Замечательный специалист по истории Русской Катакомбной церкви, истории дворянской усадьбы и быта, художник-иконописец Алексей Глебович Смирнов глубоко переживал духовно-нравственный кризис России. Эти переживания он изложил в своей "мемуарной публицистике" в нескольких номерах журнала "Зеркало" (Израиль, Тель-Авив), постоянным автором которого он являлся с 2004 по 201о гг. и в очерке о Русской православной Катакомбной церкви и Киевском подпольном монастыре "Угасшие непоминающие в беге времени". (Альманах "Символ", Париж. 1998, №40, декабрь. С. 160-296).
"У нас народу много, а Людей нет" – часто в наших беседах любил повторять Алексей Глебович.
Алексей Глебович полагал, что понимание смысла человеческого бытия всецело находится в компетенции религии, что акты человеческого сознания не подлежат научному анализу.
Человеческую сущность А. Смирнов, как и А. Шопенгауэр, рассматривал с позиции крайнего пессимизма, но в отличие от немецкого философа, его пессимизм сопровождался традиционным русским состраданием и жалостью к этой "двуногой грешной твари Божьей". В этом сострадательном взгляде на "падшего человека" он был в своем творчестве заодно с Ф.М. Достоевским – великим знатоком "изнанки человеческой души".
Алексей Глебович, как и я, считал, что привычная интерпретация истории и ключевых исторических фактов связана с властью, что политика вне морали и нравственности есть наихудшее из всех зол.
Влияние безнравственной власти на историю проявляется при написании учебников истории. Здесь у власти всегда появляется соблазн интерпретировать исторические события в свою пользу, или исключить критику каких-либо глобальных исторических событий. Все правители всегда любили, чтобы исторические факты укрепляли их авторитет и делали их имена бессмертными в пределах человеческой истории.
У Алексея Глебовича, по его неоднократным высказываниям, как и у Карамзина и Костомарова, история Московской Руси и России "не терпит оптимизма". Та археографическая работа, которую он проводил последние годы жизни, и критическое отношение к источникам привели его к необходимости признать недостоверными (и порой лживыми) отдельные "блестящие" эпизоды русской истории, считавшиеся до сих пор прочно установленными.
Алексей Глебович считал, что настоящий историк должен быть еще и знающим архивистом и археографом – по убеждению. В лице Алексея Глебовича Смирнова счастливо соединялись историк-мыслитель и художник, сатирик и публицист. Все его заметки и статьи написаны в жанре исторической публицистики, в них сквозят идеи народной истории.
Весьма резко и негативно А.Г. отзывался о скороспелых "исторических расследованиях" "модных" сегодня журналистов, аналитиков и политологов, о документально-исторических телефильмах, в которых уже фальсифицированная история повторно фальсифицировалась авторами на основе свежего исторического анекдота и порождала новые мифы и легенды.
А.Г. считал, что мораль и история, мораль и политика – это вещи, между которыми обязательно должна быть позитивная связь. Есть моральные границы, которые нельзя переступать ни в науке, ни в экономике, ни в политике.
"Настоящая власть – это ответственная власть", – часто повторял Алесей Глебович.
А.Г. считал, что для настоящего историка-профессионала и простого любителя истории высшей целью должно быть отстаивание исторической правды, раскрытие правды, ибо любая (даже страшная) правда – лучше самой красивой лжи. В этом мы с А.Г. были всегда солидарны и это скрепляло нашу пятнадцатилетнюю интеллектуальную дружбу.
А.Г. обладал феноменальной памятью, он хранил в голове множество мелких исторических, на первый взгляд незначительных, деталей, касающихся многих тайн российской советской истории, раскрыть которые не удается до сих пор. У него была своя трактовка политических репрессий 1937 года.
Он считал, что сталинские репрессии были основным инструментом не только в борьбе с оппозиционной "ленинской гвардией", но и средством по выколачиванию награбленных в России богатств из видных деятелей Коминтерна и большевистской верхушки. Таким образом, утверждал Алексей Глебович, Сталин возвращал в советскую казну царское золото и драгоценности для построения социализма в одной стране.
А.Г. обладал огромной уникальной информацией, касающейся биографий известных деятелей русской и советской культуры и политики. Он высоко ценил как исторический источник исповедальные мемуары, в основе которых лежит не предсмертное оправдание своих греховных дел и поступков, а покаяние во имя спасения своей души.
Такой настоящей исповедью А.Г. считал "Исповедь" блаженного Августина, которая ценна для читателя, по его мнению, и глубоким анализом своего внутреннего мира, и беспощадной оценкой внешнего мира, современного общества, которое нисколько не обеспокоено тем, как уберечь и защитить от зла входящего в него нового члена.
Особый интерес Алексей Глебович проявлял к личным, семейным архивам, он считал их кладезем уникальных документов по истории родного края, глубоко переживал гибель домашних библиотек, личных документов, дневников и мемуаров своих земляков-мытищинцев.
Алексей Глебович являлся авторитетным знатоком исторических и культурных ценностей, сохранившихся на Мытищинской земле, автором многих публикаций по краеведению. Среди них из серии "Выдающиеся люди края" мне особенно понравилась его миниатюрная книжечка "ДАНИИЛ АНДРЕЕВ и его окружение" (М. Изд-во "Альфа-Композит", 1998). Алексей Глебович бережно хранил свой уникальный архив, в котором имелись рукописи, альбом стихов, единственный список поэмы "Монсельват", отдельные старые фотографии Даниила Андреева и его единоутробного брата поэта-символиста и прозаика Вадима, а также цикл стихотворений "Отроги гор" давнего друга Даниила, последнего русского поэта-символиста и мистика Александра Викторовича Коваленского (1897–1965).
В последние годы жизни Алексей Глебович мечтал даже создать под эгидой Общества "Мемориал" солидное издание подобное "Российскому архиву", своего рода археографический ежегодник под условным названием "Семейный архив эпохи большевизма в России".
Это как раз были годы интенсивного сбора и обработки документальных материалов и свидетельств жертв большевистской системы насилия в Мытищах для "Книги Памяти жертв политических репрессий" (М. 2009). Некоторых из составителей этой Книги (Рахиль Нисневич и Александру Березняцкую) он знал лично и глубоко уважал.
Алексей Глебович считал необходимым развенчивать историческую ложь в биографиях видных советских государственных и партийных деятелей, а также вождей и агентов Коминтерна. Алексею Глебовичу претило "обольшевичивание" биографий, которое с 1918 года превратилось чуть ли ни в механизированный, производственный процесс.
Все биографические статьи о видных советских партийных и государственных деятелях в советских энциклопедических словарях он презрительно называл "советскими святцами", которым ни в коем случае не следует верить.
У А.Г. был целый блок (картотека) биографических сведений, касающихся сотрудничества (по разным причинам) потомственного и служилого российского дворянства, генералов и офицеров царской армии с большевистским режимом.
Тема сотрудничества российского дворянства с безбожной властью большевиков глубоко волновала и постоянно ранила А.Г., но он с фанатичным упорством наполнял ее все новыми и новыми фактами, устными и письменными свидетельствами. На почве этих археографических изысканий у него родилась оригинальная тема: "Борьба белой эмиграции с III Интернационалом", раскрыть которую он не смог по состоянию здоровья и рекомендовал мне заняться ею, используя для этого ключевые и второстепенные источники.
Отчасти "биографическая картотека" Алексея Глебовича напоминает мне знаменитый биографический справочник-каталог видного литературоведа и пушкиниста Б.Л. Модзалевского (1874–1928) В своей картотеке А.Г. как бы продолжает труд Модзалевского, прослеживая дальнейшую судьбу виднейших деятелей русской культуры, оказавшихся после 1917 года в белой эмиграции.
А.Г. считал, что большевики "мифологизировали" биографии своих героев и вождей в духе Госдепа США и "Документа 68", которые предусматривали создание легенд политикам-марионеткам для "очищения" их грязных биографий и возвеличивания их деятельности в глазах мировой общественности.
Оценки, которые А.Г. давал многим современным российским и зарубежным политикам, были, как правило, жесткими, сжатыми и беспощадно убийственными, или, выражаясь по-современному, некорректными.
"Историку и писателю непозволительно раболепно сюсюкать с властью, ежечасно видя великое разорение России", – говорил он, когда речь заходила об очередном экономическом или политическом скандале.
Кроме формирования картотеки "правдивых персоналий", А.Г. много времени тратил на сбор уникальной информации по истории Коминтерна и тайных обществ с ним связанных, по истории Донского края, Белого движения, белой иммиграции и РОВС.
Незадолго до своей кончины А.Г. обдумывал написание исторического очерка о пагубной роли международного масонства на развитие белого движения, в частности о загадочной деятельности масона-мецената Фондаминского среди русского офицерства в Париже и Берлине. Как я понял, А.Г. признавая огромную роль международного масонства в революционном движении в Западной Европе и в России, весьма скептически относился к российскому масонству, называя его сетью "клубов для времяпрепровождения романтически настроенных либеральных господ".
По утверждению А.Г., многие видные правительственные чиновники Российской империи были масонами Великой провинциальной ложи, ложи Ищущих Манны Небесной в Москве, ложи Трех Добродетелей в Петербурге, а также ложи Эвксинского Понта в Одессе.
Так, например, глава МВД России граф и масон В.П. Кочубей ежемесячно докладывал императору о жизни и деятельности масонских лож в России. Настоящие же масоны, по мнению А.Г., прятались за ширму этих "игрушечных", легальных российских лож и занимались на Западе своим прямым делом – импортом революции в Россию.
А.Г. имел свой взгляд на историю Великого большевистского грабежа в 1918–1938 гг., осуществляемого ОГПУ-НКВД и Коминтерном. Эта тема являлась для историка и публициста А.Г. Смирнова ключевой . Она во многом объясняла трагедию русского народа в эпоху построения великой советской империи, а также помогала определить ту огромную цену, которую пришлось народу заплатить за построение социализма в отдельно взятой стране.
Русский народ он считал многовековым заложником имперских амбиций своих жестоких правителей. Но имперское служение русского народа, по его мнению, не беспредельно, сегодня оно иссякает и теряет свой мессианский смысл.
В последней, предсмертной статье "Идеологическая платформа современного русского монархизма" А.Г. Смирнов писал:
"Россия не страна мелочных крохоборов и трясущихся от жадности ростовщиков – мы страна Великих Идей и надмирных багровых горизонтов, и только при таких перспективах мы все русские можем нормально и спокойно жить и снова делать свою историю, а не прозябать в лужах грязи, пропахших сивухой.
Идея Западной Империи выветрит из умственно отсталых незрелых молодых голов неонацистские, необольшевистские и неотроцкистские настроения и люди, отравленные этими миазмами прошедшего века войн и предательств, наконец, обретут легитимное и разумное направление и перестанут маршировать в пустоту, оскверняя и так опозоренные столетним большевистским мраком улицы русских городов".
Об авторе
АПОСТОЛОВ Анатолий Геннадьевич (1943), историк, публицист, прозаик, поэт, член Московской городской писательской организации Союза писателей России, член-корреспондент Международной Кирилло-Мефодиевской академии славянского просвещения.
Творчество А.Г. Апостолова многопланово и многогранно. В сборнике стихов и прозы "Озябший ангел" (М. 2007), удостоенном МПО СП РФ ордена им. Маяковского как лучшая книга 2008-2011 гг., представлен весь спектр его религиозно-философских и своеобразных мировоззренческих переживаний.
А.Г. Апостолов – автор нескольких книг стихов и прозы: "Из глубины нездешней" (М.1998), "Мучительно хочу быть человечным" (М. 1999), "Об известном и забытом" (М. 2000), "Как продать ближнего. Донос как способ существования" (М. 2003), "Высокое предназначение" (М. 2005), "Озябший ангел" (М. 2007) и др.
То, что автор не смог выразить в стихах, было выражено им в социальной публицистике и в научно-популярных очерках и статьях в периодической печати в конце 90-х годов ХХ века – "Новая газета", "Московский литератор", "Подмосковье", "Домашнее чтение", "Народная газета", "Наша Губерния"; в журналах "Москва", "Каприз", "Поэзия", "Московский вестник", "Дом Ростовых"; в сборниках стихов и прозы "Полдень", "Мужи и Музы", в альманахах "Академия поэзии" и "Отчее слово. Поэты Москвы о Боге и Вере".
По своему содержанию сборник стихов "За Храмовой стеной" – является прямым продолжением темы высокого предназначения человека и своеобразной данью памяти тех людей, на чью долю такое предназначение выпало.
В сборнике стихов "За Храмовой стеной" к прежним мотивам отчуждения и внутренней эмиграции добавляется тотальное одиночество лирического героя, с его особой многовековой "античной тоской", которая часто проявляется в людях накануне гибели очередной цивилизации.
Звуки Земли и звуки Небес вступают в резонанс и создают в чувствительной душе читателя глубокие трансцендентальные переживания.
Поэт Михаил Фридман