Стремление попробовать себя в героической поэме не оставляло поэта и на фронте. В 1943 году он пишет в письме А. Смердову:
"Только что вышли из боя. Частичку о нашем бое ты прочтешь в "Правде" за 10.8.43. Там есть заметка "Гвардейская стойкость - гарнизон Кузнецова". Всех этих людей я знаю как своих друзей и сейчас пишу о них поэму. Ведь я прошел это пекло, и стих продлится -
Нет, не по краткому рассказу,
Не в дымке ало-голубой -
Он встал передо мною сразу,
Кровопролитный этот бой…Так начинается моя новая поэма "Четыре дня"…".
Действительно, в "Правде" была помещена заметка "Гвардейская стойкость", где рассказывалось о том, как "гвардейцы, зарывшись в землю, вызвали на себя огонь нашей артиллерии. Разрывы снарядов уничтожали немцев, герои-гвардейцы поднимались и добивали немцев штыками…".
Этому событию поэт посвятил маленькую героическую балладу "Хотя бы на минуту на роздых… (полковнику Кузнецову)", рассказал об этом в прозаическом очерке. А поэма, которая мыслилась как героическая повесть о тех днях, так и не была написана, хотя нельзя исключать и вероятность ее утери. До нас дошли две поэмы Суворова - "Сибиряк на Неве" и "Золото"; первая из них была включена в сборник "Слово солдата", вторая опубликована Решетниковым в разделе "Стихи из полевой сумки" в сборнике "Соколиная песня". Оба произведения относятся к жанру лирико-романтической поэмы. Впрочем, очевидно это только для "Сибиряка на Неве", "Золото" же несет в себе черты героико-революционной, лирико-философской, сказочно-легендарной поэмы. Но в конечном счете жанр произведений определяет доминирующая в них тема романтически осмысленного подвига, художественное исследование пути, который ведет героя в бессмертие. Поэмы близки друг другу по замыслу: в их центре - воин-герой, история его подвига. Но в отличие от посвящений, очерков и баллад в поэмах Суворова подвиг дается шире и глубже - на фоне судеб народа, автор стремится проникнуть в историю и условия формирования героического характера.
"Сибиряк на Неве" и "Золото" - это первые шаги Суворова в жанре поэмы, подступы к лирическому эпосу. Незаурядность этих первых опытов, глубокое поэтическое дыхание - все это убеждает, что Суворов мог стать мастером крупной поэтической формы.
Если продолжать разговор об "утверждении таланта" поэта на фронте, нужно остановиться на образности поэтического языка Суворова, ищущего неожиданные сравнения и метафоры ("сочная брусничная заря", "острый ветер", "комочком голубого дыма белка пронеслась в тени ветвей"), нужно было бы говорить о разнообразии его строфики, о мастерском использовании громадных возможностей русского силлабо-тонического стиха, о звукописи, о своеобычной суворовской рифме, во многом предвосхитившей рифму поэзии 50-х. Но я остановлюсь лишь на одном примере.
Именно на фронте Суворов обратился к сонету - форме чрезвычайно непростой и емкой. Эта достаточно трудная строфическая форма во время войны как бы была отложена до лучших времен. Единичные обращения к сонету можно отметить у Сельвинского, Лебедева, Дудина. Суворов же написал за время войны более пятидесяти сонетов! С чем же связано обращение поэта к этой сложной форме? Думается, сказалось тут распространенное среди поэтов и во многом справедливое мнение, что у освоившего сонет все остальные формы не вызовут затруднений, появится известная раскованность. С другой стороны, Суворов ставил перед собой задачу наполнить старую форму новым, военным содержанием. Сонет обретет иные краски и мощь, если им рассказывать о походе. Интересно, что в рукописи "Из полевой сумки" весь цикл называется не "Сонеты гнева", а "Походные сонеты".
Восхищаясь мужеством и мелодичностью фронтовой поэзии Суворова, вдумываясь в героические судьбы его героев, можно задать справедливый вопрос: "А что, уж таким ли классиком был Георгий Суворов в свои неполные двадцать пять лет? Что же, не было у него и недостатков, промахов?" Конечно же, различимы и слабые стороны в творчестве поэта. Сказалась отрывочность и торопливость в работе над стихами, да и большинство из них он просто-напросто не успел подготовить к печати, откладывая карандаш для того, чтобы взять в руки автомат. Взыскательный читатель найдет в его строках и неточность в работе со словом, и стилистические промахи, и слабые рифмы, и неудачные сравнения или метафоры. Но, как известно, о поэте судят по его вершинам. Это промахи сложившегося молодого художника, а не начинающего автора, как иногда утверждают. Совершенно верно говорил по этому поводу Сергей Наровчатов: "В статьях и воспоминаниях о Майорове, Кульчицком, Суворове, Когане иногда упускается из виду одно серьезное обстоятельство. О них пишут как о чистых и смелых юношах, погибших на войне и сочинявших стихи, интересные в качестве человеческих документов. Меньше обращается внимания на то, что стихи эти были и лирическими дневниками, запечатлевшими высокие чувства патриотизма и партийности, и серьезным и новым явлением поэзии…"
О литературоведческом поиске
(Лирическое отступление)
1
А. С. Пушкин заметил однажды: "Нам все еще печатный лист кажется святым. Мы всё думаем: как может это быть глупо или несправедливо? ведь это напечатано!"
Увы, бывают случаи, когда исследования, призванные прояснить какой-либо факт, только вводят нас в заблуждение, тем более если они стали достоянием того самого печатного листа, к которому мы, несмотря на предупреждения классика и личный горький опыт, продолжаем испытывать "святые" чувства.
Я не стану останавливаться на ряде неточностей, которые пришлось исправить, выстраивая жизненный и творческий путь Суворова, но на одном сюжете я все же хотел бы задержать читательское внимание. Уж больно он типичен, уж больно здорово иллюстрирует сам механизм возникновения и распространения ошибок и неточностей!
Речь идет о сложившемся убеждении, что первые стихи поэта были напечатаны в красноярской периодике. В начале работы, обрадованный этой подсказкой предшественников, я прилежно изучил красноярскую периодику начиная с 1936 года, но, к своему величайшему изумлению, ни малейших следов Суворова не обнаружил.
Не может быть, подумал я, ведь об этом пишут все исследователи! И снова самым внимательным образом повторил проделанное. Результат тот же. И тогда я решил выяснить, откуда пошло недоразумение: кто-то же был первым!
Вероятнее всего, истоки ошибки следует искать в одной из первых рецензий на книгу поэта, появившейся в пятом номере "Сибирских огней" за 1945 год и принадлежавшей перу его новосибирского товарища А. Смердова, сообщавшего, что первые стихи Г. Суворова стали "появляться незадолго до войны в сибирских газетах - в Омске, Красноярске, в сборниках и альманахах…". Что касается Омска, то Смердов совершенно прав, а Красноярск он, видимо, назвал, следуя естественной логике: раз жил в Красноярске, значит, печатался. Выше я уже высказывал свое мнение, почему Г. Суворов не успел выступить в красноярской периодике.
Мог, впрочем, ввести в заблуждение и другой момент: в 1940 году на "литературной странице" "Красноярского комсомольца" появилось стихотворение некоего Ивана Суворова "Лирическое", по своим индивидуально-стилистическим признакам не имеющее ничего общего со стихами автора "Слова солдата", написанными в то же время. Но совпадение фамилий тем не менее могло ввести в заблуждение автора рецензии, познакомившегося с Георгием Суворовым только в 1942 году: рецензия написана еще во время войны, под свежим впечатлением гибели товарища. Проверять было некогда, да, может быть, и негде.
Однако эту же ошибку совершили составители литературно-художественного сборника "Сибиряки" (Красноярск, 1947), уточнившие в биографической справке к поэтической подборке Суворова, что его "первые стихи были напечатаны в Красноярске в "Красноярском комсомольце"", затем И. Гребцов в рецензии "Слово солдата" ("Енисей", 1954, № 14) внесет еще большую "ясность" в возникшую путаницу: оказывается, поэт печатался не только в "Красноярском комсомольце", но и в краевой пионерской газете…
А потом и Я. Духан умудрился в своей брошюре "Молодость жива!" (Л., 1970) даже проанализировать суворовские произведения, печатавшиеся в красноярской периодике: "Это были крепкие, по-юношески звонкие стихи, но они мало чем отличались от напечатанных рядом".
И все же в Красноярске Г. Суворов не печатался. Обратное утверждение - плод неточности одних и некритичности других.
2
"Вот они! - Константин Владимирович Кононов с трудом снимает с антресолей несколько пыльных подшивок. - Ну, в 41-м Суворова у нас еще не было, а вот это для вас: 42, 43, 44-й…"
Передо мной на стареньком круглом столе, застеленном кружевной скатертью, лежит то, что я так долго и безуспешно разыскивал, - полная фронтовая подшивка дивизионной газеты "За Родину", в которой работал поэт. Я бегло листаю желтые страницы, и результат превосходит все мои ожидания - суворовские стихи (много стихов!), прозаические очерки, заметки. Совершенно неизвестная сторона его творчества!
Но расскажу все по порядку. О том, что произведения поэта должны были печататься в "низовой" фронтовой периодике, а именно в газете "За Родину", догадаться было несложно. Раз служил в газете, значит, печатался. Но вот найти фронтовые подшивки оказалось делом почти безнадежным. В самой дивизии были разрозненные экземпляры, неудача постигла меня и в хранилищах газетной периодики. Военные журналисты, к которым я обращался за консультацией, разводили руками: "Вообще-то должны эти подшивки где-то храниться. Положено. Но, с другой стороны, сами понимаете - война…"
Покручинившись, я продолжил составление полной библиографии произведений Суворова и материалов о нем. И вот в ленинградском "Дне поэзии" 1974 года наткнулся на стихотворение Суворова, посвященное лейтенанту Островскому, повторившему подвиг А. Матросова. Под текстом указывалось, что это публикация гвардии подполковника в отставке К. В. Кононова. А во врезке сообщалось, что стихи перепечатываются из дивизионной газеты "За Родину", где поэт опубликовал немало очерков и стихотворений, посвященных лучшим людям дивизии. Звоню в Ленинград. Оказывается, среди участников войны имя К. В. Кононова хорошо известно: он председатель Совета ветеранов 45-й гвардейской дивизии, в которой служил автор "Слова солдата". Выясняю адрес и пишу письмо. Вскоре приходит ответ, где есть и такие слова: "К счастью, мне удалось сохранить подшивку газеты "За Родину" 1940–1945 гг. В ней и опубликованы его стихи и очерки".
Таким образом я оказался в доме Константина Владимировича в селе Рыбацком, являющемся, несмотря на свое название, теперь районом Ленинграда. Но по сути Рыбацкое и вправду скорее походит на большое село: вдоль трамвайной линии неровными рядами, как новобранцы, выстроились деревенские домики, между которыми иногда попадаются сооружения, воздвигнутые в стиле "дачного терема".
У К. В. Кононова я провел несколько дней: снимал копии, слушал рассказы о Суворове, о войне. Константин Владимирович знал поэта лично; и до сих пор, когда речь заходит о той несправедливости, голос его начинает дрожать. По моей просьбе свои воспоминания о Суворове он облек в письменную форму и дал мемуарам очень характерный заголовок - "Гвардии Суворов". Воспоминания К. В. Кононова широко использованы в этой книге.
Уже собираясь и благодаря хозяина за помощь и гостеприимство, я все-таки решился спросить:
"Константин Владимирович, а как же получилось, что единственная известная подшивка оказалась только у вас?"
Он на минуту замялся:
"Ладно, дело прошлое… Когда сообщили о капитуляции Германии, мы на радостях начали палить в воздух - из автоматов, пистолетов, из ракетниц. Одна ракета возьми да и попади в редакционный автобус…"
"В тот самый, про который писал Суворов?!"
"В тот самый. А там и были все подшивки, кроме одной, которую я вел для себя и хранил на квартире. Вот так вот…"
Рукописи не горят… Эти слова из "Мастера и Маргариты" я еще раз вспоминал, разыскивая все, что связано с Суворовым. Вспоминал то с благодарностью, находя безвозвратно, казалось бы, утерянное, то с иронией, выяснив, что та или иная рукопись или письмо утрачены навсегда. И все-таки рукописи не горят! С этого убеждения начинается литературоведческий поиск, в этом и его конечный смысл, потому что рукопись, опубликованная и ставшая достоянием тысяч, уже в самом деле не боится огня!
3
В 1958 году братская могила, в которой похоронен Г. Суворов, была перенесена с берега Нарвы, где должно было разлиться водохранилище, в город Сланцы Ленинградской области. Над могилой воздвигли обелиск, а к нему друзья поэта прикрепили небольшую мраморную плиту с надписью:
"Георгий Кузьмич Суворов - поэт, гвардии лейтенант, родился в 1919 г., пал смертью храбрых при форсировании реки Нарвы 13 февраля 1944 г. "Свой добрый век мы прожили как люди и для людей". Г. Суворов".
При сланцевской школе № 12 создан музей поэта, ребята ведут большую поисковую работу, у них есть интересные материалы. Об этом мне сказали еще в Ленинграде. Поэтому, сойдя с автобуса, я направился в школу, где и познакомился с пионерами-суворовцами и их учительницей Татьяной Васильевной Афанасьевой. В музее действительно оказались очень любопытные материалы, в частности копия воспоминаний Т. К. Серебряковой (Суворовой) о своем брате. Потом Татьяна Васильевна повела меня к братской могиле. Мемориальный комплекс был вынесен за город, но разрастающиеся новостройки все ближе и ближе подступали к металлической ограде.
Кругом лежали глубокие февральские сугробы, но плиты с вырубленными именами павших воинов были заботливо очищены от снега. В Сланцы я приехал прямо из Нарвы, где несколько дней проработал с суворовским архивом, хранящимся в городском музее. За десятилетие до меня там славно потрудился Леонид Решетников, издавший многие стихи "Из полевой сумки" поэта, со времен войны пролежавшей под стеклом одной из музейных витрин. Но кое-что осталось и на мою долю. Для публикаций удалось выбрать более десяти стихотворений, но больше всего поразила яркость отдельных строчек и строф, вдруг вспыхивающих посреди какого-нибудь по-юношески незаконченного стихотворения, записанного фиолетовыми чернилами в самодельной тетрадке или напечатанного на длинной полоске бумаги на редакционной или штабной машинке.
В ту минуту, возле обелиска, мне вспомнилась строфа из не очень удачного и потому неопубликованного суворовского стихотворения, написанного, вероятно, одновременно со стихотворением "В Павлово" и навеянного теми же событиями:
Я только знаю: если плети
Ветвей склонились на гранит -
То со столетием столетье,
Как жизнь с бессмертьем, говорит.
Все было удивительно созвучно: и немного растрепанные метелью, уронившие ветви на гранит еловые венки, и ощущение глубинной связи моей жизни с бессмертием людей, похороненных здесь.
"А вы еще не встречались с Ниной Александровной Емельяновой? - вдруг вмешалась в течение моих мыслей Татьяна Васильевна. - Впрочем, теперь у нее другая фамилия - Румянцева".
"Нет!" - с удивлением ответил я.
"А вот приезжайте к нам 19 апреля, обязательно встретитесь!"
Имя Нины Емельяновой мне было хорошо известно - именно ей Георгий Суворов посвятил лирический цикл "Во имя любви", которым почти исчерпывается любовная тема в его творчестве. Долюбить, а значит, и дописать об этом предполагалось потом, после Победы…
Вряд ли стоит размышлять, были их отношения юношеской влюбленностью или же единственной любовью на всю жизнь, - все это проверяется временем, а времени-то как раз у них не было. И как бы потом ни сложилась твоя жизнь, счастливо или не очень, та оборвавшаяся в самый прекрасный миг любовь навеки останется самым светлым образом твоей памяти, самой нежной болью твоей души.
Нина Александровна навсегда осталась верна памяти своего фронтового друга. Нет, не в книжно-сентиментальном смысле - впереди была долгая жизнь, обычные человеческие радости и стремления. Образ Суворова стал для Нины Александровны не просто памятью утраты, а как бы нравственным ориентиром в жизни, на примере Георгия Суворова она воспитывала своих детей.
Я написал Нине Александровне письмо, получил ответ, произведший на меня сильнейшее впечатление. Она отвечала на некоторые мои вопросы, уточняла некоторые мои предположения и соображения, но главным было другое - слова о том, что для всей ее жизни значила та давняя и недолгая в общем-то встреча с Суворовым.
"Так бывает каждый год, - снова прервала мои мысли Татьяна Васильевна. - Вот уже много лет в день рождения Суворова Нина Александровна приезжает к нам из Орла, одна или с кем-нибудь из детей. Постоит у могилы, положит цветы и уедет домой. Мы сначала и не знали, что эта женщина с цветами - Нина Емельянова, но потом ребята как-то выяснили. О ней даже очерк в нашей районной газете напечатали. Теперь мы с Ниной Александровной постоянно переписываемся…"
Прошло время, и в один прекрасный день я написал стихи. Мне с самого начала было ясно, что рано или поздно я напишу о Георгии Суворове стихи, ибо какая-то грань его личности, судьбы не укладывалась в рамки обычных статей, оставалось чувство недосказанности, не исчезнувшее, впрочем, и после появления этих стихов, которыми мне хочется закончить лирическое отступление.
Каждый год
Говорят, что она каждый год приезжает сюда,
На могилу солдатскую в городе этом неблизком.
И положит цветы, и стоит, вспоминая года,
Что лежат непробудно, как мертвые под обелиском.Говорят, что покоится тут молодой лейтенант -
Фронтовая любовь, ослепившая сердце когда-то.
Он был весел и смел, он имел неуемный талант
И к стихам, и к войне -
той, что не пощадила солдата…Летней ночью в округе победно поют соловьи,
Зимней ночью метель дышит с болью, как наша эпоха,
Говорят, ничего нет на свете дороже любви,
А они ее отдали всю - до последнего вздоха!