Толстый доктор по ошибке Жмет мне ногу под столом. Я страдаю и терплю.
Инженер зудит на скрипке.
Примирясь и с этим злом,
Я и бодрствую, и сплю.
Что бы вслух сказать такое? Ну-ка, опыт, выручай! "Попрошу… еще стакан"…
Ем вчерашнее жаркое,
Кротко пью холодный чай
И молчу, как истукан. [1908] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
ЕВРОПЕЕЦ
В трамвае, набитом битком,
Средь двух гимназисток, бочком, Сижу в настроеньи прекрасном.
Панама сползает на лоб.
Я – адски пленительный сноб, В накидке и в галстуке красном.
Пассаж не спеша осмотрев,
Вхожу к "Доминику", как лев, Пью портер, малагу и виски.
По карте, с достоинством ем
Сосиски в томате и крем, Пулярдку и снова сосиски.
Раздуло утробу копной…
Сановный швейцар предо мной Толкает бесшумные двери.
Умаявшись, сыт и сонлив,
И руки в штаны заложив, Сижу в Александровском сквере.
Где б вечер сегодня убить?
В "Аквариум", что ли, сходить, Иль, может быть, к Мэри слетаю?
В раздумье на мамок смотрю,
Вздыхаю, зеваю, курю И "Новое время" читаю…
Шварц, Персия, Турция… Чушь!
Разносчик! Десяточек груш… Какие прекрасные грушки!
А завтра в двенадцать часов
На службу явиться готов, Чертить на листах завитушки.
Однако: без четверти шесть.
Пойду-ка к "Медведю" поесть, А после – за галстуком к Кнопу.
Ну как в Петербурге не жить?
Ну как Петербург не любить Как русский намек на Европу? [1910] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
КУХНЯ Тихо тикают часы На картонном циферблате. Вязь из розочек в томате И зеленые усы.
Возле раковины щель Вся набита прусаками, Под иконой ларь с дровами И двугорбая постель.
Над постелью бывший шах, Рамки в ракушках и бусах,В рамках – чучела в бурнусах И солдаты при часах.
Чайник ноет и плюет. На окне обрывок книжки: "Фаршированные пышки", "Шведский яблочный компот".
Пахнет мыльною водой, Старым салом и угаром. На полу пред самоваром Кот сидит как неживой.
Пусто в кухне. "Т 1000 ик" да "так". А за дверью на площадке Кто-то пьяненький и сладкий Ноет: "Дарья, четвер-так!" [1922] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
В РЕДАКЦИИ ТОЛСТОГО ЖУРНАЛА Серьезных лиц густая волосатость И двухпудовые, свинцовые слова: "Позитивизм", "идейная предвзятость", "Спецификация", "реальные права"…
Жестикулируя, бурля и споря, Киты редакции не видят двух персон: Поэт принес "Ночную песню моря", А беллетрист – "Последний детский сон".
Поэт присел на самый кончик стула И кверх ногами развернул журнал, А беллетрист покорно и сутуло У подоконника на чьи-то ноги стал.
Обносят чай… Поэт взял два стакана, А беллетрист не взял ни одного. В волнах серьезного табачного тумана Они уже не ищут ничего.
Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта Метнул глаза: "Прозаик или нет?" Поэт и сам давно искал ответа: "Судя по галстуку, похоже, что поэт"…
Подходит некто в сером, но по моде, И говорит поэту: "Плач земли? .." – "Нет, я вам дал три "Песни о восходе" И некто отвечает: "Не пошли!"
Поэт поник. Поэт исполнен горя: Он думал из "Восходов" сшить штаны! "Вот здесь еще "Ночная песня моря", А здесь – "Дыханье северной весны"".
– "Не надо, – отвечает некто в сером:У нас лежит сто весен и морей". Душа поэта затянулась флером, И розы превратились в сельдерей.
"Вам что?" И беллетрист скороговоркой: "Я год назад прислал "Ее любовь"". Ответили, пошаривши в конторке: "Затеряна. Перепишите вновь".
– "А вот, не надо ль?– беллетрист запнулся.Здесь… семь листов – "Последний детский сон"". Но некто в сером круто обернулся В соседней комнате залаял телефон.
Чрез полчаса, придя от телефона, Он, разумеется, беднягу не узнал И, проходя, лишь буркнул раздраженно: "Не принято! Ведь я уже сказал!.."
На улице сморкался дождь слюнявый. Смеркалось… Ветер. Тусклый, дальний гул. Поэт с "Ночною песней" взял направо, А беллетрист налево повернул.
Счастливый случай скуп и черств, как Плюшкин. Два жемчуга опять на мостовой… Ах, может быть, поэт был новый Пушкин, А беллетрист был новый Лев Толстой?!
Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку Надуй им жабу, тиф и дифтерит! Пускай не продают души в рассрочку, Пускай душа их без штанов парит… Между 1906 и 1909 Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
"СМЕХ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ"
(1809-1909)
Ах, милый Николай Васильич Гоголь! Когда б сейчас из гроба встать ты мог, Любой прыщавый декадентский щеголь Сказал бы: "Э, какой он, к черту, бог? Знал быт, владел пером, страдал. Какая редкость! А стиль, напевность, а прозрения печать, А темно-звонких слов изысканная меткость?.. Нет, старичок… Ложитесь в гроб опять!"
Есть между ними, правда, и такие, Что дерзко от тебя ведут свой тусклый род И, лицемерно пред тобой согнувши выи, Мечтают сладенько: "Придет и мой черед!" Но от таких "своих", дешевых и развязных, Удрал бы ты, как Подколесин, чрез окно… Царят! Бог их прости, больных, пустых и грязных, А нам они наскучили давно.
Пусть их шумят… Но где твои герои? Все живы ли, иль, небо прокоптив, В углах медвежьих сгнили на покое Под сенью благостной крестьянских тучных нив? Живут… И как живут! Ты, встав сейчас из гроба, Ни одного из них, наверно, б не узнал: Павлуша Чичиков – сановная особа И в интендантстве патриотом стал
На мертвых душ портянки поставляет (Живым они, пожалуй, ни к чему), Манилов в Третьей Думе заседает И в председатели был избран… по уму. Петрушка сдуру сделался поэтом И что-то мажет в "Золотом руне", Ноздрев пошел в охранное – и в этом Нашел свое призвание вполне.
Поручик Пирогов с успехом служит в Ялте И сам сапожников по праздникам сечет, Чуб стал союзником и об еврейском гвалте С большою эрудицией поет. Жан Хлестаков работает в "России", Затем – в "Осведомительном бюро", Где 1000 чувствует себя совсем в родной стихии: Разжился, раздобрел,– вот борзое перо!..
Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки, Попавши в плен к писателям modernes*, Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки, Истасканные блудом мелких скверн… Ах, милый Николай Васильич Гоголь! Как хорошо, что ты не можешь встать… Но мы живем! Боюсь – не слишком много ль Нам надо слышать, видеть и молчать?
И в праздник твой, в твой праздник благородный, С глубокой горечью хочу тебе сказать: "Ты был для нас источник многоводный, И мы к тебе пришли теперь опять,Но "смех сквозь слезы" радостью усталой Не зазвенит твоим струнам в ответ… Увы, увы… Слез более не стало,
И смеха нет".
* Модернистам (франц.).– Ред. 1909 Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
НЕДОРАЗУМЕНИЕ Она была поэтесса, Поэтесса бальзаковских лет. А он был просто повеса, Курчавый и пылкий брюнет. Повеса пришел к поэтессе. В полумраке дышали духи, На софе, как в торжественной мессе, Поэтесса гнусила стихи: "О, сумей огнедышащей лаской Всколыхнуть мою сонную страсть. К пене бедер, за алой подвязкой Ты не бойся устами припасть! Я свежа, как дыханье левкоя, О, сплетем же истомности тел!.." Продолжение было такое, Что курчавый брюнет покраснел. Покраснел, но оправился быстро И подумал: была не была! Здесь не думские речи министра, Не слова здесь нужны, а дела… С несдержанной силой кентавра Поэтессу повеса привлек, Но визгливо-вульгарное: "Мавра!!" Охладило кипучий поток. "Простите…– вскочил он,– вы сами…" Но в глазах ее холод и честь: "Вы смели к порядочной даме, Как дворник, с объятьями лезть?!" Вот чинная Мавра. И задом Уходит испуганный гость. В передней растерянным взглядом Он долго искал свою трость… С лицом белее магнезии Шел с лестницы пылкий брюнет: Не понял он новой поэзии Поэтессы бальзаковских лет. [1909] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
ПЕРЕУТОМЛЕНИЕ (Посвящается исписавшимся "популярностям") Я похож на родильницу, Я готов скрежетать… Проклинаю чернильницу И чернильницы мать!
Патлы дыбом взлохмачены, Отупел, как овца, Ах, все рифмы истрачены До конца, до конца!..
Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда, Но этим не был я смущен, поверьте, никогда Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал, И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал.
Паралич спинного мозга? Врешь, не сдамся! Пень – мигрень, Бебель – стебель, мозга – розга, Юбка – губка, тень – тюлень.
Рифму, рифму! Иссякаю К рифме тему сам найду… Ногти в бешенстве кусаю И в бессильном трансе жду.
Иссяк. Что будет с моей популярностью? Иссяк. Что будет с моим кошельком? Назовет меня Пильский дешевой бездарностью, А Вакс Калошин – разбитым горшком…
Нет, не сдамся… Папа – мама, Дратва – жатва, кровь – любовь, Драма – рама – панорама, Бровь – свекровь – морковь… носки! [1908] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
ДВА ТОЛКА Одни кричат: "Что форма? Пустяки! Когда в хрусталь налить навозной жижи Не станет ли хрусталь безмерно ниже?"
Другие возражают: "Дураки! И лучшего вина в ночном сосуде Не станут пить порядочные люди".
Им спора не решить… А жаль! Ведь можно наливать… вино в хрусталь. [1909] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
НЕТЕРПЕЛИВОМУ Не ной… Толпа тебя, как сводня, К успеху жирному толкнет, И в пасть рассчетливых тенет Ты залучишь свое "сегодня".
Но знай одно – успех не шутка: Сейчас же предъявляет счет. Не заплатил – как проститутка, Не доночует и уйдет. [1910] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
СИРОПЧИК (Посвящается "детским" поэтессам)
Дама, качаясь на ветке, Пикала: "Милые детки! Солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку…"
Дети, в оконные рамы Хмуро уставясь глазами, Полны недетской печали, Даме в молчаньи внимали. Вдруг зазвенел голосочек: "Сколько напикала строчек?" [1910] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
НЕДЕРЖАНИЕ У поэта умерла жена… Он ее любил сильнее гонорара! Скорбь его была безумна и страшна Но поэт не умер от удара.
После похорон пришел домой – до дна Весь охвачен новым впечатленьем И спеша родил стихотворенье: "У поэта умерла жена". [1909] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
ЧЕСТЬ Когда раскроется игра Как негодуют шулера! И как кричат о чести И благородной мести! [1910] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
ВЕШАЛКА ДУРАКОВ
1
Раз двое третьего рассматривали в лупы И изрекли: "Он глуп". Весь ужас здесь был
в том, Что тот, кого они признали дураком, Был умницей,– они же были глупы,
2
"Кто этот, лгущий так туманно, Неискренно, шаблонно и пространно?" – "Известный мистик N, большой чудак". – "Ах, мистик? Так… Я полагал – дурак".
3
Ослу образованье дали. Он стал умней? Едва ли. Но раньше, как осел, Он просто чушь порол, А нынче – ах злодей Он, с важностью педанта, При каждой глупости своей Ссылается на Канта.
4
Дурак рассматривал картину: Лиловый бык лизал моржа. Дурак пригнулся, сделал мину И начал: "Живопись свежа… Идея слишком символична, Но стилизовано прилично" (Бедняк скрывал сильней всего, Что он не понял ничего),
5
Умный слушал терпеливо Излиянья дурака: "Не затем ли жизнь тосклива, И бесцветна, и дика, Что вокруг, в конце концов, Слишком много дураков?" Но, скрывая желчный смех, Умный думал, свирепея: "Он считает только тех, Кто его еще глупее,"Слишком много" для него… Ну а мне-то каково?"
6
Дурак и мудрецу порою кровный брат: Дурак вовек не поумнеет, Но если с ним заспорит хоть Сократ,С двух первых слов Сократ глупеет!
7
Пусть свистнет рак, Пусть рыба запоет, Пусть манна льет с небес,Но пусть дурак Себя в себе найдет Вот чудо из чудес! Между 1909 и 1910 Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
* * * Жестокий бог литературы! Давно тебе я не служил: Ленился, думал, спал и жил,Забыл журнальные фигуры, Интриг и купли кислый ил, Молчанья боль, и трепет шкуры, И терпкий аромат чернил…
Но странно, верная мечта Не отцвела – живет и рдеет. Не изменяет красота Всё громче шепчет и смелеет. Недостижимое светлеет, И вновь пленяет высота…
Опять идти к ларям впотьмах, Где зазыванье, пыль и давка, Где все слепые у прилавка Убого спорят о цветах?.. Где царь-апломб решает ставки, Где мода – властный падишах…
Собрав с мечты душистый мед, Беспечный, как мечтатель-инок, Придешь сконфуженно на рынок Орут ослы, шумит народ, В ларях пестрят возы новинок,Вступать ли в жалкий поединок Иль унести домой свой сот?.. 1912 Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.