Миры планетные, безумною пятой
Низринутые в мрак и хаос сил слепых!
Здесь, рядом с женщиной, сообщницей больной,
Я вас приветствую меж кукол восковых.
XXVII. КОЛЕСА
И колеса кругом были полны очей.
Иезекиил, X, 12
Сон молнийный духовидца
Жаждет выявиться миру.
О, безмысленные лица!
О, разумные колеса!Ткут червонную порфиру.
Серо-бледны, смотрят косо.
И под гул я строю лиру…
За ударом мчатся нити.И на лицах нет вопроса,
И не скажут об обиде.
И зубчатые колеса
Поцелуев вязких ищут.На железный бег смотрите!
Челноки, как бесы, рыщут.
Напевая дикой прыти,
Свиристит стальная птица.Рычаги, качаясь, свищут.
Реют крылья духовидца.
XXVIII. ДА И НЕТ
В.В. Розанову
I. "Художник, женщина и солнце! Вам дано…"
Художник, женщина и солнце! Вам дано
Родить… Вы матери, о Трое!
Художник, кисть твоя! Вот солнце золотое,
Освободясь от туч, ударило в окно.
Покров упал. Сияньем залита,
Нагая плоть безгрешна, как мечта.
II. "Вглядись во мрак, печальный богомаз…"
Вглядись во мрак, печальный богомаз.
Кто здесь с тобой средь кельи омертвелой?
Бросай же камнем в этот призрак белый!
Но ты в смятеньи… – не отводишь глаз
И руки тянешь к ней – и только лишь
"Будь проклята" молитвенно гласишь.
XXIX. "Зову тебя в воды хрустальные…"
Зову тебя в воды хрустальные,
К безгрешным объятьям маню.
Засмотрятся ивы печальные
На белую тайну твою.Ты в брызгах идешь, окропленная,
И ты высока под луной,
Навстречу любви устремленная,
Подхвачена синей волной.Плывем мы, как духи бесплотные.
И ты далека в глубине.
Гляди – огонечки болотные
Кивают нам, будто во сне.И ластились руки воздушные…
И был неподкупен хрусталь…
А страсти, как дети послушные,
Глубоко таили печаль.
XXX. "Явлен знак. На персях напишу я…"
Явлен знак. На персях напишу я:
– Ты моя. Не быть тебе с другим. –
И запястьем окружу десную,
Пламенеющим, тройным.Кандалы любви, свяжите ноги,
Чтоб измене жало разрубить.
И ключами зазвоню я, строгий, –
У темницы любо мне бродить.Ты жива ли, умерла ль, не знаю.
Стой ли то, иль капля с потолка?
Цепь ключей к губам я прижимаю,
Грудь сжигает сладкая тоска…Нет! О, нет! К себе тебя ревную!
Пусть ключи летят в туман морской…
Как на грудь, паду на дверь стальную…
Слышишь плача смертного прибой?Это я. Мой череп о засовы
Бьется, бледный, а в руках дрожит
Связка роз, и мой костяк суровый
Страсть твою, как прежде, сторожит.Через скважину проникнут взоры
Двух орбит, где ночи глубина…
Но в мой дух, что передвинет горы,
Верю – ты на вечность влюблена.
XXXI. ИСКУСИТЕЛЮ
Печать Антихриста – червонная звезда –
Горит на лбу твоем, возвышенном и ясном.
И луч певуч, и поднята мечта
Глаголом пышно-сладострастным.– "Ко мне, ко мне – в запечатленный круг.
Наш легок пляс, а губы – язвы неги.
Мой миг велик, и нет разлук и мук
Тому, кто смел в последнем беге". –Соблазны древние! О, памяти моей
Полуистертые, разбитые скрижали…
И зов веков, и вещий змей страстей, –
Завитые, скользящие спирали.Печать Антихриста! Иуда! Страшный суд!
Всё та же ты, - икона Византии.
Но ярче твой огонь. – Сердца куют и жгут…
О, мудрецы!.. Рабы глухонемые!
XXXII. МАГИ
I. "Мы – цари. Жезлом державным"
Мы – цари. Жезлом державным
Крепко выи пригибаем
Своенравным.Нашей воле двигать звенья
Цепи мира вправо, влево
Наслажденье.Корабли несут нам дани:
Амбру, золото и пурпур.
Взмах лишь длани –Мерно в бубны ударяя,
Хор плясуний легких вьется…
Девой раяБудет та, что перст укажет:
Улыбнется
И к ногам владыки ляжет.
II. "Мы – цари. В венцах с жезлами…"
Мы – цари. В венцах с жезлами
Мы идем в пустыню грезить
Под звездами.И столицу забываем,
Забываем блеск престольный
И внимаем.Речи праведных созвездий,
Головой склонясь на камень:
Нет в них лести!..Там короной драгоценной
Из ключей черпаем воду –
Дар бесценный.И, торжественные маги,
Пьем свободу,
Как забвенные бродяги.
XXXIII. БАРЕЛЬЕФ
Пока на льва Сарданапал
С копьем в руках в рдяным оком,
Напрягши мышцы, наступал,
И зверь кидался и стонал
И падал, пораженный роком, -В опочивальне смутных грезь
Царица тихо распускала,
Как знамя грусти, траур кос,
И чаши увлажненных роз
К грудям пылающим склоняла…Далекий рёв! Предсмертный рёв!
И плеск, и буйственные клики…
Но неподвижен и суров,
Подъят над спинами рабов
Чернобородый лик владыки.Внесли… Поникни головой,
Склонись, поздравь царя с победой,
Да примет кубок золотой, -
И пурпур губ его отведай,
Закрывшись бледною фатой.
XXXIV. ХЕРУВИМЫ
I. "Херувимы Ассирии, быки крылатые…"
Херувимы Ассирии, быки крылатые,
Бородатые,
Возникают из пыли веков.
Железо лопаты, как резец ваятеля,
Чародателя,
Возрождает забвенных богов.
Херувимы крылатые - камень пытания
Высшего знания, -
Из пыли веков
Двинулись ратью на новых богов.
II. "Вашу правду несете вы, пращуры древние…"
Вашу правду несете вы, пращуры древние,
Херувимы Ассирии,
Ответ человека на пламенный зов Божества.
Был час - и на камне
Почила Рука и руку искала:
Вы - встреча двух дланей,
Вы - их пожатье.
Привет вам, быки круторогие,
С лицом человечески-хмурым грядите!
XXXV. СФИНКС
Каменным когтем на грудь наступил.
Шествовал мимо и грузной стопой
Тронул, свалил.
Орошались уста ярко-рдяной струей:
Сфинкс проходил.Шествовал мимо божественный зверь,
Белые очи в безбрежность ушли.
Лапой смахнул, - и в кровавой пыли
Пал я теперь.Белые очи в глубинах скользят,
Поднят к далеким и чуждым мирам
Льдистый их взгляд.
Лапы по теплым ступают грудям,
Кости хрустят.Лапы по рдяным ступают цветам.
Тронули, - вот под пятой я расцвел…
Сфинкс, устремляясь к безбрежным векам,
Мимо прошел.
XXXVI. Я ХОЛОДЕН
О, если бы ты был холоден или горяч!
Апокалипсис, гл. 3, 15.
Отверзи мне двери, те, что я не открыл -
Оттого, что заржавели петли, - не было сил.Заржавели петли от холодных дождей…
От людей, что Ты дал мне, - от слез людей!Людей, что Ты дал мне, - я их не любил.
Из сладостной Книги был ближний мне мил.Из сладостной Книги я много читал.
Мне за это отверзи. Я устал…Душа моя - льдина, до костей я застыл.
Открой хоть за то мне, что я не открыл!
XXXVII. С ДОРОГИ
Белый храм родной моей деревни,
Я любил тебя - издалека.
Забелеешь - бубенцы напевней,
И прошла дорожная тоска.Ранним мартом, меж туманов сизых,
Мне подснежник грезился в тебе,
Что раскрылся, как весенней вызов,
Беззаботно брошенный судьбе.А дорога прилипала к спицам,
Чтобы миг желанный оттянуть,
Чтобы счастья дробные крупицы
Вихрем встреч бездумно не смахнуть.Поворот. Резвее скачут кони.
Рига. Сад. И дом за ним родной.
А уж храм забыть на тихом склоне,
Как цветок, оборванный рукой.
XXXVIII. ТОСКА
Вот он, старинный зал, где фикусы всё те же,
Так неизменны под кривым ножом, -
(Десятки лет он им вершины режет).
Вот он, старинный зал, где бегал я мальцом
С квадрата на квадрат паркетный вперепрыжку…
Вощеный пол скользил под резвою ногой,
И, стульев чопорных наруша строгий строй,
Здесь с братьями играл я в кошку-мышку,
Но чаще с бледной маленький Тоской.Она была - как кукла восковая,
Невелика. И в локонах. С лицом
Неизъяснимо сладким. Золотая
Коронка высилась над выпуклым челом, -
Челом упрямицы… И, правда, ты упряма
Была, и нудила: "Играй со иной. С одной.
О них не думай… Будь для них - немой.
Засохнуть фикусы. Остынет папа, мама.
Изменят братья. - Но всегда ты мой". -
И крепко, крепко шею обнимали
Мне ручки тонкие. И больно было мне,
И радостно. И в горле замирали
Рыданья бурные… И мчались мы по зале!..
И поздно, ввечеру, при сладостной луне,
Я крался с ней по дремлющим покоям.
Звенел хрусталь в шандалах голубых.
От жардиньерок розой и левкоем
Тянуло слабо… И в ушах моих
Был топот тихий. В тайную беседу
Вступали мы. Хотелось воскресить
Забытый мир… крылатую планету,
Где можно, не стыдясь, обнять, любить…
И тени фикусов тянулись по паркету.Вот он, всё тот же, мой старинный зал,
Где фикусы по кадкам, точно мумий
Иссохший ряд… Где я с тобой играл!
Ты подросла. Тоска… Темнее и угрюмей
Твои глаза. Но также и теперь
Желанна ты, и мне не изменила.
Я на балкон открыл широко дверь…
Луна высокая и белая царила
Над елями… Как прежде, так теперь!
И те же ветхие, бестрепетные ели
С крестообразными вершинками у звезд…
Как будто мимо годы пролетели,
Как будто мало град, и снег, и бремя гнезд
Над мшистыми ветвями тяготели…
XXXIX. МЯЧ
Давно-давно, в беспечной суматохе
Ребячьих игр, кружася меж детей,
Лиловым вечером плененных тополей
Ловил я тайные, прерывистые вздохи.Их тень, как исполин, бежала на меня
И падала к ногам, как исполин сраженный!
И вдруг глаза мои слезою затаенной
Туманились. Дыхание огня
Чела касалось. Я игры шумливой
Законы строгие внезапно забывал,
И мимо рук моих далече улетал
Свистящий мяч… Я слышу переливы
Дразнящих голосов, и смеха яркий звук
Бесславное мое венчает пораженье!..
И жалко было тех, но смутное томленье,
Как первый вестник отдаленных мук,
Хватало сердце тонкими когтями…О, глупый, старый мяч! Игра сплетенных воль!
Не береди ребяческую боль:
Ты пролетишь над праздными руками!
XL. ВОЗЛЕ ЕЛКИ
В шумной зале, где играли
Возле елки осветленной, -
Как дриада, в чаще сада,
Меж ветвей смеялась Нелли.Мы глядели, как блестели
Золоченые орехи,
И глазами, что огнями,
Обожгли друг другу сердце.Вся краснея и робея,
"Навсегда!" - она сказала.
Это слово было ново… -
"Навсегда!" - я ей ответил.И, с улыбкой, вдруг, ошибкой,
Мы устами повстречались…
А вкруг елки были толки,
Что… играть мы не умеем.
XLI. "Мы носились на гигантах…"
М. Б.
Мы носились на гигантах.
Мы кружили до усталости.
В ваших косах, в ваших бантах
Были зовы сладкой алости.Эти косы, эти змеи, -
Две змеи в игре стремительной, -
Разбегались все смелее,
Заплетались упоительней.С обнаженными ногами,
Нежным хохотом дразнящие,
Два амура между нами,
На одном кресте висящие,В синем бархате витали,
Златокудрые, воздушные…
Отдаляли и сближали
И свергались, простодушные.И гвоздик кровавых гряды
Замутились, благовонные.
И не знали мы, что взгляды
Наши встретились - влюбленные.
XLII. НА ПАСХЕ
"Христос воскрес!" - Потупилась она.
Зардела вся, как утренняя зорька…
Но неотступен он, и - сладко или горько, -
"Воистину" пролепетать должна.
Уста сомкнулись в грезе поцелуя.
И думают…Она по-своему: "зачем
Когда я жажду слов, он, как заклятый, нем?
Он имени Любви не произносить всуе…
Он ждет… Чего? Я понимать должна:
Страшит грядущее… Но как бы я любила!
Я сердца первоцвет, как тайну, сохранила…"А он по-своему: "мила, но холодна".
XLIII. БОЖЬЯ КОРОВКА
"Лети туда, где суженый живет!"
Шепнула ты, - и божия коровка
По белым пальчикам забегала неловко.
Мигнула, поднялась… Слежу ее полет.Над синевой реки чуть видная краснеет.
Слабеют крылышки… Она не долетит!
Твой взор, насмешливый и ласковый, горит,
И ветерок кудрями тихо веет…За ней, за ней летят твои мечты,
Ты счастья ждешь. - А божия коровка
Уж тонет… Грустно мне. Но радостно плутовка
Смеется, светлая: "как легковерен ты!"
XLIV. ВСТРЕЧА
В стекла кареты твоей заглянули
Солнцеподобные желтые лики
И, лепестками качая, кивнули, -
И на шелку перекинулись блики.Ты пробудилась, ты вздрогнула. Мигом
Окна спустила, в поле вдыхала…
И, отвечая подсолнечным ликам,
Белым платочком приветно махала.Встретилась в тряской телеге молодка.
Барышню мимо, дивясь, пропустила.
Стан над подсолнухом выгнулся четко.
Желтую голову ловко сломила.
XLV. "Наши тени на снегах…"
Наши тени на снегах
Закачались, закивали.
Месяц - в бледных кружевах
Лик утонченной печали.По межам бурьян горит
Переливными огнями;
Вдалеке как бы висит
Лес застывшими клубами.Мы восходим на бугор,
Где сугроб завился башней.
Продолжаем разговор -
Неоконченный вчерашний.Месяц в тонких кружевах
Мудрый череп преклоняет,
И признанье на губах
Так красиво замерзает.И когда мы разошлись
Каждый с чуждыми мечтами,
Наши тени обнялись
И кружились над снегами…
XLVI. СТАРЫЕ ДЕВУШКИ
I. "Повесть немая о тягостной страде…"
Повесть немая о тягостной стра де
Жалко загубленных дней -
Осеребренные белые пряди
В пышной прическе твоей.Выпала чаша из рук золотая
И, убегая, звенит…
В дрожи пугливой руки прочитаю:
"Кто позабыл - позабыть".Тайны коснусь я, тревожный и чуткий;
Что не прочту - допоют
Голуби пленные с пестрою грудкой, -
Девичьей спальни уют.Жгучей пустыней Египта святого
Вспоена горькая трель.
Нежно воркуют, – и тайна былого –
Как золотая свирель.
II. "Ты любила стихи и была горбатая…"
Ты любила стихи и была горбатая.
Были резкие тени на желтом лице.
И часто мечтала ты, с тайной усладою,
О бале блестящем и жемчужном венце.Ты днем закрывала ставень скрипучий,
Жалобно читала, запрокинув чело;
Вдруг голос твой крепнул и лился так жгуче,
И рука поднималась, дрожа как крыло.А мы шли к окошку подсмотреть, поглумиться,
Ловили сквозь щели обезумевший глаз…
Но всё же ты пленной казалась царицей,
И наш смех срывался, фальшивил и гас.И, бывало, мы видели в ночи грозо вые –
Появлялась ты белая на ветхом крыльце;
И казалось: ты вышла под зарницы лиловые
С блестящего бала в жемчужном венце.
XLVII. "Номер тринадцатый наша каюта…"
Номер тринадцатый наша каюта:
Нам хорошо, но и жутко…
Мы так смеемся, так веселы, будто
Вовсе лишились рассудка.Мы обручальные кольца снимали,
Надписи в кольцах читали;
В бледном, тревожном раздумьи смолкали,
Мысли, как чайки, летали…Вышли на палубу. Ветер порывом
Рвал наши речи на клочья.
Белый платок в исступленьи красивом…
Плакали синие очи.Ждали ограды… великого чуда!
Волны всё выше вставали.
– Номер тринадцатый ваша каюта, –
Пенясь, нам злые бросали.
XLVIII. "Мышь ворвалась к нам летучая…"
Мышь ворвалась к нам летучая,
К белому платью заманена…
Вот и дождался я случая:
Жутью ты в сердце ужалена!Звякнет у люстры… По зеркалу
Вдруг соскользнет – и замечется!
В сумраке сладостно меркнуло
Белое платье прелестницы.Низко над грудью взволнованной
Цепкие крылья проносятся…
Сердце забьется по-новому, –
К новому сердце запросится.
XLIX. У СЕБЯ
Я не знаю лучшего:
Сумрак голубой,
Лунный трепет Тютчева
Льется под рукой;Золотыми косами
Заплело окно;
И шумит березами
Ветер про одно, –Про одно, забытое,
Что нельзя забыть,
Про одно, изжитое,
Что нельзя изжить…И ласкаю пальцами
Лунные листы.
И в тени за пяльцами
Улыбнешься ты.
L. ГОЛУБЯТНИК
Когда в закатный час, к лазури,
Над сизой головой твоей,
Ты бросишь к небу голубей
И смотришь вверх, глаза сощуря,
На осветленный хоровод,
А с колоколен позлащенных,
Как в медь, в сердца неутоленных
Гудящий колокол забьет,
И тряпка белая взовьется
На палке в старческих руках, –
Я мыслю: всё пройдет как прах,
Но этот вечер помянется…
Пусть немы рабские уста.
Твоя молитва, в плоть одета,
На белых крыльях, в струях света,
Кружа, взлетит к Нему – туда.
LI. АПРЕЛЬ
Лазурные цветы по зыби облаков,
С отливами то жемчуга, то стали,
Сырые ветры резво гнали
От южных берегов.Размытым логом буйно убегали
Дубовые листы, виясь до облаков.
И вешний день, то светел, то суров,
Играл кинжалом вороненой стали.Резнет клинок, внезапен и суров, –
И прячется в ножны, чтоб снова расцветали,
Росли и множились, плелись и убегали
Лазурные цветы над сучьями дубов.