчете. И вышел заведующий, и начал вертеться между медными касками. И словно заколдовал шланги. Лилась вода, гремела ругань, лазили по лестницам, и ничего не вышло – не отстояли канцелярию".
Похороны Берлиоза
Украсть голову покойника прямо из гроба – поистине дьявольская проделка! Голова мертвеца – это предмет, сам по себе не имеющий никакой ценности, никому и ни для какой цели не нужный, напротив, это один из тех немногих предметов, от владения которыми любой человек поспешит как можно быстрее избавиться и откреститься. Предмет этот страшен, от него так и веет запредельной жутью самого инфернального свойства. Азазелло комментирует Маргарите наблюдаемое ими обоими событие похорон Берлиоза.
– Да… удивительное у них настроение. Везут покойника, а думают только о том, куда девалась его голова!. Да, изволите ли видеть, сегодня утром в грибоедовском зале голову у покойника стащили из гроба. До ужаса ловко сперли. Такой скандалище! И, главное, непонятно, кому и на что она нужна, эта голова! (ММ-2. С. 694).
Булгаков нашел возможность, для того чтобы эти вопросы прозвучали. Повторим их еще раз: "Кому и на что она нужна, эта голова?" Они – очередная провокационная загадка автора. Ясно, что задающий вопросы демон знает ответы на них, в отличие от людей, составляющих похоронную процессию. Голова у покойника должна быть хотя бы затем, чтобы люди, шествующие за гробом, знали, что они хоронят именно погибшего под колесами трамвая Берлиоза. Это тем более необходимо, что в ночь катастрофы в писательский ресторан явился поэт Бездомный и публично заявил, что редактор был убит. Мы теперь знаем то, о чем Булгаков только догадывался, а именно: что справки о смерти арестованных писались властью согласно планам об информировании населения и очень часто представляли собой фальсификацию. Часто родственники думали, что их близкие еще живы, тогда как они уже давно были покойниками. Официальная дата смерти и реальная дата не совпадали. Логически возможно фантастическое предположение о том, что не исключен и обратный вариант, когда смерть уже оформлена документально, а тот, кого считают покойником, еще жив.
Примечание: Например, как свидетельствует один из бывших спеслужбистов, протокол о вскрытии тела покойного Максима Горького был составлен раньше смерти писателя. И здесь неважно, можно ли доверять источнику, само существование подобных легенд чрезвычайно ярко характеризует режим. О загадке смерти Горького очень убедительно пишет Б. Сарнов в своем исследовании "Сталин и писатели", из которого нам стал известен этот факт.
В тот момент на балу сатаны, когда веки отрезанной головы поднимаются и Маргарита видит живые, "полные мысли и страдания глаза", похороненный Берлиоз, может быть, еще жив. Это и есть фантастика самой жизни, вытекающая не из трансцендентных сфер, а непосредственно из политической практики жизни. Булгаков бесстрашно обозначил саму возможность возникновения таких вопросов, которые даже мысленно человеку задавать почти невозможно, потому что такая реальность просто не умещается в сознании людей. Сам же писатель ясно осознавал, насколько нарушена нормальность жизни в его стране этими массовыми внезапными исчезновениями людей.
Политический режим в стране таков, что внезапным и случайным смертям крупных начальников становится все труднее поверить. Смерть человека все реже происходит от естественных причин и все чаще превращается в самую жуткую тайну. Напомню только несколько самых громких загадочных "внезапных смертей", современником которых был Булгаков: смерть жены Сталина, самоубийство Маяковского и Есенина, смерть сына Горького, смерть самого Горького, смерть Фрунзе, самоубийство Орджоникидзе, убийство Кирова.
Мы считаем, что образ гроба, затянутого черным покрывалом, под которым находится неизвестно что, – это образ-символ, обобщение некоего закона жизни при генсеке Сталине. Это образ, в котором материализована главная государственная тайна – окончание жизни человека. Сталин не только узурпировал всю власть, но и сам стал распорядителем и хозяином часа смерти граждан советской империи. Власть генсека как бы конкурирует с природой и с самим Богом. Эта власть не может такую важную сферу действительности, как смерть, пустить на самотек. Вспомним популярный лозунг той эпохи: "Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее – наша задача!" Действительно, генсек не мог дожидаться нужной ему смерти от естественной причины как милости природы.
Никто из шествующих за гробом не осмелился заглянуть под это черное покрывало. Поэтому похоронная процессия московских писателей, представляющая собой образ всей советской литературы, наглядно изображает ее главное государственное назначение – давать ложные показания. О чем же свидетельствуют, то есть лгут, все писатели, шествующие за гробом? О том, что внезапная смерть от несчастного случая, вдруг настигшая редактора Берлиоза, – это исторический факт. Они авторитетом литературы покрывают совершенное преступление власти, они играют назначенную им роль перед лицом всего мира, лжесвидетельствуя и фальсифицируя историю.
Примечание: Изображая эту похоронную процессию литераторов, Булгаков не мог не помнить образ летописца Пимена из пушкинского "Бориса Годунова", который в тиши своей монастырской кельи ведет свою рукопись-летопись, чтобы запечатлеть в ней известную ему правду об убиенном царевиче и о его убийцах. В образе Пимена Пушкин дал русской культуре идеальный образец высокого смысла литературного труда свидетеля и очевидца своей эпохи: Когда-нибудь монах трудолюбивый Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду -
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро -
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют…Вопроса о том, можно ли верить Пимену, не возникает, те события, о которых он свидетельствует, – это исторический факт. Свидетельству же советских писателей, похоронивших тело под черным покрывалом, поверить невозможно.
Вспомним, что интересующий нас персонаж на вопрос Берлиоза: "Вы историк?" – ответил: "Я – историк", – … и добавил ни к селу ни к городу: – "Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!" (ММ-2. С. 554). Воланд – творец истории, он сам назначает события по придуманному им самим сценарию, из подручного материала жизни создает нужный ему исторический факт. А затем предъявляет его в качестве доказательства своего могущества и своей правоты, своей сверхчеловеческой природы, своей сверхъестественной способности предвидеть будущее. И целая армия советских писателей зафиксирует в своих некрологах, торжественных речах эту фикцию, выдав ее за саму историческую реальность. Процессия писателей, готовых похоронить безголовое тело – это и есть торжество власти Воланда. И оно даже не в том, что напишут писатели, а в том, что они самим своим присутствием на похоронах внезапно умершего своего партийного руководителя становятся послушными сообщниками властного преступника. Вот именно в этом подлинный пафос "историка" Воланда, в котором невозможно не узнать того, чьим зеркальным отражением он и является.
Вернемся к советским писателям, которыми лично руководил генсек, объявив всю литературу "литературой социалистического реализма, правдиво отражающей жизнь", то есть как раз те самые факты, которым назначает быть он лично. Гроб, затянутый черным покрывалом, – это и есть образ черной дыры, провала, зияния, наглядно свидетельствующий о бесследном исчезновении людей, о полной невозможности узнать, что с ними происходит, о репрессивном режиме; эту-то черную дыру писатели выдают за похороны своего коллеги редактора. Именно так творится соцреализм, самое фантастическое искусство. Фантастика не в том, что голова украдена, а в том, что все советские писатели похоронили черт знает что.
Примечание: Вспоминается образ "открытого гроба" как мощной действующей силы в "Борисе Годунове". Тело убитого царевича видел лично сам летописец Пимен. Князь Шуйский также видел в соборе в открытом гробу труп. Его свидетельские показания о том, что царевич мертв и не может восстать из гроба, не успокоили царя, которому страшно:
И мог ли я так слепо обмануться,
Что не узнал Димитрия? Три дня
Я труп его в соборе посещал,
Всем Угличем туда сопровожденный.
Вокруг его тринадцать тел лежало,
Растерзанных народом, и по ним
Уж тление заметно проступало,
Но детский лик царевича был ясен
И свеж и тих, как будто усыпленный;
Глубокая не запекалась язва,
Черты ж лица совсем не изменились.
Нет, государь, сомненья нет: Димитрий
Во гробе спит.