Варварство - Ринат Валиуллин 7 стр.


Рассталось нерасставаемое,
банк отношений отказал в кредитах на ласки,
вчера эмоций войска мамаевы
хлынули из бутыли уст шампанским.

Внутренность, пусто, простор
или остекленение,
будто пробрался вор
и вынес что-то бесценное.

Звонить – не звонить?
Даже вещи сочувствуют,
барышами никчёмности изъевши.
Минута молчания превращает в отсутствие,
вливаемся в клуб одиноких мужчин и женщин.

Настроение покончило с собой
выстрелом в улыбку.
Надо бы переклеить обои
в городе, хочу с жареными золотыми рыбками.

Незнакомство в кафе

Не переживая над тем, что рядом нет океана,
представляю его, заказав капучино.
Из фарфоровых берегов его ванны
выходит женщина на разговор с мужчиной.

Мысль в извилинах дыма затерялась
от симпатии до господства.
Круглый остров стола подчеркнул бескрайность,
не обязывает незнакомство.

Бледность лиц под тазик луны,
души вывернуты, как самыми близкими.
Обещает оно продолжение, но не сулит,
не выласкивает, не обыскивает.

Инфинитив

Я безличный, как инфинитив,
недолюбленный, как дитя,
шагами любовный треугольник очертив,
вырванный из нормальной жизни,
по железнодорожным путям нервов настиг тебя,
стал ещё ближе,

чтобы подставить лицо пощёчинам поцелуев,
дать договорить сердцу.
Слышишь, как оно волнуется,
живя со мной по соседству?

Мне ли объяснять, как ты меня любишь,
мне ли глаза закрыть на это.
Смотри, как любовь проходит, ссутулившись,
йогой твоего смятения ей не разогнуть скелета.

Вот объятия руки, как улицы,
гуляй и радуйся рядом с богом.
Рядом с тобой я всесильный, как революция,
чувства нахлынули кровопролитием багровым.

Первый! Первый! Я второй или третий,
в твоих отношениях чёрт сломал всё и
госпитализирован.
Ты не ангел, значит можешь ответить,
я не дезертирую.

Любишь? Это крем или майонез,
от всеобщей безвкусицы не ощущаю вкуса.
Огинский, сыграйте нам полонез,
будем танцевать, пока остальные мнутся.
Не любишь? Кто-то третий
рано или поздно уходит
или его оставят, как багаж, не заметив.
Окурок бросится искать курок, который всегда
на взводе.

Женщина между двумя мужчинами одинока
от переизбытка внимания.
Что же приятней: преступление… Порока
или выслезанное наказание?

Все ещё любишь? В этом
твоя невинность словно.
Дай, выкурю безудержно сигаретой
тебя и твою неровность.

В голове ни одной мысли,
смыто бриллиантами твоих зрачков.
Тебя обнимаю, купаясь
в шёлке, вызолоченным парчой.
Утром оклемаемся.

Адмиралтейство

Здесь
вены каналов, улиц,
площадей
заспанные лица.
Небо подсело на иглу… город-кащей
пасмурность колет шприцем.

Медленная кровь людей и машин,
переливание бессонницы.
Раньше поднялся, кто за гроши
рабствовал и горбился.

Братья брь

Сентябрь, октябрь, ноябрь.
Все в очереди скучно,
никто вперёд не лезет.
В парке размножение швабр,
лес оголяя впопыхах, наружность
сбрасывает хлам ненужный.

Дня не одолжит месяц
своему ближайшему собрату,
жадный до безумства.
От этого старея, перебесится
природа. И безвкусно
разденется, не выключая люстру.

Сентябрь… больше не пишите,
не читает, листья разбросал,
перенасыщен вдохновением.
Не лейте, он не пьёт, подшитый.
Его не жажда мучает – роса
на облысении.

Диалог с моралью

Ваше высочество, мораль,
падаю осенней прозой
под солнца настенного бра,
читайте по листьям метаморфозы.

Птицы сентиментальны,
даже не буду пытаться их перепеть.
Они и так улетят в кунжутовое, миндальное.
Могу отписаться в стол,
если не влезет в степь.

Иду с конвертом по минному полю,
и вас окружили грустные мины?
Уволить их всех? Уволю.
Ни мяса с них, ни эндорфинов.

Опять вы сошли с ума
или столкнули вас.
Забьётся в клетке тумана
пульсирующий кровью Марс.
Как мысль себе не принадлежит,
попали под чьё-то влияние.
Земли ревнивый сожитель,
умойте сердце под душем кровоизлияния.

Другие игры. Уберите игрушки,
любвеобильного поток
снесёт ваше мирское, скучное.
Слышите, как уходит детство… Топ, топ, топ.

Колье

На цепь размышлений
собаку злую
больших поражений,
что выгуливал,
посажу вместе с печенью
в кругу самых близких,
в глазах твоих гречневых,
под старые диски.

Взаимный залог

Я разговаривал с собой
и в этом бреде
искал насильственно покой
с оттенком бледным.
Переизбыток наших чувств
на недостатке
внимания и его уст,
как беспорядка.

То есть не серости сплошной,
а вдохновения,
которое на ней взошло,
хотя и медленно.

Души не чаял, это да,
ВИНил, неЧАИл,
как в сиротеющих садах
твоих прощаний.

Стал собутыльником с собой,
и в этой пище
тебя Мадонной молодой
украл Да Винчи.

Пропажа… В люди побежал
а там кладбище,
их красота ушла в овал,
внутри безличие.

Оно пугало наготой
и лицемерием.
Мы не были, кем был на тот
момент во времени.
Я рассуждал о чистоте
и связи с миром,
что пропаганден, как и те,
сбесившись с жиру.

Твердил мозги могуществом
своих отверстий,
могу ли я, как существо,
поверить сердцу.

Пенсионный смотритель

Намыльте мне лицо плохими новостями,
вывесите лапшу,
где губы ваши загребают горстями,
чешите, чешите язык,
я тоже что-нибудь почешу.

Вам ли обещано разбазаривать
гниющему в вере народу,
лица избытком расхаривая,
тычетесь с экрана мордой.

Грабьте, жрите и по кругу далее,
пока и это не посчитаете скукой,
губы ли те, что засалены,
политики ли те, что суки.

Пока нефть в ваших жилах
будоражит куриный мозг,
время окончательно выживет
последних из стариков.

Вчера, 11.37

Не ударивший пальцем о палец,
не покупающий любви из-за души бедности,
переживаю внутреннего мира апокалипсис
без тебя… Я комплекс неполных ценностей.

Целую воздух, трачу почём зря
кислорода прозрачный мёд,
в то время как наши инопланетяне-друзья,
возможно, голодают на вакууме среди звёзд.

Они нам сигнализируют
светилами окон
(подбирают на орбиту вышедшие души),
что при жизни те паразитировали
в поисках чего-то лучшего
и всё же сдохли.

Как род вырождается,
и я когда-нибудь чувствами вылюблюсь
в убогие из дерзкого,
сегодня же гуляем: возьму под уздцы троллейбус,
верхом прокачу по Невскому.

Пусть выпучит глаза витрин архитектура,
город побежит огнями нас провожать,
в память краеведческого музея штукатуря
транспорта оседланного ржач.

Зачем ты меня любишь так… Так сильно,
как республику пьяную демократия.
Тебе меня не выгулять бесхребетной рептилией,
с намордником из симпатий.

Всё, на что я способен,
вытребовать у музы стихов сырых.
Ты их развесишь бельём или воблой
предложений сердечно-ручных порыв.

Снимешь уголок в коммуналке
моего сердца,
приобретёшь недвижимость.
Не двигайся.
Мне до сих пор безумно жалко,
что раньше не поселил тебя в алых обоев хижину.

Алкогольные реки…

Алкогольные реки,
табачные облака.
Я плыву за бессмертием,
цель, как всякая цель, – далека.

Сверху небом забота,
снизу небом женщина.
Мир прислушивается к сотовому,
на войне, возмущаясь, женится.

По залёту души прилив,
просматривалось отчётливо,
там, где ненависть по любви,
там и брак по расчёту.

Алкогольные реки,
табачные облака.
Я достигну бессмертия,
раз смертельна цена.

Дома, как в парке

Любите,
но не так, как хотелось бы,
берёте привычно тело,
как тюбик,
выдавливая прелести
моей фантазии. Мирный атом
взорван ещё весной.
Помните, как любовным матом
стаскивали с меня тепло?

Уст тронутых побережье
темнотой не брезговало,
листая книгу, море читало.
Вы дерзкий,
я нежная.

Как в парк приходите домой.
Цветы… Их любила больше, чем вас, разве
внимание недостаток любви смоет
в розовую архитектуру в вазе.

Ботинки сняты, можно ложиться
доверием на предплечие.
Небо натягивает чёрные джинсы,
на ужин жареная бессердечина.

Какого отношениям не хватает… соуса?
Пресное море, пресное.
Любовь одеждой и голосом
села… на общие интересы.

Не перелётная, но хочу улететь,
порхать по крайней мере.
Скажите!
Что золото – человека превращает в медь,
в дерево.

Африканизмы души

Не надо в кружку,
сегодня напьюсь из бочек.
Я, выросший на литературных
бакенбардах Пушкина,
вашего гнева извозчик.

Пишу письмо бревном
вам, королеве шахмат,
сегодня влюблён, как слон,
не надо так охать и ахать.

Дайте мне только шанс
в будни забот слово
втиснуть чрезвычайным послом
из уст, разомлевших с хобот,
с пометкой: влюблённый слон.
Мои уши выросли от непослушания,
прислушиваясь к ласке гипотетической,
я, холодность отшелушивая,
вас из списка нелюбимых вычеркнул.

Люблю
и, как всякий влюблённый слон,
не зная меры,
в одушевлении плотского
мечусь розовыми вольерами,
маленький, чувственный, скотный.

Страницы евангелия

Я переспал с ангелом,
у меня выросли крылья,
мешают спать одному,
ворочаюсь в застывшей с кофе глине.
Кофе не перепить,
и я не пью.

Они делают это в полёте,
и мне пришлось улететь.
Любопытно было,
как разоблачаются ангелы…
Бесподобно… Я думал, врёте
…Какой хирург вырвет теперь
крылья из беззаветного моего евангелия.

Претензия

Я не писал себе стихов,
повествование
качало колыбель грехов,
и в наказание

классический ввела мотив,
как внутривенное
той музыки, что полюбила
Джона Леннона.

Тень оставалась за столом,
я с ней расстался,
как расставался взгляд с окном,
а с шеей галстук.

Из кухни трудно уходить,
где вечный чайник.
Тень поедала пироги
с моим отчаянием.

Я вышел в заморочек сад,
в огрызках ветви.
Не принимал сегодня ад,
в аду проветривание.

Я не хотел служить в раю,
где сладость птичья
и Евы в яблочном соку
до неприличия.

Опять на кухню и за стол,
где тень оставил.
Прочесть пунцовое: за что?
Её устами.

Окт

На улицу вышел октябрь,
высморкался
на проходившего человека,
чёрных зубов ряд,
в вальсе падающие веки.

Поправил небо,
попытался придать ему
облаками форму античную,
тщетно.
Плюнул на проходившего человека
распадом личности.

Петролеум

Налейте любви керосину,
у меня с рождения жажда,
и я стану автогигантом,
чтобы въехать в ваше пространство жаркое,
отхаркиваясь хореем и ямбом.

Возьму за талию, как бокал,
залпом непослушную
галерею шедевров,
вылакаю душу.

Утону в штанах значимости своей для вас,
объявлю вечное воскресение,
нет границ рамок, неогранённый алмаз,
я выжгу вашу печаль осеннюю.

Видите, как плещется архитектура,
в ухмылке воды
отражение человечества,
вылизанное гламуром,
не Нева, это время течёт самодовольно в
вашей крови,
время цветёт пурпуром.

Выспимся на потолке влюблённости,
будет сваливаться тёплым одеялом
простодушие.
Чёрт с ним,
смыкая черепов выгублённые емкости,
чокнемся в лучшем случае.

Я был зачат безумием полов…

Я был зачат безумием полов,
и даже пыль,
каким количеством не знала слов
и нежных сил,
во мне прелюдий этих сумрак
лексикон
не выветрился суммой
рта с умом.
Что про родителей, они опять
стена,
её вопросом не сломать,
их тьма.
Как будто выставили, бросили
за дверь,
жилища где порог запачкан осенью
теперь.

Я вечер тёплый звал на встречу
вместо сук.
За моногамность, безупречный
слух.
С ним говорить, что про себя
молчать,
под листьев, вспомнивших иврит,
ворча.
Таких, как осень, много было
здесь.
Я больше не любил унылость,
лес.

Обращение к статуе

Архитектура ветра,
девушка, ты так серьёзна.
Готов ли я к таким отношениям,
мне же только оттаять с мороза,
вдохновение приходит от женщин.

Прекрасные в пыли,
лишённые языка и слов.
Где глухота, там все правы,
не влезть
в снега бесчувственных белков.

Листаю лица, сколько их навстречу,
каждое персона и не меньше.
Поэт вынянчивает стих,
который вырвала страницей женщина.

Великие в пыли,
те, что насиловали рифму вместе с прозой,
в их похоти другие (ваши) незнакомки отцвели,
вкусы поддались коррозии.

Бог и алконавты

Боже мой, что за манеры,
пить с утра коньяк в стратосфере.

Убирайтесь с моего участка,
идите в ад,
там барменом дьявол,
у него есть прекрасный яд.
Сейчас позвоню, вы же не против
бухнуть на халяву.

Это не далеко,
пройдёте квартал инквизиции
до улицы гильотины,
или две станции метро с пересадкой
на площади "Устал как скотина".

Езжайте, не выводите меня из себя… Совсем
безбожники.
Оставьте хоть немного меня (бога) в вашей душе.
Поймите, Бог тоже человек -
сегодня переговоры сложные,
идите к дьяволу,
я к человечеству опаздываю уже.

Клетчатка

Ешьте, ноги, клетчатку тротуаров,
в ней много витамина Я,
которого так не хватает.
От этого на мне облицовка траура,
будто всю ночь бухая
провёл, я строение 9
по улице неуверенности,
корпус мой на квартиры делит,
людей на закономерности.
Вышел в город,
а здесь ни покойника.
ни дохленького приветствия.
Холодный ветер устроился дворником,
с порывами, но без сердца.

Осенний суп

В тарелке супа плавает осенний лист,
исписана вечерним небом лужа,
посуду разбивают изредка рассеянные ноги,
доламывает фугу пианист -
ветер -
партитуру вывернув наружу,
смолкает, понимая, что финал не интересен
и не нужен.

За собой подтягивает мужа тихая коляска,
в ней будущего плач и смех,
шлейф скуки и любви за ними,
аж расчувствовалось небо плаксой,
"фи" мира, выраженное зонтами, прокололо верх.

Удивляюсь твоей способности…

Удивляюсь твоей способности
так быстро зализывать раны.
День не умрёт от скромности,
и ты, растерзанная драмой,
поднимаешься и идёшь в него,
в глазах насыпано столько
потухших весенних снегов,
что в вопросах нет прока и толка.
Сколько должно быть тепла в маленьком
организме,
чтобы согреть того, кто тебя недавно унизил,
чтобы спасти себя
от нашествия самоубийства -
оно всегда бродит где-то на задворках,
жалость вызывая, как осень,
выплюнувшая листья,
лицо ли грустит, подкорка.
Переживания челюстями шинкует в сплошную
горечь,
выставляя, как споткнулось очередное
"люблю" о наречие "очень".
Мигалка скорой помощи в синих зрачках,
я сама – сквозь самостоятельности гарь,
как время, всё выдержишь,
несомненно, справишься,
ненависти депрессивный удар.

Летний марш

Вымажу голову вечером улицей,
глаз опущу в колодец двора.
Сверху наездником благо опустится.
Поздно. Июнь. Жара.

Водкой души в руке стынет женщина,
пьёт из глазниц стихи.
То не мешало любить её меньше,
звёзды опять велики.
Трупом проспект загорает под ними,
не замечая людей,
что от себя в темноту уходили.
Поздно. В июнь. В купель.

Губы уже не могли целоваться,
полуоткрытый рот,
ночь-негритянка скинула платье,
утром она уйдёт.

Бы

Ласками недоласканную,
поцелуями недоцелованную,
мне бы тебя опасную,
мне бы тебя буйную,

нежностью не изнеженную,
устами не устланную,
мне бы тебя безмятежную,
мне бы тебя лунную,

сердцем пустым рассерженную,
малой душой задушенную,
мне бы тебя заснеженную,
мне бы тебя соскученную,

тёплостью неутеплённую,
винами невиновную,
мне бы тебя влюблённую,
мне бы тебя томную.

Примечания

1

Vale – (исп.) ладно.

Назад