Везет мне сегодня сверх всякой меры,
Я выменял у каких-то кипчаков
Четыре банки собачьих консервов
"Чаппи"!
(Достает из карманов банки.)
У них там консервов этих целый
магазин,
Но в силу своей азиатской крови,
Они больше любят есть настоящих псин,
Как-то особенно их приготовив.Короче, косоглазые эти панки
За тушку изловленной мною суки
Выдали мне четыре банки
В руки!
Пессимист
А меня какой-то каракалпак
По-моему, наебал,
Я нашел на помойке от Бриони пиджак,
А он мне за это дал
(показывает двухлитровую канистру авангардной формы цвета металлик)
Вот эту банку говна,
Достав из какого-то ящика,
И мне сказал, что она
Спиртосодержащая.
Все сбегаются к Пессимисту, рассматривают емкость, нюхают.
Сатин
Да не слушайте вы пессимиста,
Узнаю этанол.
Быстро берем канистру -
И за стол!
Все садятся, расхватывают пластиковые стаканы, дюралевые полосы, которые используют как ложки, вскрывают банки "Чаппи", разливают, выпивают, закусывают.
Эффективный менеджер (неожиданно опьянев, начинает причитать, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону)
Помню о коньяке
В том сверкающем мире,
Бывало, сижу в "Маяке",
В "Квартире 44"…Ах, какое время было,
Что за славная пора
Все креветки да текила,
Все омары да икра.Так бы жить, сквозь годы мчаться,
Где ты, времечко счастливое?
Громыхали презентации,
Шли в разнос корпоративы.Казино да рестораны,
Евро, доллары, рубли,
До чего ж вы, суки рваные,
Нас сегодня довели?
(Выпивает еще и неожиданно бросается на Оптимиста и вцепляется ему в шею с криком)
Ах ты, подонок тухлый,
Я тебе вырву горло!
Ты обещал, доллар рухнет,
А его вверх поперло!Все доллары, что по сусекам
Дома мы наскребли,
Поверив тебе, гомосеку,
Я поменял на рубли.
Оптимист (пытаясь вырваться)
Оставь мое горло!
Отъебись, мудила!
Какие на хуй доллары?
Когда все это было?
Сатин устало встает, оттаскивает Эффективного менеджера от Оптимиста и сажает его на табурет.
Эффективный менеджер (лягаясь, Сатину)
Это ж ты орал маралом
Пусть он грянет! Он и грянул.
Сатин наливает ему и остальным из канистры цвета металлик. Выпивают.
Человек, обмотанный газетами
У меня вызывает удивление,
Сколько раз раздавались угрозы,
Что наступает глобальное потепление,
Так откуда такие морозы?
Человек в поролоне
Из-за изменения температуры
океанских вод,
Гольфстрим изменил направление
и потек куда-то в жопу,
Сковал в результате лед
Несчастную нашу Европу.
Оптимист
Я в это не верю. Пустые слова.
Просто, вследствие кризиса,
Содержание в атмосфере СО2
Значительно снизилось.
Разливают. Выпивают.
Эффективный менеджер (вскакивает и отбрасывает от себя стакан с криком)
Господи, Боже правый!
Пить эту дрянь не дело.
Смотрите, этой отравой
Мой стаканчик разъело!
Сатин (не выдержав)
Боже, ну что за баран?
Как мне это все надоело!
Ни у кого не разъело стакан,
А у него, понимаешь, разъело!
Эффективный менеджер с рыданиями выбегает из комнаты.
Сатин (устало)
Вот и славно. Достал уж своим нытьем.
Есть дело поинтересней.
Давайте хором споем
Нашу любимую песню.
Все (наливают, выпивают, затягивают):
Было время, процветала
В мире наша сторона,
Было газа и металла,
Было нефти до хрена.Мы ходили на охоту,
Возлежали средь пиров,
Скинув грязную работу
В руки черные рабов.С плоских плазменных панелей
Днем и ночью, круглый год
Ликованье и веселье
Изливалось на народ.Жизнь неслась без остановки
Лишь звенели бубенцы,
И сияли на Рублевке
Наши замки и дворцы.Гнали вдаль трубопроводы
Неустанно нефть и газ,
И росли, росли доходы
С каждым месяцем у нас.
Пессимист встает из-за стола и выходит из комнаты.
Нынче трубы проржавели,
Лебедою поросли.
Кружат черные метели,
Светит зарево вдали.Стало тихо, как в могиле,
Не горит ни фонаря,
И трясиною застыли
Нефти мертвые моря.Разгулялись злые бесы
Над руинами трубы,
Неподвижны "мерседесы"
Как гламурные гробы.Поднялися из подвалов,
Словно тучи саранчи,
Стаи мрачных маргиналов -
Прежней жизни палачи.Как гиены по пустыне
Всюду рыщут босяки,
И глазницами пустыми
Пялятся особняки…
Вбегает Пессимист, бледный, с прыгающими губами. Он кричит запинающимся голосом.
Пессимист
Вы сидите тут, вам весело,
Алкоголь гудит в башке,
А там менеджер повесился
На своем, блядь, ремешке.Рвота рот ему забила,
И сработала кишка,
И вот пряжка отскочила
От его, блядь, ремешка.
Протягивает дрожащую ладонь, в ней блестит пряжка с надписью HUGO BOSS. Все вскакивают из-за импровизированного стола, опрокидывая икеевские табуретки. Подбегают к Пессимисту, толкаются вокруг него, зачем-то разглядывая пряжку.
Сатин (берет пряжку с ладони Пессимиста, держа указательным и большим пальцами правой руки, подносит ее к глазам, задумчиво произносит)
Надо же, пряжка. Эк его как.
То-то кусал он все локти.
(С неожиданной злобой продолжает.)
Захотел удавиться - на тебе в руки
флаг!Но зачем, дурак, песню испортил?
(Размахнувшись, швыряет пряжку с надписью "HUGO BOSS" в окно, кое-как заклеенное пленкой и разломанными картонными коробками. Попав в одну их многочисленных щелей, пряжка вылетает наружу.)
Занавес
Конец третьего действия
2008
Захар Прилепин
Печальный плотник, сочиняющий стихи
Такое редко случается: услышишь восемь строк - и все. Убит наповал.
В случае с Емелиным именно так и было.
Вот эти они, эти дикие и чем-то завораживающие стихи.
"Из лесу выходит / Серенький волчок, / На стене выводит / Свастики значок".
И дальше:
"Где Он, тот, что вроде / Умер и воскрес? / Из лесу выходит / Или входит в лес?"
Я иногда повторяю эти строчки про себя, совершенно не зная, о чем они.
В Емелине есть странный парадокс.
С одной стороны, нет ничего глупее, чем воспринимать все его тексты абсолютно всерьез, - что делают иногда буйные поборники тотальной толерантности (национальной, сексуальной и т. д., и т. п.). Нужно быть удивительно плоским и лишенным минимального чувства юмора человеком, чтоб не слышать, что больше всего и безжалостнее всего Емелин издевается сам над собой; или, если угодно, - над своим лирическим героем.
С другой стороны, нет ничего пошлее, чем воспринимать сочинения Емелина как срифмованные хохмы, и, слушая его, своеобразно напрягая лоб и скулы, только и ждать момента, когда можно в голос засмеяться. Нет ничего пошлее, говорим мы, потому что Емелин - это очень всерьез.
Парадокс, да.
Причем не единственный парадокс.
В Емелинской поэтике органично соединены элементы плача, порой переходящего почти в истерику - и глубочайшей сердечной сдержанности, мало того - человеческого мужества - очень внятного, ненаносного, последовательного.
Емелин кажется асоциальным типом - при том, что его тяга к упорядоченности и теплоте мира, или, если опять же угодно - социума, огромна. Сиротство как блаженство Емелин не собирается испытывать. Его блаженство - усыновленность; да и не только его - ведь он за многих брошенных и кинутых впервые подал голос.
Емелинские стихи абсолютно лишены той ложной многозначительности, что является признаком подавляющего большинства поэтических сочинений настоящего времени - и любую строку, написанную Емелиным, едва ли удастся наделить какими бы то ни было иными смыслами, кроме тех, что лежат на поверхности.
Однако если не во всех, то во многих, лучших стихах Емелина мы можем наблюдать тот самый фокус, что делается пустыми руками, и - иногда зовется подлинным искусством. Только что не было ничего - только сама речь, безыскусная и раздетая автором почти догола, - и вдруг возникает ощущение времени, судьбы и непреходящей боли.
Откуда, непонятно.
Мы несколько раз встречались с Емелиным, и я пытался выспросить у него: откуда.
В поисках ответа пришлось ему пересказать мне всю свою жизнь.
Пролог. "Давай сломаем этот образ!"
Его воспоминания начинались так: Москва, Фрунзенская набережная. Отец и маленький сын, белобрысый дошкольник на заплетающихся ножках. Маленькая лапка затерялась в крепкой, взрослой руке.
Вокруг яркое, отчетливое, цветущее, тополиное лето. Мощь сталинской архитектуры, Воробьевы горы, река, и солнце в реке - а отец смотрит на мальчика с невыносимой жалостью: пацана опять будут оперировать.
- А что болело? - спрашиваю.
Пацан вырос. Ему уже много лет. Он отвечает:
- Что только ни болело. Гланды резали в четыре года… водянка - это с мочевым пузырем. В паху резали. До сих пор шрам в районе яиц… Только и делал, что болел и перемещался из больницы в больницу.
Разговор происходит на второй день знакомства, под третий стакан. Мы тихо пьем вино в его маленькой, скромной квартирке, поэт Всеволод Емелин, его жена Вероника и я.
- Слушай, я тебе такие вещи рассказываю - о них никто не знает, я никому не говорил… - останавливает себя Емелин, - у меня же образ такого простого рабочего паренька с окраины…
- Давай, Сев, разломаем этот образ, а?
- Давай… Так вот, ни хрена я не с рабочей окраины.
Глава первая, Кремлевская
Если он говорит грустные вещи - лицо печально, но глаза при этом веселые. Если о веселом вспомнит - все наоборот.
О маме говорит с грустным взором.
Мать "паренька с рабочей окраины" Севы Емелина работала в Кремле.
Тут бы хорошо добить удивленного читателя и сказать, что Емелин - внебрачный сын, к примеру, министра культуры Фурцевой: была такая легендарная женщина в СССР. У Фурцевой обязательно должны были рождаться именно такие "поперечные" дети. Очень мелодраматичная получилась бы история. Но нет, все чуть проще.
Его отец художником-конструктором. И мама была вовсе не Фурцевой, а секретаршей одного из видных кремлевских начальников. Впрочем, в советские времена попасть в Кремль было не столь сложно, как кажется.
- С одной стороны, это была замкнутая структура, - говорит Сева о кремлевских служащих эпохи позднего, так сказать, тоталитаризма, - но обслуживающий персонал туда набирали простой - обычных девчонок из подмосковных деревень, без всяких образований. И, грубо говоря, "осчастливливали" их такой работой. Они и селились "кустами" - по несколько домов в разных уголках Москвы. На работу, прямо к Спасской башне, их доставляли на автобусе. На Васильевском спуске у Кремля автобус останавливался. И вечером развозили.
Мать Севы попала в Кремль в 51-м.
Во время войны она, заметим, была в оккупации, "под немцем". Мало того, дед поэта Емелина был расстрелян в 37-м как враг народа. Что вовсе не помешало маме Севы обосноваться за кремлевскими стенами и перестукивать там на печатной машинке важные документы.
Рассказывала она о своей работе крайне редко: видимо, и не должна была, согласно неким циркулярам. Но несколько историй за целую материнскую жизнь Сева все-таки услышал.
Видела она Сталина, например. Шла по коридору Кремля, навстречу вождь народов. Впереди вождя автоматчики, которые разгоняли всех подвернувшихся. Будущую маму Севы Емелина втолкнули в ближайшую комнату, оказавшуюся мужским туалетом. Там она в компании автоматчика и пары других напуганных девушек переждала, пока Иосиф Виссарионович проследует. В туалет он не заглянул.
А потом мама видела и Хрущева, и Брежнева, и всех иных. Эти попроще были, без автоматчиков передвигались.
- Косыгина она очень любила, - рассказывает Емелин, - вспоминала: вот он бредет по кремлевскому саду, задумчиво рвет с яблони зеленое яблоко, откусывает, и не бросает, а кладет в карман пиджака… С ней здоровались (я не думаю, что она выдумала это - мама никогда не была склонна к хвастовству) - и Косыгин тот же, и Микоян, и иные - по имени называли ее.
Мать Емелина работала у человека по фамилии Мельников, он курировал четыре оборонных министерства.
- Слушай, а кремлевские елки ты посещал? - спрашиваю Емелина.
- Было дело - с детьми других кремлевских служащих… Но я больше любил обычные елки.
- И, конечно же, ездил по путевкам в кремлевские пионерлагеря и Дома отдыха?
- Естественно. Один из них был, например, в Ос-тафьево - это имение князей Вяземских. Недавно видел по телевизору, что там делают дом-музей, а я помню сиживал в этом имении у камина… Там Пушкины бывали, Карамзины всякие.
Старинная мебель к моменту появления там будущего поэта Емелина не сохранилась, зато навезли множество трофейного немецкого барахла. Стояли гигантские фарфоровые зеркала. Утверждали, что самое массивное, с узорами из сплетающихся роз, привезено из резиденции Германа Геринга… Емелин смотрелся в него. Быть может, видел отраженья своих будущих стихов: "Из лесу выходит / Серенький волчок, / На стене выводит / Свастики значок".
Если б не кочеванье по больницам, раннее детство Севы было бы вовсе замечательным.
Питалась, к примеру, семья Емелиных просто замечательно. Мама получала кремлевский спецпаек: колбаса докторская, сосиски микояновские, армянская вырезка, и даже картошку привозили из подсобных хозяйств. В магазин ходили только за хлебом и за солью.
- Слушай, - говорю я Севе, - вот услышат тебя наши прожженные либералы и сразу сообразят, откуда в тебе эта ностальгия. Я же наизусть помню: "Не бил барабан перед смутным полком, / Когда мы вождя хоронили, / И труп с разрывающим душу гудком / Мы в тело земли опустили… / С тех пор беспрерывно я плачу и пью, / И вижу венки и медали. / Не Брежнева тело, а юность мою / Вы мокрой землей закидали". Вот, - скажут они, - откуда эта печаль: он же кремлевский мальчик, он же сосиски микояновские ел, когда мы очередях давились!
Тут впервые у Севы становятся и глаза грустными, и улыбка пропадает при этом.
- Я же не о сосисках печалюсь, а о том, что юность моя похоронена.
Глава вторая, геодезическая
В детстве Сева пацаном веселым, разбитным и забубенным не был.
- В школе я какое-то время пытался изображать хулигана, - говорит Всеволод Емелин, - Но в классе уже были настоящие хулиганы, на их фоне я смотрелся…
Дальше недолго молчит.
- Короче, они быстро просекли все, настоящие хулиганы. Пару лет, в классе седьмом - восьмом я входил в пятерку самых забитых и опущенных в классе. Пока хулиганов не повыгоняли из школы после восьмого.
Учился плохо. Но читал книги - был доступ в роскошную библиотеку Совмина, там хранились развалы редкой фантастики: и Лем, и Брэдбери, и прочие… Поэзия началась в последних школьных классах.
- Блок, Блок, Блок. Стихи о Прекрасной Даме всякие…
После школы пошел на геодезический.
- Все в моей семье было на самом хорошем уровне: и жилье, и питание, и возможность отдохнуть, - говорит Емелин, - после седьмого класса наш достаток стал предметом моих серьезных комплексов, одноклассников я домой не водил… Но вот чего не было: так это хоть какого-то блата при поступлении в вуз.
В итоге поступал сам. И поступил.
- Когда пришел в институт, долго не мог понять, что за люди меня окружают, - рассказывает Емелин, - с одной стороны, люди как люди - а с другой, как-то не очень похожи на тех, что были вокруг до сих пор. Потом, наконец, выяснилось, что кроме меня в группе москвичей всего два человека. Другие ребята и девчата были из иных краев.
И вот на первом же занятии вызвали к доске москвича. Преподаватель говорит: "Хочу проверить ваши знания. Нарисуйте мне, как выглядит график синуса".
- Явно задумался парень, хотя только что сдал экзамен, прошел конкурс, - смеется Емелин, рассказывая, - на доске - ось "икс", ось "игрек". Студент смотрит на них. Преподаватель просит: "Самый простой график". Студент параллельно оси "икс" ведет прямую линию.
Преподавателя, как я понял, уже трудно было чем-либо удивить. Он посмотрел и говорит: "Ну, хорошо. Теперь нарисуйте мне косинус".
Опять у студента растерянный взгляд задумчивый, и он рисует линию параллельно оси "игрек".
- Замечательно! - говорит преподаватель, - Садитесь!
В общем, учиться там было, мягко говоря, не сложно. Поначалу Емелин был круглым отличником.
У Севы и стипендия имелась - сорок рублей. А портвейн тогда стоил, напомним, два рубля двенадцать копеек. Был, впрочем, разбадяженный портвешок по рубль восемьдесят семь, и был еще по три рубля - марочный, с трехлетней выдержкой.
Так все и началось.
Нет, портвейн Сева уже в школе попробовал. "Едва период мастурбации / В моем развитии настал, / Уже тогда портвейн тринадцатый / Я всем иным предпочитал. / Непризнанный поэт и гений, / Исполненный надежд и бед, Я был ровесником портвейна - / Мне было лишь тринадцать лет".
Но в институте уже началась серьезная история…
- Вытрезвители были? Кости ломал в подпитии, сознавайся? Иные непотребства совершал?
- Было, было, все было. И кости ломал, и вытрезвители неоднократные…
Мы рассматриваем фотографии Всеволода Емелина, и невооруженным взглядом видно, что в подавляющем большинстве случаев поэт несколько или глубоко пьян. В руке будущего поэта, как правило, бутылка. Иногда много бутылок возле него - на столе, или на траве, или на иной поверхности. Все початые. То ли он не фотографировался в иные минуты, то ли иные минуты были крайне редки.