Немного истории
Сама по себе тема конфликта между эмоциональным и рациональным началом в душе человека возникла еще в древности и прежде (как и теперь) исследовалась в рамках философии. При этом одни призывали подчинять чувства разуму, как стоик Марк Аврелий, а другие, наоборот, советовали не вступать с эмоциями в борьбу. В эпоху Возрождения Эразм Роттердамский утверждал, что "существует один-единственный путь к счастью: главное – познать самого себя; затем делать все не в зависимости от страстей, а по решению разума". Мы не беремся описать изучение конфликта между чувствами и разумом на протяжении веков в философском и литературном аспектах, в рамках разных культур и жанров: масштабы этого труда несоизмеримы с тем, что можно проанализировать и показать в одной главе книги, да это и не входит в нашу задачу. Если говорить о прямых источниках, способствовавших появлению стихов и песен Окуджавы о дуальности личности, можно назвать Жуковского, Лермонтова, Тютчева, а также обратиться к поэзии Серебряного века, и в частности к текстам Иннокентия Анненского. Анненский опирался в своем творчестве на традиции русской философской лирики Баратынского и Тютчева и произведения французских "проклятых поэтов". Объединяющим началом послужили печаль, в основном личного характера, и утонченная разработка душевных переживаний. Анненский считал, что поэтическое произведение должно оставлять читателю возможности для разнообразного толкования и таким образом пробуждать в нем различные ассоциации и эмоциональные реакции в зависимости от того, как читатель поймет текст. Задача поэта в этом случае – лишь указать направление. Анненский говорил в своей статье под названием "О современном лиризме": "Мне вовсе не надо обязательности одного и общего понимания. Напротив, я считаю достоинством лирической пьесы, если ее можно понять двумя или более способами, или, недопоняв, лишь почувствовать ее и потом доделывать мысленно самому".
Можно смело сказать, что некоторые обсуждаемые в нашей статье стихи Окуджавы обладают этим качеством. Популярные атрибуты символизма – двойники и сны – часто появляются в поэзии Анненского. Вот отрывок из его стихотворения "Поэту":
В раздельной четкости лучей
И в чадной слитности видений
Всегда над нами – власть вещей
С ее триадой измерений.И грани ль ширишь бытия
Иль формы вымыслом ты множишь,
Но в самом Я от глаз Не Я
Ты никуда уйти не можешь.
Тематически близки к приведенному тексту стихотворения Анненского "Двойник", "Который?", "Другому", а также переводы близких по духу Анненскому стихов французских поэтов, в частности стихотворения Верлена "Я долго был безумен и печален…".
Стихи и песни о внутреннем разладе
Здесь мы рассматриваем те тексты Окуджавы, где он пишет о себе как о поэте и сосредоточен на отношениях эмоциональной и рациональной сторон своей личности. Можно сказать, что эти отношения конфликтные.
Первая песня в сборнике Окуджавы "Стихотворения", где ясно сказано о присутствии двух начал в душе поэта, – "Песенка о моей душе". Конкретная дата написания неизвестна; текст был написан между 1957 и 1961 годами.
Что такое душа? Человечек задумчивый,
всем наукам печальным и горьким обученный
(видно, что-то не так в его долгой судьбе).
Но – он сам по себе, а я – сам по себе.Он томится, он хочет со мной поделиться,
очень важное слово готово пролиться -
как пушинка дрожит на печальной губе…
Но – он сам по себе, а я сам по себе.Я своей доброты никогда не разбрасываю,
я его никогда ни о чем не расспрашиваю.
Каждый волен играть, что горазд, на трубе…
Каждый сам по себе: я – себе, он – себе.
Здесь Окуджава впервые говорит о двух сторонах своей личности, обозначая их двумя персонажами: "я" и "он", из которых "я" – скептик, "своей доброты никогда не разбрасывающий", а "он" – не находящий себе места поэт: "Он томится, он хочет со мной поделиться…". Эти двое никогда не придут к согласию. Распределение ролей в этом стихотворении совершенно очевидное и полностью подтверждает теорию о "двух персонах" Канемана.
Следующий текст, на который мы хотим обратить внимание читателя, – песня "Шарманка-шарлатанка", которой уже была посвящена отдельная глава нашей книги. Теперь мы рассмотрим эту песню с точки зрения внутреннего конфликта, описанного в ней, что не противоречит её описанию в главе 3, а дополняет его:
Шарманка-шарлатанка, как сладко ты поешь!
Шарманка-шарлатанка, куда меня зовешь?
Шагаю еле-еле, вершок за пять минут.
Ну как дойти до цели, когда ботинки жмут?Работа есть работа. Работа есть всегда.
Хватило б только пота на все мои года.
Расплата за ошибки – она ведь тоже труд.
Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют.
(Курсив мой. – Е. Ш.)
В песне присутствуют две персоны: "я" и "ты", причем "я" – рациональное начало в личности автора, а "ты" – его двойник, причастный к сфере эмоций и названный за свое "плохое поведение" "шарманкой-шарлатанкой". В этой песне шарманка ассоциируется с обманом и легкомыслием, уже в силу данного ей определения, а фразы "Как сладко ты поешь!" и "Куда меня зовешь?" как будто относятся к сирене, завлекающей мореплавателей в бездну своим пением. Очевидно, можно это расценивать как напоминание о том, что следование эмоциональному порыву грозит гибелью. (Вспомним судьбу героя песни того же периода "Бумажный солдатик" – он "сгорел ни за грош".) Образ шарманки соединяет в себе привлекательность и смутную опасность: в словах "Куда меня зовешь?" есть оттенок тревоги. Во второй строфе сказано, что шарманка зовет куда-то, куда очень трудно добраться. Желанная цель (гармония между мечтой и реальностью) представляется недостижимой из-за многочисленных реальных препятствий, однако стремление к цели не должно исчезнуть, и нельзя прекращать усилия. Препятствия аллегорически и с юмором названы в этой песне "жмущими ботинками". В песне "Старый пиджак" будет фигурировать "поношенный пиджак", а в "Ночном разговоре" – "стоптанные башмаки". Окуджава намеренно использует снижающие сравнения для маскировки творческих проблем под житейские. А далее Окуджава декларирует свое кредо: работать не жалея сил и не обращая внимание на препятствия. Песня о шарманке, как и "Песенка о моей душе", построена на противопоставлении эмоционального и рационального начал. Однако здесь эмоциональная и рациональная личности пытаются войти в контакт. Можно сказать, что в "Шарманке" взаимодействие рационального и эмоционального происходит при несколько осложненных условиях по сравнению с "Песенкой о моей душе": кроме внутренних переживаний, описываются еще и внешние обстоятельства. Но главное отличие от предыдущей песни заключается в том, что в "Шарманке" эмоциональное и рациональное начала находят примирение и способ действовать сообща, пусть это для них очень трудно. Ко всему, что сказано выше, опять же применима теория Канемана.
Песня "Старый пиджак" отсылает слушателя к стихотворению Г. Иванова "Портной обновочку утюжит" с его аллегорическим описанием судьбы портного-поэта. У Иванова сюжет строится на конфликте поэта с судьбой. У Окуджавы в стихотворении присутствует "скептик", от лица которого оно написано, и портной – поэтическое alter ego автора. Фактически "я" – "скептик" и "он" – "поэт" – две персоны в душе автора, два начала, спорящие друг с другом, – в полном соответствии с теорией Канемана.
Я много лет пиджак ношу.
Давно потерся и не нов он.
И я зову к себе портного
и перешить пиджак прошу.Я говорю ему шутя:
"Перекроите все иначе,
сулит мне новые удачи
искусство кройки и шитья".Я пошутил. А он пиджак
серьезно так перешивает,
а сам-то все переживает:
вдруг что не так. Такой чудак.Одна забота наяву
в его усердье молчаливом,
чтобы я выглядел счастливым
в том пиджаке. Пока живу.Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю -
опять в твою любовь поверю…
Как бы не так. Такой чудак.
На протяжении всего стихотворения "я" ("скептик") и "он" ("поэт") ведут скрытую конфронтацию, причем "скептик" не верит в возможности "поэта". Дважды появляющееся слово "чудак", употребляемое в отношении портного-"поэта", подчеркивает его иррациональность. Диалог между эмоциональным и сознательным началом касается выбора творческой манеры, причем Окуджава подчеркивает, что влияние разума на творчество ("Перекроите все иначе…") может оказаться пагубным. Это отражено в строчках: "…едва лишь я пиджак примерю -/ опять в твою любовь поверю…/ Как бы не так. Такой чудак". При этом особа, в любовь которой должен поверить "скептик", – его Муза.
Рассмотрим стихотворение "Я никогда не витал, не витал…" (1962).
Я никогда не витал, не витал
в облаках, в которых я не витал,
и никогда не видал, не видал
городов, которых я не видал.
И никогда не лепил, не лепил
кувшин, который я не лепил,
и никогда не любил, не любил
женщин, которых я не любил…Так что же я смею? И что я могу?
Неужто лишь то, чего не могу?
И неужели я не добегу
до дома, к которому я не бегу?
И неужели не полюблю
женщин, которых не полюблю?
И неужели не разрублю
узел, который не разрублю,
узел, который не развяжу,
в слове, которого я не скажу,
в песне, которую я не сложу,
в деле, которому не послужу,
в пуле, которую не заслужу?..
Ко времени написания этого произведения Окуджава уже был автором стихов, рассмотренных нами ранее; таким образом, их можно считать контекстами данного сочинения. Как и они, "Я никогда не витал, не витал." отражает проблемы творчества. По форме стихотворение – монолог лирического героя, в нем впрямую не говорится о двойственности, но если учесть контексты, можно предположить, что alter ego в стихотворении незримо присутствует. Тогда становится ясен смысл парадоксов; когда поэт говорит о себе: "Я никогда не витал, не витал/ в облаках, в которых я не витал", выявляется возможность существования антипода, делающего все, чего не делало "я" автора. Это стихотворение говорит о том, как бедна реальность, если в ней нет места мечтаниям, и антипода лирического "я" можно смело назвать "мечтателем". После метафорического описания своего творческого пути в восьми строках "я" задает себе вопрос, который расшифровывает смысл стихотворения: "Так что же я смею? И что я могу?/ Неужто лишь то, чего не могу?". Это вопрос о том, что делать дальше и нужно ли стремиться к недостижимому. Далее "я" дает ответ на этот вопрос: отказ от стремления к недостижимому равносилен крушению мечтаний как о творческих удачах, так и о яркой судьбе. Теперь мы можем отметить, что "я" и его антипод – "мечтатель" имеют черты соответственно рационально-логической и эмоционально-интуитивной персон в теории Канемана.
В этих стихах, где скептически настроенное "я" вытесняет другого, подразумеваемого героя – "поэта", довольно явственно проступает опасение Окуджавы, что сознательное начало в его творчестве и жизни подавит бессознательное, интуитивное начало, которое принято называть вдохновением. Тут можно напомнить стихотворение Г. Иванова (опубликованное в 1960 году), с которым Окуджава, по всей вероятности, был знаком.
А что такое вдохновенье?
– Так… Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка.Над кипарисом в сонном парке
Взмахнет крылами Азраил -
И Тютчев пишет без помарки:
"Оратор римский говорил…"
Теперь перейдем к песне "Ночной разговор". С точки зрения психологии она должна стоять особняком. Нужно напомнить об особенности, характеризующей две персоны в теории Канемана: из них только одна – рационально-логическая – способна рефлексировать и задавать вопросы. Во всех песнях Окуджавы, которые мы рассмотрели, этот принцип соблюдается, а "Ночной разговор", как мы увидим, ему не подчинен. Приведем текст этой песни полностью:
– Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки.
Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры.
– Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки,
до Синей горы, моя радость, до Синей горы.– А как мне проехать туда? Притомился мой конь.
Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?
– На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,
езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда.– А где же тот ясный огонь? Почему не горит?
Сто лет подпираю я небо ночное плечом…
– Фонарщик был должен зажечь, да, наверное, спит,
фонарщик-то спит, моя радость… А я ни при чем.И снова он едет один без дороги во тьму.
Куда же он едет, ведь ночь подступает к глазам!..
– Ты что потерял, моя радость? – кричу я ему.
И он отвечает: – Ах, если б я знал это сам!
Для того чтобы интерпретировать песню "Ночной разговор", обратимся к стихам и песням, которые были написаны примерно в это же время и уже фигурировали в этой главе как примеры конфликта между эмоциональным и рациональным началом. Ближе всего к "Ночному разговору" по диспозиции персонажей и по взгляду на проблему оказывается "Старый пиджак". Сравним состав действующих лиц. В "Старом пиджаке" это "я", обозначенный нами как "скептик"; "он" – "поэт"; "ты" – Муза, любви которой добивается автор. Под "старым пиджаком" подразумевается, скорее всего, творческая манера поэта. Нельзя ли между героями "Ночного разговора" распределить эти же роли? В "Старом пиджаке" герой, олицетворяющий рациональное начало, призывает к себе "поэта", выражает свое разочарование тем, что старый поэтический метод уже "приелся" ему, не нов для него, и предлагает перекроить все иначе. Иронический характер этого совета прямо декларирован. Далее на протяжении всего стихотворения "скептик" с усмешкой, правда, не исключающей сочувствия, смотрит на мучительные усилия другого. В "Ночном разговоре" один из героев мечется и чего-то ищет, а другой дает ему советы, бесполезность которых он в конце концов и сам признает так спокойно, что это похоже на издевку. Нам кажется, что всадника здесь можно было бы смело идентифицировать с поэтическим началом, а его собеседника – со скептическим, рациональным. В "Старом пиджаке" "скептик" констатирует дискомфорт, который заставляет искать новый путь; в "Ночном разговоре" это делает "поэт" – всадник. Утверждение: "Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки" на семантическом уровне эквивалентно начальным строкам из "Старого пиджака": "Я много лет пиджак ношу./ Давно потерся и не нов он". Здесь нужно заметить, что в обоих случаях оценка творчества, скрытая в приведенных словах, определяется через ощущение усталости и изношенности. В "Ночном разговоре" всадник, признав необходимость перемен, задает вопрос: "Куда же мне ехать?". В "Старом пиджаке" "скептик" ничего не смог предложить "поэту", кроме шуточного совета: "Перекроите все иначе". В "Ночном разговоре" совет направиться "вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки, / до Синей горы, моя радость, до Синей горы" – тоже ирония, граничащая с насмешкой, и это подтверждается необычным обращением "моя радость", которое многих вводило в заблуждение, поскольку в современной поэзии такая форма, как правило, употребляется при обращении к индивиду противоположного пола или ребенку. Но сам Окуджава в рассказе "Искусство кройки и житья", название которого напоминает читателю о метаморфозах старого пиджака, с очевидной иронией пишет: "Ну хорошо, моя радость, что же ты будешь делать с этой солидностью в этом не самом совершенном наряде, раня руки при малейшем прикосновении к драпу, не сгибаясь, едва переставляя деревянные ножки, гудящие под тяжестью ватной брони?" (курсив мой. – Е. Ш.), – во внутреннем монологе обращаясь к самому себе. А теперь вспомним еще одну песню Окуджавы "Я выдумал музу Иронии", в которой он оглядывается на пройденный путь.
Я выдумал музу Иронии
для этой суровой земли.
Я дал ей владенья огромные:
пари, усмехайся, шали.Зевеса надменные дочери,
ценя превосходство свое,
каких бы там умниц ни корчили -
не стоят гроша без нее.
Таким образом, мы можем с большой долей уверенности предположить, что "Ночной разговор" в значительной мере самоирония, даже шалость, в балладном оформлении. Автопортрет, нарисованный всадником: "Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки" выглядит как аллюзия к "рыцарю печального образа" – нелепому и благородному Дон Кихоту, с которым, очевидно, ассоциирует творческую составляющую своей личности Окуджава. Это согласуется с определением, данным "портному-поэту" в "Старом пиджаке": "чудак". "Я" – "скептик" в "Ночном разговоре" улавливает романтическую, архаическую и балладную окраску ситуации и вопроса и отвечает на последний насмешкой, выдержанной в том же стилистическом ключе. Также ответ "скептика" свидетельствует о том, что содержательного ответа на вопрос у него нет. В песне есть еще один персонаж – фонарщик. Если подходить к этому образу как к чисто аллегорическому, то можно счесть, что это талант или вдохновение – часть творческой личности автора. А когда "скептик" говорит: "Фонарщик-то спит", он, таким образом, имеет в виду отсутствие вдохновения у "поэта" – и тут же декларирует свою непричастность к этой проблеме. Ассоциация между огнем и вдохновением эксплуатируется поэтами часто. Окуджава описывает отношения скептика и романтика, не отождествляя себя полностью с кем-нибудь из них вплоть до заключительного обмена репликами, когда они сливаются в восклицании: "Ах, если б я знал это сам". Многочисленные параллели между "Старым пиджаком" и "Ночным разговором" подтверждают, что это песни на одну и ту же тему. Однако если анализировать "Ночной разговор" отдельно, можно выявить специфику песни, выделяющую ее из ряда текстов, рассмотренных выше.