Лениво мигает змеиный глаз;
И глаза Джеральдины сузились вдруг;
Сузились вдруг до змеиных глаз,
В них блеснуло злорадство, блеснул испуг,
Искоса бросила взгляд она,
Это длилось только единый миг,
Но, смертельным ужасом вдруг сражена,
Кристабель глухой испустила крик,
Зашаталась земля под ее ногой,
А леди к ней повернулась спиной
И, словно ища поддержки себе,
На сэра Леолайна, в немой мольбе,
Она обратила свет лучей
Божественных, диких своих очей.
У тебя, Кристабель, в глазах темно,
И вот ты видишь только одно!
И какая сила в том взоре была,
Если, прежде не знавшие лжи и зла,
Так глубоко впитали взоры твои
Этот взгляд, этот суженный взгляд змеи,
Что стало покорно все существо,
Весь разум твой, колдовству его!
Кристабели взор повторил тот взгляд,
Его тупой и предательский яд.
Так, с кружащейся в смутном сне головой,
Стояла она, повторяя его,
Этот взгляд змеиный, взгляд косой,
Перед самым лицом отца своего,
Насколько та, чья душа светла,
Змеиный взгляд повторить могла.Когда же чувства вернулись к ней,
Она, молитву сотворя,
Упала к ногам отца, говоря:
"Умоляю вас матери ради моей
Эту женщину прочь от нас отослать".
Вот и все, что она могла сказать,
Потому что о том, что знала она,
Передать не могла, колдовством больна.Почему так бледна твоя щека,
Сэр Леолайн? Дитя твое,
Твоя гордость и радость, нежна и кротка,
У ног твоих. Услышь ее!
Для нее ведь леди твоя умерла,
О призраке вспомни ее дорогом,
О ребенке своем не думай зла.О тебе и о ней, ни о ком другом,
Она молилась в предсмертный час,
О том, чтобы она тебе была
Гордостью сердца, радостью глаз!
И с этой мольбой был ей легок конец,
Отец, отец!
Обидишь ли ты дитя свое -
Свое и ее?Но если так и подумал барон,
Если это и было в сердце его,
Еще сильней разгневался он,
Еще больше смутился как раз оттого.
Его злобе, казалось, предела нет,
Вздрагивали щеки, был диким взор:
От родного ребенка – такой позор!
Гостеприимства долг святой
К той, чей отец его давний друг,
В порыве ревности пустой
Так малодушно нарушить вдруг!Суровым взглядом повел барон
И сказал своему менестрелю он,
Раздраженно, резко ему сказал:
"Бард Бреси, я тебя послал!
Чего ж ты ждешь?" Поклонился тот,
И дочери взгляда не бросив родной,
Сэр Леолайн, рыцарь седой,
Леди Джеральдину повел вперед!
Заключение второй части
Маленький ребенок, слабый эльф,
Поющий, пляшущий для себя самого,
Нежное созданье, краснощекий эльф!Нашедший все, не ища ничего,
Наполняет радостью наши сердца,
Делает светлым взор отца!
И радость так полна и сильна,
Так быстро бьет из сердца она,
Что избыток любви он излить готов
Непреднамеренной горечью слов.
Быть может, прекрасно связать меж собой
Мысли чуждые одна другой,
Улыбаться над чарами, чей страх разбит,
Забавляться злом, которое не вредит,
Быть может, прекрасно, когда звучат
Слова, в которых слышен разлад,
Ощущать, как в душе любовь горит.
И что ж, если в мире, где грех царит
(Если б было так – о горе и стыд),
Этот легкий отзвук сердец людских
Лишь от скорби и гнева родится в них,
Только их языком всегда говорит!
Д. Г. Байрон
Из поэмы "Гяур"
Чалма из камня. За кустом
Колонна, скрытая плющом,
Где в честь умершего османа
Стихи начертаны Корана, -
Не видно больше ничего
На месте гибели его.
В сырой земле лежит глубоко
Вернейший из сынов Пророка,
Каких досель из года в год
К себе святая Мекка ждет.
Он, твердо помня запрещенье,
К вину всегда питал презренье,
Лишь "Алла-Гу", призыв святой,
Он слышал – чистою душой
Тотчас стремился он к Пророку,
Оборотясь лицом к востоку.
От рук гяура здесь он пал.
В родной долине умирая,
Врагу он мщеньем не воздал…
Но там, на небе, девы рая
Его нетерпеливо ждут,
И стройных гурий взоры льют
Лучи небесного сиянья.
Свое горячее лобзанье
Они несут ему скорей.
Такой кончины нет честней.
В борьбе с неверным смерть – отрада,
Ее ждет лучшая награда.
.
Изменник с черною душой!
Тебя Монкир своей косой
Изрежет. Коль освободиться
Успеешь ты от этих мук,
То вечно должен ты вокруг
Престола Эблиса кружиться,
И будет грудь гореть огнем…
Нет, о страдании твоем
Пересказать не хватит силы.
Но перед этим из могилы
Ты снова должен выйти в мир
И, как чудовищный вампир,
Под кровлю приходить родную -И будешь пить ты кровь живую
Своих же собственных детей.
Во мгле томительных ночей,
Судьбу и небо проклиная,
Под кровом мрачной тишины
Вопьешься в грудь детей, жены,
Мгновенья жизни сокращая.
Но перед тем, как умирать,
В тебе отца они признать
Успеют. Горькие проклятья
Твои смертельные объятья
В сердцах их скорбных породят,
Пока совсем не облетят
Цветы твоей семьи несчастной.
Когда же юной и прекрасной
Любимой дочери придет
Погибнуть за тебя черед -
Она одна тебя обнимет,
И назовет отцом, и снимет
Она кору с души твоей,
И загорится пламень в ней.
Но все же нет конца мученью:
Увидишь ты, как тень за тенью
Румянец нежный на щеках
У юной жертвы исчезает
И гаснет блеск у ней в глазах,
И взгляд печальный застывает…И ты отделишь от волос
Одну из золотистых кос,
И унесешь в воспоминанье
Невыразимого страданья:
Ведь в знак любви всегда с собой
Носил ты локон золотой.
Когда с кровавыми устами,
Скрежеща острыми зубами,
В могилу с воем ты придешь,
Ты духов ада оттолкнешь
Своею страшною печатью
Неотвратимого проклятья.
Д. Китс
Ламия
Часть I
В те дни, когда крылатых фей отряды
Еще не возмутили мир Эллады,
Не распугали нимф в глуши зеленой;
Когда державный скипетр Оберона,
Чье одеянье бриллиант скреплял,
Из рощ дриад и фавнов не изгнал, -
В те дни, любовью новой увлеченный,
Гермес покинул трон свой золоченый,
Скользнул с Олимпа в голубой простор
И, обманув Зевеса грозный взор,
Спасительными тучами сокрытый,
Унесся к берегам священным Крита.
Пред нимфой, обитавшей там в лесах,
Все козлоногие склонялись в прах;
У ног ее, вдали от волн, тритоны
Жемчужины роняли истомленно.
По тайным тропам, близ ее ручья,
Где плещется прохладная струя,
Столь щедрые являлись приношенья,
Что равных нет в ларце воображенья.
"О, что за мир любви подвластен ей!" -
Гермес воскликнул; тотчас до ушей
От пят крылатых жар проник небесный;
Лилейных раковин извив чудесный
Зарделся розой в завитках златых,
Спадавших прядями до плеч его нагих.
К лесам и долам островного края,
Цветы дыханьем страсти овевая,
Он устремился – у истоков рек
Найти возлюбленной невидимый ночлег.
Но нет ее нигде! Под тенью бука
Остановился он, охвачен мукой,
Ревнуя деву и к лесным богам,
И к яворам, и к вековым дубам.
Донесся до него из темной чащи
Печальный голос, жалостью томящей
Отзывчивое сердце поразив:
"О если б, саркофаг витой разбив,
Вновь во плоти, прекрасной и свободной,
Могла восстать я к радости природной
И к распре огненной уст и сердец!
О горе мне!" Растерянный вконец,
Гермес бесшумно бросился, стопами
Едва касаясь стебельков с цветами:
Свиваясь в кольца яркие, змея
Пред ним трепещет, муки не тая.
Казалось: узел Гордиев пятнистый
Переливался радугой огнистой,
Пестрел как зебра, как павлин сверкал -
Лазурью, чернью, пурпуром играл.
Сто лун серебряных на теле гибком
То растворялись вдруг в мерцанье зыбком,
То вспыхивали искрами, сплетясь
В причудливо изменчивую вязь.
Была она сильфидою злосчастной,
Возлюбленною демона прекрасной
Иль демоном самим? Над головой
Змеиною сиял созвездий рой
Убором Ариадны, но в печали
Ряд перлов дивных женские уста скрывали.
Глаза? Что оставалось делать им? -
Лишь плакать, плакать, горестно немым:
Так Персефона плачет по полям родным.
Отверзся зев змеи – но речи, словно
Сквозь мед, звучали сладостью любовной,
В то время, как Гермес парил над ней,
Как сокол над добычею своей.
"Гермес прекрасный, юный, легкокрылый!
Ты мне привиделся во тьме унылой:
На троне олимпийском, средь богов,
В веселии торжественных пиров,
Задумчиво сидел ты, не внимая
Напевам Муз, когда струна златая
Дрожала нежно: горестью томим,
Пред Аполлоном был ты нем и недвижим.
Во сне моем спешил ты на свиданье:
Подобен утру, в алом одеянье
Стрелою Феба тучи пронизав,
На критский берег ты летел стремглав.
Ты встретил деву, вестник благородный?"
Гермес – над Летой светоч путеводный -
Змею тотчас же пылко вопросил:
"Посланница благая вышних сил!
Венец, извитый с дивным совершенством!
Владей, каким возжаждется, блаженством,
Скажи мне только, где она таит
Свое дыханье!" – "Клятва пусть скрепит
Посул, произнесенный Майи сыном!"
"Я кадуцеем поклянусь змеиным, -
Вскричал Гермес, – тиарою твоей!"
Легко его слова летели меж ветвей.
Чудесная змея проговорила:
"О нежный бог, твоя любовь бродила,
Вольна как ветр, по долам и лесам,
Невидима завистливым очам.
Незримо странствуя по тропам мшистым,
Она в потоке плещется сребристом;
С дерев, склоненных у прозрачных вод,
Невидимой рукой срывает плод.
Волшебный дар мой – красоте защита:
Моими чарами она укрыта
От похоти Силена, от лихих
Забав сатиров в зарослях глухих.
Истерзанная страхами богиня
Скиталась бесприютно, но отныне,
Магической росой умащена,
От домогательств жадных спасена.
Среди дубрав – повсюду, где угодно -
Ей дышится отрадно и свободно.
Исполни свой обет, Гермес, – и ты
Узришь ее желанные черты!"
Бог, страстью очарован, уверенья
Возобновил – и жаркие моленья
Ласкали слух змеи, как горние хваленья.
Она главу Цирцеи подняла,
Зардевшись пламенем, произнесла:
"Я женщиной была – позволь мне снова
Вкусить восторги бытия земного.
Я юношу коринфского люблю:О, дай мне женщиной предстать пред ним, молю!
Дыханием я твой овею лик -
И нимфу ты увидишь в тот же миг".
Гермес приблизился, сложив крыла;
Змея его дыханьем обожгла -
И нимфа им предстала, словно день, светла.
То явь была – иль сон правдивей яви?
Бессмертен сон богов – и в долгой славе
Текут их дни, блаженны и ясны.
Гермес одно мгновенье с вышины
Взирал на нимфу, красотой сраженный;
Ступил неслышно на покров зеленый -
К змее, без чувств застывшей, обернулся,
Жезлом извитым головы коснулся.
Потом, исполнен нежности немой,
Приблизился он к нимфе молодой.
Ущербную луну напоминая,
Пред ним она потупилась, рыдая;
Склонилась, как свернувшийся бутон
В тот час, когда темнеет небосклон;
Но бог ее ладони сжал любовно:
Раскрылись робкие ресницы, словно
Цветы, когда, приветствуя восход,
Они жужжащим пчелам дарят мед.
Исчезли боги в чаще вековечной:
Блаженство лишь для смертных быстротечно.Змея меж тем меняться начала:
Кровь быстрыми толчками потекла
По жилам; пена, с жарких губ срываясь,
Прожгла траву; от муки задыхаясь,
Она взирала немо – и в глазах
Сухих, забывших о благих слезах,
Метались искрами страдание и страх.
Изогнутое тело запылало
Окраской огненной, зловеще-алой;
Орнамент прихотливый скрылся вдруг -
Так лава затопляет пестрый луг;
Исчез узор серебряно-латунный;
Померкли звезды и затмились луны;
Погас наряд диковинно-цветной
И пепельной застлался пеленой;
Совлекся медленно покров лучистый:
Сапфиры, изумруды, аметисты
Растаяли, тускнея, и одна
Осталась боль – уродлива, бледна.
Мерцала диадема еле зримо -
И вот, во тьме дубрав неразличима,
Слилась с туманом; слабый ветерок
Развеял возглас: нежен и далек,
"О Ликий, Ликий!" – над пустой равниной
Пронесся он и смолк за дальнею вершиной.Куда исчезла Ламия? Она,
Вновь во плоти прекрасной рождена,
На полпути к Коринфу, где полого
Ведет с кенхрейских берегов дорога
К холмам крутым, свергающим ручьи -
Святые пиэрийские ключи -
У кряжа горного (грядой отвесной
Он тянется, туманной и безлесной)
Вплоть до Клеонии, на самый юг.
Там опустилась Ламия на луг -
И, слыша в роще быстрое порханье,
Среди нарциссов затаив дыханье,
Склонилась над прудом – узнать скорей,
Пришло ли избавленье от скорбей.О Ликий, счастлив ты: с ней не сравнится
Никто из дев, что, опустив ресницы
И платье расправляя, меж цветов
Садятся слушать песни пастухов.
Невинные уста – но сердце знало
Любви науку с самого начала.
Едва явилась – острый ум отторг
От горя неразлучный с ним восторг,
Установил их вздорные пределы,
Взаимопревращения умело
В обманчивом хаосе отыскал,Частицы разнородные связал, -
Как если б Купидона обученье
Она прошла, но в девственном томленье
Покоясь в праздности, не знала вожделенья.В свой час узнаете, зачем она
В задумчивости здесь стоит одна,
Но надобно поведать вам сначала,
О чем она плененная мечтала,
Куда рвалась из пут змеиных прочь,
Где в грезах пребывала день и ночь:
То ей Элизий представал туманный;
То как спускается к богине океана
Сонм нереид по волнам утром рано;
То Вакх, что под смолистою сосной
Неспешно осушает кубок свой;
Сады Плутона, сонная прохлада -
И вдалеке встает Гефеста колоннада.
То в города неслась ее мечта -
И там, где шум пиров и суета,
Среди видений бытия земного,
Коринфянина Ликия младого
Увидела. Упряжкою своей,
Как юный Зевс, он правил. Перед ней
Затмился свет – и сердце страсть пронзила…
В Коринф вернуться должен Ликий милый
Дорогой этой в сумеречный час,Чуть мотыльки начнут неслышный пляс.
С востока ветер дул, и у причала
Галеру медленно волна качала,
О камни тихо шаркал медный нос.
В эгинском храме юноша вознес
Моленья Зевсу – там, где за порталом
Курится жертвенник под тяжким покрывалом.
Его обетам громовержец внял;
Путь одинокий юноша избрал,
Отстав от спутников, чьи речи стали
Ему несносны; по холмам вначале
Шагал бездумно Ликий – но когда
Затеплилась вечерняя звезда,
В мечтаньях ввысь унесся он, где тени
Вкушают мир Платоновых селений.
Приблизился он к Ламии – и вот,
Рассеян, мимо, кажется, пройдет:
Сандалии шуршат по тропке мшистой.
Незрима Ламия в долине мглистой;
Следит за ним: прошел, укрыт плащом,
Окутан тайной. Нежным голоском
Вослед ему она заговорила:
"Оборотись, прекрасное светило!
Ужель одну оставишь ты меня?
Взгляни же, сострадание храня".
Он поглядел – о нет, не изумленно,
А как взглянуть бы мог Орфей влюбленноНа Эвридику: мнилось, этих слов
Давным-давно впивал он сладкий зов.
Он красоту ее самозабвенно
До дна испил, но в чаше сокровенной
Не убывало; в страхе, что сейчас
Она исчезнет, скроется из глаз,
Он волю дал восторженному слову
(И стало ясно ей – он не порвет оковы):
"Тебя оставить? Нет, богиня, нет!
Забыть ли глаз твоих небесный свет?
Из жалости не покидай: едва ли
Смогу я жить, отвергнутый, в печали.
Коль ты наяда – каждый ручеек
Тебе послушен будет, хоть далек;
Коль ты дриада – утренней порою
Напьются сами заросли росою;
А если ты одною из Плеяд
Сошла на землю, гармоничный лад
Поддержат сестры, в вышине сверкая.
В твоем привете музыка такая
Мне слышится, что тотчас без нее
Навек мое прервется бытие.
Молю, не покидай!" – "В земной юдоли
Мне стопы тернии пронзят до боли.
В твоей ли власти заменить мне дом,
Тоску умерить сладкую о нем?Как мне бродить с тобою по долинам -
Безрадостным, холодным и пустынным,
Как мне забыть бессмертия удел?
Ученостью ты, Ликий, овладел
И должен знать, что духи сфер блаженных
Не в силах жить, дышать в оковах бренных.
О бедный юноша, ты не вкушал
Нектара, светом горним не дышал!
Есть у тебя дворцы, где анфилада
Покоев дарит утешенье взгляду
И прихотям моим бесчисленным отраду?
Нет-нет, прощай!" Простерла руки ввысь,
Еще мгновенье – с ней бы унеслись
Любви необоримой упованья,
Но он поник без чувств от горького терзанья.
Жестокая, все так же холодна
(Хотя бы тень раскаянья видна
Была в глазах, сверкнувших пылом страсти),
Устами, вновь рожденными для счастья,
В его уста жизнь новую влила -
Ту, что искусно сетью оплела.
Из одного забвения в иное
Он пробужден – и слышит неземное
Звучанье голоса, в блаженстве и покое
Дарующего ласковый привет;
И звезды слушали, лия дрожащий свет.