3оя. А, у подъезда всегда сидит?
Тетя Соня. Да-да, такая сплетница, все-то ей надо! Был у нас товарищеский суд в жэке…
Зоя. Суд?
Тетя Соня. Антонова, Антонова. Насчет Антоновой из пятьдесят восьмой квартиры! Молодая, крашеная такая, белая, никогда пешком не придет, все на такси, и допоздна музыка у ней, гитары, а мужчины прямо так и заходят по шесть человек, и выпимши…
Зоя. Как легко судить других.
Тетя Соня. Я и говорю. Да Антонова-то, думаете, пришла? Ой-ей-ей! (Озирается.) Не лезьте, говорит, в мою жизнь, не ваше собачье дело! Вы подумайте! Все собрались, а она не явилась!
Зоя(смеется). Ну-ну, тетя Соня, и что дальше?..
Тетя Соня. Ну вот, Антонова не пришла, жильцы сидят, что суду делать? Тут Щеткина и давай! Она всегда: я участница, ветеран, я не потерплю! А сама (шепотом) в церковь ходит… Вот, значит. Какие в нашем доме порядки. Там собаки! Там коты! "А взять хоть, потом говорит, Мякишевых из сорок третьей квартиры, – почему у них чужая девица живет, без прописки, домработница малолетняя или как?"
Зоя. Серьезно?
Тетя Соня. Да-а! Я ей тоже: Марь Романна, зачем вы зря-то? Володя девочку спас, она у них как своя, загляденье, будто солнышко сияет. И уберет, и сготовит, и за творожком утром бежит.
Зоя. Что за люди!
Тетя Соня. А Володя с ней занимается, будто учитель, и книжки читает, мне-то слышно… (Спешит, видя нетерпение Зои.) А тут гуляю я с Мальчиком, вечером, как-то душно, а старушки все на скамеечке, и Щеткина сидит, с термосом, прямо здесь чай пьет, боится что пропустить… Ну вот. А они-то, ваши-то, Володя, Оля, Сережа, из кино или еще откуда, и так-то смеются, так смеются! Прошли, а Марь Романна-то, вы подумайте: не нравится мне, как они смеются!.. Да что ж вам не нравится, Марь Романна? А не нравится, и все!..
Зоя. Как это людям все надо!
Тетя Соня. Да-да, вы только подумайте! На чужой-то роток не накинешь платок. Я-то вот ночью-то, обыскавшись собачку, сюда, думаю, забежала… А гроза-то так бьет, так страшно! А Оленька-то, деточка, плачет, не спит, боится, прямо рыдает, а Володя-то, добрая душа, сам не свой тоже…
Зоя(чуть насторожившись). Вчера?
Тетя Соня. Да вот сегодня ж, сегодня…
Зоя. Тетя Соня, вы извините, я с дороги…
Тетя Соня. Ой, что вы, это вы меня извините! У меня ведь Мальчик там один… Я только еще хотела, Зоенька, сказать… вы для меня как родные, как свои, я вам добра, только добра хочу. Насчет Симы. Оленька-то, она ведь девочка наивная, а Сима… нет, наша Сима хорошая, душевная, я ничего не скажу, но все ж не пара… грубоватая она, заводская…
Зоя. Тетя Соня, я сама на заводе работаю.
Тетя Соня. Как же сравнивать! Вы-то ангел, Зоенька, ангел! А я тут захожу, а они с Симой, вы подумайте, в карты…
Зоя. Тетя Соня, мы сами иногда в дурачка играем или в кинг…
Тетя Соня. Нет-нет, я же говорю: наша Сима душевная… Ой, я побежала, побежала, я потом зайду…
Зоя провожает соседку, возвращается, новым взглядом окидывает свой дом.
Вбегает Оля. За нею – Борис. В спецовке, с чемоданчиком.
Оля. Ну, телефон! Две монеты сглотнул! Его нету, а тетя Аня сказала…
Зоя(чуть резко). Оля! Опять "его", опять "тетя"!.. (Видит Бориса.) О, привет! Ты откуда?
Оля. Ой! Дура! Все позабываю! (Уловила перемену, не понимает: что?)
Борис. Это ты откуда? Или куда? (Целует Зою в щеку.) Привет!
Зоя. Ты так от нас оторвался, что и не в курсе? Я неделю в Киеве была…
Борис(закуривает). Ей-богу, не знал. Ну как? "То ль дело Киев! Что за край! Валятся сами в рот галушки!"?
Зоя. Еще как! Хоть встряхнулась. А ты это что?
Борис. Я тут поблизости калымил, проводка там в одной шараге сгорела…
Оля. Чумадан убрать?
Зоя. Че-мо-дан, Оля! (Сдерживается.) Да, вон туда его, пожалуйста, наверх… Опять провода чинишь? Монтер с дипломом! Эх ты, Боря, Боря! Отстаешь ты что-то от жизни! (Берет у него сигарету.)
Борис пожимает плечами, усмехается.
Что-то уже не смешно, Боря?
Борис пожимает плечами.
Оля вспрыгнула на стул, ставит на шкаф чемодан, вытянулась.
Зоя перехватывает взгляд Бориса, каким он покосился на Олю.
Борис. Кадры-то подрастают… клевые… (Тушуется.)
Пауза.
Зоя. Оля! Иди, пожалуйста, все!
Оля спрыгивает, смотрит не понимая.
Иди, я сейчас.
Оля. Куда идти-то? Зачем опять, как Раскладушка?..
Зоя. Иди.
Оля(о Борисе). Он чайку зашел…
Зоя. Хорошо, иди…
Оля. Хочите – пойду. (Выходит.)
Зоя. Понимаешь, я этого жаргона не воспринимаю… И, пожалуйста, при мне…
Борис. Да, все, я, конечно…
Зоя. Извини, но…
Борис. Ты извини…
Зоя выходит. Борис медлит, не зная, пойти ли ему за ней или уйти прочь.
Входит Сима. Издалека испытующе смотрит на Бориса.
Подходит, обнимает, прижимает к груди его голову. Он ткнулся, как маленький.
Часть вторая
3. Филаретова
На сцене и теснота и разлад, все переплелось – это потому, что наша история выходит на люди, наружу, перегородки падают.
Во-первых, три старухи, как три совы, сидят у подъезда: старуха с клюкой, старуха в очках, старуха с термосом.
Во-вторых, появились канцелярские столы: за одним – незнакомый нам Усачев, за другим – тоже чужая для нас Филаретова, лет сорока женщина, в жабо, но с военной выправкой.
В-третьих, Горелов и Аня, мокрые от дождя, входят в квартиру Горелова. Горелов изрядно хмелен.
В-четвертых, Мякишев сидит, нетерпеливо курит как бы у дверей Усачева.
В-пятых, тетя Соня бродит туда-сюда с собачкой на руках.
В-шестых, Сима, уныло подпершись, поет: "Мне кажется, что вы больны не мной…"
В-седьмых, Сережа и Оля смотрят телевизор, смеются. А Зоя неприкаянно то посмотрит тоже, то отойдет.
Кроме того, телефоны звонят, машины стартуют с перекрестка,то радио врывается, то регулировщики свистят, одно перебивается другим.
Филаретова(по телефону). Я диктую, пиши. "На ваш запрос… исходящий номер 026 тире 574 от четырнадцатого февраля сего года директор школы товарищ Мак сообщил… учащиеся 7-го "А" класса Баринов Николай и Баринов Олег были отчислены за хулиганское поведение условно, сроком на неделю… на неделю".
Тетя Соня(старухам). Что делается, вы подумайте! Ай-яй-яй!
Старуха с термосом(басом). На одну ногу наступить, а за другую дернуть! Вот!..
Старуха в очках. А по мне-то, пусть. Не вижу, не слышу.
Старуха с клюкой(кряхтит). Помирать надо, помирать. Глаза на ето на все не глядят.
Мякишев(идет через сцену, переключает телевизор, почти кричит). Третью программу надо смотреть, третью, учебную! (Возвращается.)
Горелов. Ура! Вот мы и дома! (Плюхается в кресло.) Значит, по-твоему, я ему зави… Я? Ему? (Смеется.)
Аня. Хватит, Витя. Дай плащ.
Горелов. Я! Ему!
Аня. Я уйду.
Горелов. Ты не можешь уйти. Потому что все такси идут в парк. А ты пришла ко мне. Вот мой парк. Аллеи!.. Дышите глубже, как говорит один дурачок… И мне в плаще очень хорошо. Давай гулять в моем парке… Я тебе сказал, да? Уже сказал? Что я. Тебя. А?
Аня. Сам ты дурачок.
Зоя(Мякишеву, издалека).Ну что ты дергаешься?
Мякишев(не сходя с места). Потому что я говорил! Устроить ее надо! Учиться! А мы – завтра, завтра! Лето красное пропели, оглянуться не успели!
Зоя. Я виновата?
Мякишев. Не ты виновата! Никто не виноват!
Зоя. Она сама не очень рвалась.
Оля(с места). Ну чего мне учиться-то? Я восемь прошла, хватит.
Зоя. Только не надо – восемь. Скажи – шесть.
Оля. Ей-богу, восемь! (Вспоминая.) Первый, второй… (Беспечно.) Мне и без того хорошо. Я школу-то не люблю.
Мякишев. Оля, мы хотим из тебя человека сделать!
Оля. Нешто я не человек!
Сережа. Правда что!
Мякишев. В общем, я не знаю что! Ни черта не успеваешь. Не было у бабы хлопот.
Зоя. Не у бабы хлопот, а назвался груздем…
Мякишев машет с досадой рукой. Сережа переключает телевизор на музыку.
Сима поет. Тетя Соня подходит к ней – Сима отмахивается. Мякишев идет к столу Усачева, садится.
Филаретова. Диктую дальше. "Однако впоследствии школу больше не посещали…"
Усачев. Ну, ты поподробней немножко…
Мякишев. У меня память хорошая, пожалуйста, только зачем это?
Усачев. Лично мне просто интересно, как ты решился? Тут со своим-то с одним не управишься. Ну а как член бюро я обязан разобраться, мне же поручили… Да чего ты зазернился заранее? Мякишев! Мы ж тебе добра хотим. Давай излагай, а то мы футбол с тобой зевнем сегодня. Три гола будет – вспомнишь меня! Ну!..
Мякишев. Да нечего и рассказывать-то…
Сима поет.
Горелов. Почему дуракам легко? Потому как природа велит, так он и делает. Устал – поспал, оголодал – поел, время пришло – произвел себе подобных. И раздумывать нечего. Пищит котенок под дверью – молочка ему! Вот ты и добрый, вот ты и человек!
Аня. Дался тебе этот котенок!
Горелов. А зачем – он не думает! Что будет – он не думает! Потому что если думать, то ясно!.. Тихо! Ясно! Что мы не имеем права… Поймите: жена, близкие, дети, всякие кошки, мышки – нет! Нельзя этого!.. Вдруг что-нибудь случится?! Как тогда? Вы можете это перенести?.. Вот я один. Меня никому не жалко, и мне никого не жалко. Разве в этом… в моей позиции… В этом больше любви к человеку, чем во всем вашем альтруизме! Да! Я не об-ма-ны-ваю! Не о-бе-щаю!
Аня. Не кричи. Я уже слышала это сто раз. Что ты один. Дай плащ.
Горелов. Тихо! Вы должны понять: жизнь – страшная вещь!
Аня. Интересно. Я устала, я пошла в ванную.
Горелов. Страшная!.. Страшная!..
Старуха с клюкой. Нет, помирать, помирать надоть…
Мякишев(Усачеву, вспоминая). Ну вот. Второй раз приезжаю на станцию – опять никто ничего не знает, поезда не идут, холодно, накурено, на скамейках спят… Но, понимаешь, настроение у меня было отличное… Да! (Смеется, с сожалением.) Месяц дома не был, еду, под самый праздник… От поселка до станции на оленях паренек-комяк домчал, а у меня фляжечка со спиртом в запазухе, мы с ним по глотку сделали, снежком заели…
Усачев. Ты просто под банкой был, Мякишев, так и скажи! (Смеется.)
Мякишев. Не надо. Мы месяц из шахты не вылезали…
Усачев. Универсальная объяснительная, чудак! "Был под банкой". Все прощается.
Смеются.
Мякишев. Дурила! Вспомни, сколько нас зимой трясло с девяносто третьим комбайном! А мы его пустили!
Усачев. Был под банкой, и все дела!
Мякишев. Ладно, ты слушаешь, так слушай. Приехал я, значит, на станцию, а там такая петрушка.
Возможно, Оля приближается к Мякишеву, слушая его.
Вышел на перрон, а там метет, мгла, хоть и день белый… Еще б полминуты – я б обратно ушел, но тут в конце перрона от уборной – такая каменная, беленая уборная, как на станциях бывает, – вижу, фигурка прыг вниз. На коленки упала, вскочила и через пути, через сугробы – вот так влево, наискосок. Я глянул, а оттуда, из-за вагонов, – паровоз задом. По третьему или четвертому пути. Товарняк. Я еще порадовался: ну, думаю, пошли поезда, уедем!.. А она, значит, бежит. И мне видно, что прямо туда, наперерез. Меня вроде толкнуло. Сам не знаю почему. Но как-то не так она бежала, не по делу. А паровоз чешет… Тут я уж как-то больше не раздумывал – прыгнул тоже и за ней. За сугробами она пропала, а паровоз вижу. И чувствую, не догоню. Стал кричать на ходу, шапкой махать… Спасибо, сцепщик спереди на подножке висел… а машинист ни меня, ни ее не видит… Сцепщик кинулся, швырнул ее уже в последний момент. А сам бы паровоз не остановился…
К концу монолога Оля может оказаться рядом с Мякишевым, он обнимает ее за плечи, она заплачет, уткнувшись ему в грудь.
Ну я не могу, понимаешь?.. Я домой, на праздник, а тут такое дело…
Филаретова. "Администрация школы в лице классного руководителя 7-го "А" класса, а также завуча обращалась к родителям Баринова, почему их сын Николай, а также близнец Олег перестали посещать школу, на что было буквально заявлено: "Вы их спросите!" Таким образом, администрация школы в дальнейшем вынуждена была снять с себя ответственность…"
Оля возвращается на место.
Аня приносит Горелову кофе и рюмку. Поит его.
Горелов. Какая щедрость, королева! (Целует руки.) Приказывайте, ваше величество! (Становится на колени.)
Аня. Снимите плащ!
Горелов. О, только не это.
Аня. В таком случае, сударь, мне придется послать вас… в страшную ссылку.
Горелов(обнимает ее ногу).О, пощадите!
Филаретова. Черт знает что люди творят! (Кладет трубку.) Нет, так мы не построим!..
Зоя начинает переодеваться, глядит на часы. Сережа и Оля уходят.
Усачев. А мой! Как в этот, понимаешь, переходный возраст вступил – ну, конец! Из пионерлагеря-то это он сбежал – слышал, шум тут был на весь НИИ? Мой. Дисциплина, видишь, ему надоела. Два дня искали, вожатая седая стала, а он к бабушке подался в Смоленск!
Мякишев. Слушай, Усачев, дайте вы мне самому с этим разобраться, я ж не маленький.
Усачев. Да я разве против? Но мне что-то доложить надо?
Мякишев. Вот и доложи: Мякишев, мол, сам разберется. Хочешь, вместе к Николаю Ионычу зайдем?..
Усачев. Мне же поручили, Мякишев! Письмо поступило? Реагировать надо?
Мякишев. Мне бы показали.
Усачев. Письмо? Да оно не у меня. Зачем тебе? Глупое письмо… Да ты не переживай, что ты, ей-богу! Разве мы тебя не знаем! Дадим отповедь в случае чего!..
Сима поет. Оля возвращается с раскладушкой. Облокотясь на нее, продолжает смотреть телевизор.
Аня(гладит, успокаивает Горелова). Притихни, притихни, ну, хватит…
Горелов. Конечно, хорошо быть добрым, но как? Хлопот не оберешься. Все к тебе полезут. Профессия: делальщик добра. (Смеется.) Один попробовал – один! – его две тыщи лет забыть не могут! Мы произошли от обезьянки презиодаписа, мы только вчера с четверенек поднялись, мы хитрые, злые животные, помещенные в опасную, непостижимую для нас среду обитания. В борьбе за существование нет места альтруизму, это выдумка богатых бездельников!
Аня. Интересно.
Горелов. Я давно понял, давно: ничего нельзя делать. Ты ничего никому не делаешь, и тебе не сделают…
Аня. Витя!
Горелов. Нет, я уважаю профессионализм, пожалуйста! У вас эмоции, движения души, сострадание? Извольте! Изучите, взвесьте, запрограммируйте, и пусть машина вам выдаст: делать или не делать ваше добро!.. Да-да, это не так смешно! Это будет моральнее, уверяю вас! Ибо мораль вот здесь! (Стучит себе в лоб.) Мыслить правильно и поступать умно – вот добро! Умейте делать добро!
Аня все-таки стаскивает с него плащ.
Не надо, мадам. Я вас не знаю. В плащах спать замечательно – сухо… Но в том-то и дело! Кто способен мыслить правильно и умно поступать? Кто?..
Аня. Ты, только ты один.
Горелов. Извините… не надо… я не нуждаюсь ни в ком…
Аня. Помолчи, несчастный… (Продолжает раздевать его.)
Сима поет.
Усачев. Значит, так она у тебя и живет? А учиться? Работать?
Мякишев. Понимаешь, в том и дело! Паспорта еще нет, только в ноябре получит, мне обещали насчет вечерней школы, придется, правда, схимичить…
Усачев(смотрит на часы). Я вижу, тебе бы вообще-то помочь надо…
Мякишев. Не мешали бы, и на том спасибо.
Усачев. Ладно обижаться! Нам ведь главное, чтоб ясность была.
Мякишев. Ну какая еще ясность?
Усачев. Полная, Мякишев, полная! Ну, бежим, а то зевнем первый тайм как пить дать!
Пожимают руки. Усачев треплет Мякишева по плечу, уходит. Мякишев медлит.
Тетя Соня(Симе). Симочка, что же будет?
Сима отмахивается, уходит, тетя Соня – за ней.
Горелов. Хорошо, я тебя повеселю… Идет пьяный по берегу. Видит – часы. Поднял, послушал. "Тик-так, тик-так". "Живая еще", говорит, и в море их!
Аня. В третий раз рассказываешь, несчастный! (Уводит его.)
Вперед выступает Зоя – в плаще, с зонтиком, сумкой.
А у себя за столом встает и закуривает Филаретова.