В 1916 г. вышел сборник стихов и лирической прозы Лагерквиста "Ужас", который писатель считал своим подлинным дебютом. Его открывают стихи, в которых мироощущение человека в рушащемся мире, охваченном кошмаром войны, тесно переплетено с отзвуками личного душевного кризиса и выражено в ритмически "разорванных", дисгармонических строках без рифмы и размера: "Ужас, ужас мне жребием стал…" В другом месте ужас лирического героя отождествляется с "дремучим лесом, оглашаемым криками окровавленных птиц". Мотивы "крика", "хрипа", "горла" ("Как ты жестоко сдавила мне горло!") передают ощущение муки, смятения, а изображаемые причудливые пейзажи - скорее "внутренние", субъективные, нежели реальные. Но сборник содержал и стихотворения иной тональности, проникнутые доверием к жизни, восторгом перед природой, написанные в более традиционной манере. Именно эта линия найдет продолжение в поздней лирике поэта. Сборник "Ужас" был расценен как первое проявление экспрессионизма в шведской поэзии. Между тем отношение самого поэта к экспрессионизму было достаточно сложным. Так, экспрессионистская выставка в Берлине 1915 г., которую Лагерквист посетил по заданию шведской газеты "Свенска Дагбладет", вызвала у него резко критическую реакцию. Исключение составили несколько картин В. Кандинского и М. Шагала. И много позднее, после второй мировой войны, Лагерквист, отвергая мнение критиков о влиянии на него немецких экспрессионистов, в одном из писем утверждал, что не читал ни одного немецкого экспрессиониста. "Зачем мне это, если я соотечественник Стриндберга и могу обратиться непосредственно к первоисточнику", - писал он, имея в виду поздние драмы шведского классика "На пути в Дамаск", "Игру снов", "Сонату призраков", под значительным влиянием которых созданы многие пьесы молодого Лагерквиста. На новаторские достижения Стриндберга Лагерквист опирался и в эссе "Современный театр" (1918), восставая против сценического натурализма и "иллюзии реальности" и противопоставляя им "театральность" и условность, импульсивность драматического действия.
Время после окончания первой мировой войны до середины 20-х годов - вероятно, самый беспокойный и напряженный период в жизни Лагерквиста, но творчески необычайно насыщенный и плодотворный. Писатель ведет кочевой образ жизни, посещает Норвегию и Францию, Италию и Северную Африку. На душевное состояние, как и на внешние обстоятельства его жизни, сильно повлияли полные драматических коллизий, разрывов и примирений, взаимоотношения с Карен Сёренсен, молодой датчанкой с трудной судьбой, которая стала его женой в 1918 г. Лишь семь лет спустя любовь и новый брак с красивой уравновешенной по характеру учительницей Элен Сандельс и обретение собственного дома положили начало более спокойному и упорядоченному образу жизни Лагерквиста.
В 1920 г. Лагерквист создает свое первое значительное прозаическое произведение - повесть "Улыбка вечности". В ней складывается излюбленная впоследствии форма иносказания, притчи, в которой предельная обобщенность сочетается с конкретными жизненными деталями. Религиозные образы и символы, смутно обозначенное царство мертвых с их вполне живыми воспоминаниями-эпизодами прошлой жизни и потребностью понять смысл существования, неожиданная фигура Бога в образе не всемогущего Творца, а скромного старика-труженика, пилящего дрова, простой язык - всё в повести подчинено постановке "вечных", общечеловеческих, экзистенциальных проблем - поисков истины и добра, выбора жизненного пути. Ответ Бога-труженика на извечный вопрос людей о смысле бытия и всех страданий обезоруживающе прост и бесхитростен: "Я сделал как мог". Он воплощает естественное бытие, в котором есть место для надежды, доверия и улыбки, он говорит о необходимости принимать жизнь как она есть, со всеми ее неизбежными противоречиями, не мудрствуя лукаво и не пытаясь навязывать ей некоего изначально заложенного "смысла". "Доверие к жизни" - вот понятие, которое становится ключевым для Лагерквиста в пору всеобщего разочарования в прежних жизненных ценностях. Но в этом простом бытии сохраняется тайна, и в "Улыбке вечности", и в последующих произведениях Лагерквист занят этой тайной, ставит все новые вопросы, ищет ответы, но едва ли надеется когда-либо исчерпать ее до конца.
Мотив примирения с жизнью пронизывает поэтические сборники Лагерквиста 20-х годов - "Путь счастливца" (1921) и особенно "Песни сердца" (1926), где прежние эмоциональные взрывы сменяют сдержанное осмысление бытия, спокойная печаль и умудренность, достигаемая опытом. Простой, с оттенком наивизма, язык и стих подчеркивают искренность и неподдельность чувства - и в любовной лирике, и в ностальгически окрашенных воспоминаниях о доме и детстве, например, в одном из самых известных стихотворений писателя "Пришло письмо" ("Письмо о зреющих хлебах…"). Лишь изредка напоминают о себе пережитые прежде страдания и горечь, как в стихотворении "Торс", открывающем "Песни сердца" - один из самых значительных сборников в шведской любовной лирике XX века.
В своих прозаических произведениях 20-х годов Лагерквист ближе, чем когда-либо, подходит, к традиционному реалистическому стилю. В тематически разнообразных новеллах и прозаических миниатюрах сборника "Злые сказки" (1924), включающего и автобиографические эскизы, и притчи, Лагерквист обнаруживает дар и горького и язвительного сатирика и мастера реалистической детали. Упоминавшаяся выше автобиографическая повесть "В мире гость" (1925) - психологически достоверная история духовных исканий и формирования личности юного героя, стремления вырваться из своей среды.
Кажется, что предчувствие приближающихся грозных событий продиктовало Лагерквисту многие строки его поэтического сборника "У лагерного костра" (1932), вышедшего в свет всего за несколько месяцев до прихода к власти Гитлера в Германии. Мрачная атмосфера создается открывающим книгу большим стихотворением "Никто не зовет за накрытый стол…". Мысли о вечности и о вере оборачиваются иллюзией, люди живут в какой-то "обманчивой стране", "посреди скорбей до смерти своей"… Завершается стихотворение горьким признанием: "Я верую в ночь - человечий край". Второй смысловой центр сборника образует стихотворение "В переулках души…". Все человеческие бедствия и несчастья сосредоточены здесь в образе женщины-матери, скорбящей со "стареющим ликом в бороздах и морщинах скорбей и тягот, желания, тоски и муки", но это лицо улыбается лирическому герою, как "матерь земная", возвращая его к примирению с жизнью, с ее красотой и уродством, добром и злом.
В противовес мрачным земным мотивам этого сборника, вышедший пятью годами позже "Гений" (1937) весь обращен к идеальному, проникнут напряженным стремлением отстоять светлые духовные ценности. В сборнике преобладают образы "иных времен", ясного неисчерпаемого "летнего неба", "летнего царства жизни". Но "сияющий дух" со спутанными крыльями в заглавном стихотворении сборника, кажется, обитает в ином измерении и даже не замечает здешнего людского мира. (Много позже реминисценция "Гения" появится в грустном стихотворении "Стареющий демон" в последнем сборнике поэта "Вечерний край".) Поиск истины, безмолвной и незаметной, труден, ее "жестокая нагота" скрыта под "яркими тряпками". Чьи-то равнодушные руки могут выбросить нужную "ветошь", и лишь старая мать, сгибаясь под порывами метели, заботливо приносит ее в дом с "кромешного двора" (стихотворение "В кромешный двор выходит мать…").
В сборнике, казалось бы, далеком от конкретных реалий современности, привлекает внимание стихотворение "Дорога мысли. Ей бредем от века…" Всё оно построено на противопоставлении высот, святынь, к которым стремится человеческий дух, и первобытного, звериного начала, из которого он вышел и с которым навеки связан. Извечный дуализм духа и плоти, культуры и первобытного состояния в контексте времени приобретал актуальный гуманистический смысл.
Обретенное Лагерквистом "доверие к жизни" в 30-е годы подвергается серьезному испытанию. Он совершает путешествие в Палестину и Грецию - своего рода паломничество к святыням европейской цивилизации - Иерусалим и Афины. Шел 1933 г. Путь обратно, на родину, лежал, через фашистскую Италию и через Германию, где за неделю до этого к власти пришел Гитлер, в Берлине развевались флаги со свастикой и проходили парады коричневых рубашек. Перед Лагерквистом воочию столкнулись культура - и варварство, гуманизм - и человеконенавистничество. Всё творчество писателя ближайшего десятилетия в той или иной степени было осознанным протестом против увиденного. Одним из самых первых среди шведских писателей Лагерквист выступил против нацизма. Уже осенью 1933 г. выходит повесть "Палач", вскоре инсценированная и с триумфом прошедшая по сценам ряда стран Северной Европы. Аллегорический образ-маска
Палача, проповедующего зло и жестокость, подавление личности и воинствующий антиинтеллектуализм, апеллирующего к низменным, первобытным инстинктам человека, пробуждающего жажду насилия и крови, - в сгущенной форме воспроизводит идеологию и фразеологию фашизма. Вместе с тем содержание повести, как всегда у Лагерквиста, не исчерпывается его острой злободневностью. Само произведение, состоящее из двух частей, и его центральный образ двуплановы. Первой части, в которой немая фигура Палача в средневековом кабачке вызывает суеверный страх у грубых, примитивных посетителей, противопоставлена вторая, где тот же Палач в современном ресторане пробуждает острый интерес и даже кокетливое восхищение у пресыщенной публики, чей внешний лоск лишь слегка прикрывает ту же первобытную жестокость и агрессивность. А грозный Палач в финале предстает одиноким и бесприютным человеком, находящим сочувствие и утешение у случайной женщины. Сопоставление двух контрастных временных пластов и амбивалентная фигура Палача выражают авторскую мысль о вневременной, имманентной природе зла, извечно дремлющего в человеке. Нравственный и художественный анализ писателя тем самым приобретает универсальность, он направлен против любых форм и проявлений насилия, деспотизма, нетерпимости.
В вышедшей вскоре книге путевых очерков "Сжатый кулак" Лагерквист в непосредственной публицистической форме провозглашает позицию "борющегося гуманизма". Афинский Акрополь он уподобляет поднятому к небу сжатому кулаку - символу духовного сопротивления варварству. Антифашистская тема звучит в стихах, пьесах 30–40-х гг., в сборнике сатирических рассказов "В то время" (1935), включающем по-свифтовски едкую сатиру "Военный поход малышей" - отклик на войну Италии против Абиссинии.
В сборниках, стихов, созданных в годы второй мировой войны, - "Песнь и битва" (1940) и "Дом и звезда" (1942) - отзвуки борьбы против фашизма нередко воплощаются в близкие Лагерквисту общечеловеческие, в частности, библейские и христианские образы. Скорбь обо всех погибших звучит в стихах "Страстная пятница" и "Жалоба Марии", с ее лейтмотивом "Где ты, мой сынок?"; слышится голос самих погибших ("Вы не настигнете меня…"); рождается мысль о том, что страдания и смерть были не напрасны и хоть ненамного поубавили зла в мире ("Утешься, Матерь…"). Проникновенно изображенные северные пейзажи и знакомые мотивы ностальгии по родным местам обретают в новых стихах мощный призвук шведского и общескандинавского патриотизма и гуманистического пафоса ("Эта земля", "Корни", "Старый крестьянин"). И все же простой, наивистский стих Лагерквиста не всегда органично выражает новое содержание и порой утрачивает нечто от своей прежней многозначности и обертонов.
На исходе второй мировой войны появилось одно из высших художественных достижений Лагерквиста - роман "Карлик" (1944), принесший ему широчайшее читательское признание. В новом произведении писатель добился полного, органического единства условности - и конкретного, символики - и реализма, психологизма, философской обобщенности - и актуальности. Лагерквист поставил перед собой задачу выявить и исследовать саму природу таящихся в человеке пугающих, страшных интенций. Обобщенный замысел нашел воплощение в живописно воссозданной условно-исторической обстановке итальянского герцогства эпохи Возрождения, с царящими в нем разительными контрастами между внешним блеском и пиршествами - и атмосферой деспотизма, лицемерия и тайных интриг, между расцветом научной и гуманистической мысли - и жестокой до бесчеловечности воинственностью.
Повествование в романе ведется от лица главного персонажа - придворного шута, Карлика. По сравнению с грозной фигурой Палача Карлик, на первый взгляд, кажется нелепым и смешным, наподобие гофмановского Крошки Цахеса. В сниженной, пародийной форме пытается он подражать "подвигам" своих господ - Герцога или кондотьера Боккароссы, хладнокровного, "механического" убийцы. Но уродливая внешность Карлика скрывает столь же уродливую душу, в которой нормальные человеческие чувства полностью извращены, вывернуты наизнанку. Высшие жизненные ценности заключены для него в войне и насилии, убийстве и разрушении. Добро, красота, любовь возбуждают в нем отвращение и ярость. Этим объясняются и садистское истязание, в котором находит выход то подобие чувства, которое он питает к Герцогине, и злобные интриги, приводящие к гибели двух юных влюбленных (вариация темы Ромео и Джульетты). Обращает на себя внимание красноречивая деталь: Карлик никогда не улыбается и не видит звезд на небе. Он в сущности беспол, стерилен и не способен к продолжению рода. Но свою извращенность и неполноценность он ощущает как избранность, как превосходство над другими людьми и обосновывает это "теоретически", мифом о некоей древней расе карликов - прозрачная аллюзия расовой мифологии нацизма. Как придворный шут Карлик, казалось бы, не обладает никакой реальной властью. Но с помощью интриг он воздействует на ход событий, подталкивая их к катастрофе. Он выступает, если не как причина, то как катализатор рассеянных кругом плевел зла, нетерпимости, насилия.
Изображая события через призму восприятия Карлика, Лагерквист достигает необычайной силы саморазоблачения зла. Замаскированное и скрытое от глаз, оно много опаснее зла явного.
Финал романа, где заточенный в темницу Карлик выражает уверенность в скором освобождении, далек от розового оптимизма. Зло в мире столь же вечно и неистребимо, как добро. На пороге победы над фашизмом роман Лагерквиста звучал как предостережение человечеству, напоминал о необходимости неустанно бороться со злом, и не в последнюю очередь в себе самом, в собственной душе.
Русскому читателю, вероятно, будет интересен тот факт, что среди основных литературных источников "Карлика" был роман Д. Мережковского "Воскресшие боги. Леонардо да Винчи". Лагерквист высоко ценил этот роман, в котором его привлекли не только ренессансная атмосфера и герой, черты которого можно узнать в образе ученого Бернардо, но и эпизодическая фигура карлика Янакки, по-видимому, давшая толчок фантазии шведского писателя.
Послевоенный мир со сменяющими друг друга политическими оттепелями и заморозками, атмосферой растущей девальвации духовных ценностей, не внушал Лагерквисту большого оптимизма. Круг мотивов его позднего творчества - странствия одинокого человека, изгоя в пустынном безответном мире в поисках утраченных нравственных ценностей и ориентиров. Не без учета опыта Т. Манна, создателя "Иосифа и его братьев", Лагерквист приходит к созданию своего варианта романа-мифа, строящегося на переосмыслении позднеантичного и раннехристианского материала и его емких, универсальных образов-архетипов.
Лагерквист не торопясь и кропотливо трудится над каждым новым произведением, тщательно взвешивая каждую фразу, каждое слово, безжалостно отсекая все лишнее, необязательное. Стиль его достигает высшей степени лаконизма и емкости, простоты и выразительности. Около полутора десятилетий ушло на создание его монументального цикла: "Варавва" (1950), "Сивилла" (1956), "Смерть Агасфера" (1960), "Пилигрим в море" (1962) и "Святая Земля" (1964) - произведений, которым трудно подобрать четкое жанровое определение, ибо масштабный романный замысел подчас укладывается в объем небольшой повести. "Малые романы" Лагерквиста рождались один из другого, образуя звенья единой цепи, варьируя и развивая главные темы и мотивы - жизни и смерти, добра и зла, веры и сомнения, любви и ненависти, страдания и искупления. Герои цикла - изгои, аутсайдеры, стоящие вне человеческой общности. Каждый из них - Варавва, Сивилла, Агасфер, Товий, Джованни - воплощает в себе какие-то черты, какую-то драму современного человека, его мучительные сомнения и метания, в каждого из них писатель вложил и частицу себя самого.
Герой открывающего цикл романа "Варавва" - бегло упоминаемый в Новом завете разбойник, по требованию толпы отпущенный на волю взамен распятого Христа. Лагерквист изображает его бунтарем и индивидуалистом по натуре, не привыкшим задумываться над своими поступками. Неожиданная встреча с непонятным ему Христом, а затем общение с христианами, с их твердой и смиренной верой, проповедью добра, милосердия и любви к ближнему, абсолютно чуждыми его буйной натуре, против воли влечет его и круто меняет всю его жизнь. Трагический удел Вараввы в том, что, порывая с прошлым, он не способен понять и принять новое. Желая помочь христианам, он, верный своей натуре, прибегает к насилию, лишь способствуя этим расправе над ними. В нем воплощен извечный дуализм человеческой природы, неразделимость в человеческом опыте добра и зла, истины и заблуждения. Он бессилен преодолеть этот дуализм, но в самом порыве к этому - его оправдание.
Именно "Варавва" послужил главным поводом для присуждения Лагерквисту Нобелевской премии по литературе в 1951 г. и принес ему мировую славу. Конечно, при этом учитывались и все другие многолетние творческие достижения писателя, что явствует из формулировки Шведской академии: "За художественную силу и глубокое своеобразие, с какой он в своем творчестве ищет ответы на вечные вопросы человечества". При вручении премии Лагерквист в качестве традиционной речи прочитал фрагмент "Миф о человеке" из неопубликованной повести начала 20-х годов "Дом вечности" - давней попытки создать всеобъемлющий миф о культурно-историческом опыте человечества. Оригинальное выступление Лагерквиста вызвало восторженные овации. По отзывам печати, он говорил спокойно и проникновенно, "словно читал нескольким друзьям дома у огня".