В декабре того же года был такой случай. Я услышал глухие взрывы в верховьях Киши. Сообщил об этом командованию. Командование направило в разведку минометное подразделение и меня в качестве проводника. Буран был жестокий. Мы на лыжах перевалили по двухметровым снегам хребет Ассару. Через двое суток нашли четырнадцать бойцов автоматного взвода и с ними двух сержантов. Они были на охранении минных полей впереди своей части, когда их отрезали немцы. Месяц они пробивались из окружения, шли без троп, опухли от голода. Видя, что приходит конец, стали взрывать гранаты, подавать сигналы, потому что догадывались о близости наших, а силы идти уже не стало. Когда мы на них наткнулись, они совсем замерзали…
А теперь, - произнес он, помолчав, - расскажу, как я был ранен медведем.
В прошлом году шел я по склону хребта, и тут на меня напал медведь. Он, - потом я ходил на это место и узнал, - выкапывал земляных ос и был обозлен. Высокие папоротники совсем скрывали медведя. Он сразу взревел и набросился на меня. Я шагнул назад, не заметив, что сзади ручей, оступился и упал навзничь. Медведь ухватился зубами за приклад винтовки, и она отлетела в сторону. Медведь навалился на меня и стал грызть колено, которое я выставил для защиты. Тогда я попробовал сунуть поглубже ему в пасть правую руку, но неудачно: зверь зажал ее в зубах и принялся мять пальцы. Боль адская!
Во время борьбы нож, свободно подвешенный к поясу, ссунулся налево за спину, и я на нем лежал. Я левой рукой с трудом вытащил нож и попытался освободить правую. Медведь царапнул меня когтями по черепу и содрал с него; кожу - от бровей почти до затылка. Левой рукой я всадил нож в медвежье горло, перерезал его и отделил позвонки. Когда они хрустнули, мне показалось, что я сломал лезвие… Вот тут я в первый раз испугался. Но нож не подвел: он у меня кован из самолетной стальной оси. Медведь отвалился. Я вскочил на ноги, схватил винтовку и с левой руки, положив ствол на покалеченную правую руку, пять раз выстрелил в медведя. Все пули попали. Только как выяснилось, в этом уже не было надобности: медведь был мертв.
Тогда мне захотелось курить. Кровь залила глаза, и я ничего не видел. Все же свернул папиросу на ощупь и закурил. Только странно что-то: дым краской пахнет. Я потушил папиросу и сунул в карман. Уже дома обнаружил, что для папиросы я оторвал клочок десятирублевой бумажки.
После мне страшно захотелось мяса. Я попробовал отрезать кусок сырой медвежатины и не смог. Хотел было перевязаться, но белье оказалось прочным, и разорвать его не удалось. Тогда я пошел домой напрямик, через лес и воду. Шел вброд протоками. Несколько раз от потери крови был без памяти.
Вышел я с места, где схватился с медведем, в четыре часа дня, а пришел на кордон в час ночи. Жена дала знать на рудник. Меня уложили на носилки и в них перенесли прямо по воде через реку. После этого я полтора месяца лежал в больнице и еще месяца три дома.
Все обошлось благополучно. Вот только над бровью долго не заживал шрам: был он красный и величиной с медный пятак, да три пальца изжеваны. Кости хоть и срослись, но пальцы не работают. Нажимаю я теперь на спуск четвертым пальцем, но это пустое! При стрельбе из ружья главное - левая рука: на нее ложится вся тяжесть.
Убитый медведь был худой, но огромный. Да вот сами посмотрите.
Михаил Сафонович выходит в сени и возвращается оттуда с медвежьей шкурой в охапке. Растянутая на полу, она действительно огромна - больше двух метров, рыже-бурого цвета, с белым галстуком на горле. Галстук по форме похож на летучую мышь с развернутыми крыльями. Когти могучих лап достигают семи-восьми сантиметров.
Я узнаю шкуру: это на ней я отдыхал в день моего прихода на кордон.
…Утром Михаил Сафонович собирает меня в обратный путь. Он вручает мне бутылку с каштановым медом и мешочек грецких орехов. Когда я, поблагодарив, отказываюсь под предлогом, что в рюкзаке нет места, он сам принимается за укладку, приговаривая:
- И не думайте отказываться. Мед в дороге - первое дело. Если часом нет ничего под рукой, съел три-четыре ложки меда - и уже веселее.
Мы прощаемся на берегу Ачипсе.
- Ну, будьте здоровы. Не забывайте нас, лесных людей.
- Желаю успеха и счастья, Михаил Сафонович!
Река бурлит и грохочет, высоко взметая в синий прозрачный воздух пену и брызги. На повороте узкой тропы оглядываюсь в последний раз: Пономаренко неподвижно стоит, легко опираясь о перила кладки. За его плечами винтовка, и козырек обитой назад кепки все так же задорно загнут кверху.
Хоста, 11 июня
Маршрутный автобус Красная Поляна - Адлер - Сочи доставил меня в Хосту.
Высадившись за мостом через реку Хосту, я поднимаюсь по крутой извилистой тропинке к дому заповедника. На веранде меня встречает Петр Давыдович Лазук, заведующий тисово-самшитовой заповедной рощей.
Лазук - ученый лесовод. Он недавно демобилизован и полон неистощимой энергии. За короткий срок он уже немало сделал. Главные маршрутные тропы в роще расчищены, подготовлены площадки для фенологических наблюдений. Наиболее интересные и редкие экземпляры растений берутся на учет.
Петр Давыдович добивается превращения рощи в живой музей природы.
Это правильная мысль, так как здесь бывают тысячи людей, приезжающих на курорты в Сочи, Мацесту и Хосту со всех концов Союза.
Лазук неустанно собирает ботаническую коллекцию и изучает биоценоз, то есть взаимосвязь и взаимодействие растительного и животного мира тисово-самшитовой рощи.
Когда Петр Давыдович говорит обо всех этих волнующих его вещах, моложавое, несколько мальчишеское лицо его покрывается румянцем, глаза через круглые стекла очков смотрят остро и упорно. То же упорство звучит и в его твердом голосе, в котором заметно слышится белорусский выговор.
…Тисово-самшитовая роща заповедника - нетронутый участок черноморской природы. Здесь сохранились все особенности роскошной колхидской растительности.
Ее основные древесные породы - тис и самшит - дошли до нас из глубины двухсот-пятисот миллионов лет. Они реликты третичного периода.
В самшитниках подлесок составляют два вида иглицы - рускус понтикус и рускус гиппофиллус - с узкими, словно высушенными, игольчатыми листками. В "окнах", на солнце, растет клекачка, чубушник-жасмин, папоротники - сколопендрий обыкновенный и сладкий корень, древнее растение эпимедиум с очень мелкими белыми цветами и твердыми круглыми листочками, кустарник сумах, дающий дубильные вещества, и лилейное растение - соломонова печать, употребляющееся в народной медицине.
Стволы деревьев верхнего яруса - граба, грабинника, липы, бука, вяза - опутывает кавказская лиана - плющ. Во втором ярусе, на стволах самшита живет до двадцати видов мха и лишайников. Но основных мхов два: неккера криспа и неккера компляната. Это очень древние мхи, сопутствующие дереву-хозяину от времен третичной эпохи. Они придают самшитникам сумрачный и таинственный вид.
В верхнем ярусе насаждений тиса, кроме него, растут лиственные деревья: бук, дуб, липа, ильм, ясень. Вокруг стволов тиса и широколиственных деревьев причудливо обвиваются многочисленные лианы: колхидский плющ, похожий на толстый канат и покрытый сочными кожистыми листьями, цепкий ломонос с листьями более тонкими и бледными, нитевидная лианка - каприфоль и малоазиатская колючая лиана - смилакс.
Подлесок тисов густ и запутан, особенно много здесь лавровишни, встречается медвежья груша.
На светлых местах растут колючий, узорчатолистый падуб, клекачка и черная бузина, а в травянистом покрове - трахистема, папоротники - сколопендрий обыкновенный и сладкий корень.
На известняках по берегам Хосты - прекрасные условия для тиса и самшита. Оба реликта тут очень хорошо восстанавливаются естественным путем.
…Лазук уходит с группой экскурсантов-студентов в глубь самшитового "кольца", а я, пройдя километра полтора, опускаюсь по шоссе к морю.
На песчаном берегу, у впадения реки в море, лежит растерзанный труп дельфина, выброшенный на отмель недавним штормом. Вокруг на серебряно-белом песке отпечатаны бесчисленные следы шакалов.
Неумолкаемо шумит и ропщет море.
Сегодня в воздухе чувствуется напряжение грозы, и море тревожно. Туманно-голубое у берега, оно становится все синее к горизонту. Там, среди темной сини белыми завитками вскипают гребни волн.
Странно видеть, как при полном безветрии зелено-голубая сверкающая масса влаги, похожая на жидкое стекло, вздымается все выше и, словно гонимая подводным извержением, тяжело и шумно обрушивается на отлогий пляж. Вдоль всего берега слышится сухая перестрелка камней. Волна с шипением растекается по песку. Впереди стремительно мчится жемчужно-белый бордюр пены. Волна так же стремительно откатывается, оставляя за собой на мокром песке зеленых бегущих боком под камни крабов, прозрачно радужные куполы медуз и гирлянды красных водорослей.
Недалеко от берега над бирюзовой гладью воды мелькнула на миг и скрылась черная лоснящаяся спина дельфина. За ней еще и еще, и вот уже шесть дельфинов, сверкая на солнце атласно-черной влажной кожей, круто ныряя и почти кувыркаясь в воздухе, резвятся на просторе морского залива.
Так, легко и, кажется, бесцельно играя, они постепенно выстраиваются широким полумесяцем. Теперь мне понятно, что их игра совсем небеспредметна. Впереди, куда, показывая в воздухе черные блестящие тела и кружась колесом в воде, мчатся дельфины, выдвинулись в море мостки, и от них протянуты еще дальше вглубь рыбачьи сети. Дельфины гонят прямо в сети косяк рыб, охватив его полукругом. Они охотятся сообща.
Доплыв до сетей, дельфины круто поворачивают в открытое море и, все так же играя и кувыркаясь, один за одним исчезают в туманной дали…
Под солнцем юга все необычайно ярко - и краски и звуки. Словно в первый раз, я смотрю изумленными глазами на этот сверкающий и поющий мир.
Звон цикад заполняет все вокруг. Или это звенит само пылающее солнце, и ему вторят каждая травинка и каждая частица пронизанного горячими лучами, благоухающего прозрачного воздуха? Кажется, что огромные чашечки цветов горят изнутри оранжевым, синим, фиолетовым огнями. Бабочки величиной с ладонь падают на цветы, на широкие листья бананов и пальм осколками трепещущей радуги.
Здесь змеи толсты, как морские канаты, и… очень любят сладкое. Их часто по утрам находят в колхозной клубнике: объевшись ягод, они бессильно лежат на грядах, разбухшие и вялые.
Я сегодня видел трех полутораметровых змей в нескольких шагах от дома заповедника. Две из них, серо-стальной окраски, грелись на камнях под старым большим пнем, а третья, такая же длинная и толстая, с желтым брюхом, быстро промчалась с горы через тропу, чуть не задев моих ног; вверху, откуда скатилась змея, были грядки с клубникой. Добравшись до ближайших кустов, змея не уползла в чащу, а повернулась ко мне головой, вытянувшись во всю свою длину, и упорно смотрела на меня круглыми, как у птицы, изумрудными глазами.
…Вечером на обвитой диким виноградом решетчатой веранде особенно легко дышится. Дом стоит на горе, и его со всех сторон овевает влажный морской ветер.
Справа виден кусок моря нежной, бледной голубизны, сливающейся с затуманенной далью. Слева чернеют кудрявые, округлые горы над рекой Хостой, на которых засыпает роща. Высоко в небе повисла белая, как сгусток тумана, ущербленная луна.
Над пряно пахнущими куртинами роз во всех направлениях перекрещиваются тонкие молнии светляков. Зелено-голубые искры беспрестанно загораются и гаснут то на длинных и узких, как шпага, стеблях травы, то на овальном листке грецкого ореха.
В вечерних сумерках смутными тенями проносятся совы. Их негромкий сипловатый крик протяжен и докучен. Он слышится отовсюду.
Однообразно трещат сверчки.
Потянуло острой свежестью близкого дождя, и вдруг забили тревогу древесные лягушки-квакши. Они лихорадочно быстрыми, оглушительными воплями не то отпугивают дождь, не то его зазывают.
Где-то недалеко, в темном ущелье, захохотал и заплакал вышедший на добычу шакал. Ему отвечает сразу в нескольких местах пронзительный смех и стонущий, надрывный визг других шакалов.
Я ночую вместе с Петром Давыдовичем в маленькой комнатке, где он временно живет. Стелю на пол сложенную втрое плащпалатку, рюкзак под голову - и сразу крепко засыпаю.
Тисово-самшитовая роща, 11 июня
Иду по самшитовому "кольцу". Кроны невысоких деревьев самшита осыпаны мелкой щедрой листвой. Стволы их одеты пышным мхом и оттого кажутся вдвое толще. Мох неподвижными зеленовато-серыми бородами свисает с ветвей. Уже давно стоят жаркие дни, и кожистые листья самшита, обычно сочные, и окутывающий его мох сейчас похудели и поблекли. Из сумрака рощи тянет своеобразным резким запахом не то папоротников, не то грибов.
Самшит любит прохладную влажность, и недаром здесь его особенно много на известняковых скалах вдоль балок Лабиринтовой и Глубокой. Если эти балки, постоянно хранящие холодную сырость и зелено-черную воду ям внутри скользких известняковых стен, помогают самшиту, то они тоже обязаны ему своим существованием. Корни самшита и растущий на нем мох отдают влагу обратно и в почву и - в виде испарений - в воздух и таким образом подготавливают новые паводки, наполняющие потом извилистые щели балок и углубляющие их дно. Так взаимодействует живая и "мертвая" природа.
Деревья самшита растут чрезвычайно густо - до десяти тысяч на гектар. От этого в самшитовой роще сумерки даже в самый ясный день, и почти нет подлеска. Только опавшая листва плотным слоем устилает черную сырую землю.
Непокрытые мхом части стволов самшита белы и гладки, как кость, и, как кость, хрупки на излом. Его твердая, неподдающаяся ножу древесина так тяжела, что тонет в воде. Не случайно самшит называют "железным деревом".
В самшитовом лесу не слышно пения птиц. Здесь все мертво и тихо.
Но зато там, где в голубом небе купают свои зеленолиственные вершины кавказские липы, вязы и грабы, возвышающиеся над нижним, безмолвным и мрачным ярусом самшитника (он всегда растет во втором или третьем ярусе), ни на миг не умолкает свист, щебетание и теньканье веселой и пестрой птичьей мелкоты.
Издалека доносятся вдовьи вздохи кукушки.
На обрызганных утренней росой светлых полянах, чокая и подпрыгивая, шныряют в траве черные дрозды. Пробегают юркие ящерицы. Вот одна из них, яркозеленая, нырнула в нору и, круто повернувшись на бегу, глядит оттуда, сверкая бисеринкой любопытного глаза.
Трепеща узкими слюдяными крыльями, проносятся изумрудные и бирюзовые стрекозы. Горячий свет солнца делает их окраску сказочно-яркой, как будто они слетели со страниц забытой детской книги…
К вечеру пошел проливной дождь. Поднявшийся ветер угнал дождевые тучи, но горы дымятся в сизом тумане. Снова оглушительно кричат квакши, хохочут и пронзительно воют шакалы.
Багряно пламенеет закат, и море сегодня бархатно-синее.
Тисово-самшитовая роща, 12 июня
Снова через балки Лабиринтовую и Глубокую прохожу по самшитовой тропе.
Сейчас, после дождя, мелкие листки самшита набухли и словно облиты блестящим коричневым лаком, а напитанный влагой мох свисает с его ветвей до самой земли сочнозелеными пышными гирляндами. В прохладном, сыром полумраке тихо и таинственно, как в подводном царстве.
Это впечатление усиливают причудливые очертания источенных водою высоких стен каменного лабиринта балки, по которому пролегает мой путь. Здесь особенно влажно и свежо, даже холодно.
На дне лабиринта мостами глубокие провалы, наполненные почти черной неподвижной водой. Только с трудом в ней можно рассмотреть неясные силуэты головастиков и странных, похожих на скорпионов личинок.
На известняке скал, в пещерках и просто на шероховатых стенах, на тропе и мертвой листве под деревьями множество крупных полосатых улиток. У большинства из них раковина по форме напоминает трубу духового оркестра, у других она представляет витой конус. Некоторые улитки так крепко присосались к камню, что их трудно оторвать.
Встречаются и совсем голые слизняки. Один такой слизнячок меня удивил: выпустив из себя, подобно пауку, клейкую нить, он безжизненно висел на ней, совсем окоченелый.
Тут же на тропе мне попался немыслимо-голубой жучок и другое насекомое, чем-то сходное с крошечным жирафом и точь-в-точь, как жираф, широко расставлявшее тонкие и длинные передние ножки, чтобы дотянуться до упавшего листка.
Пройдя самшитник, я поднялся на тисовую площадку. Тис - иначе его называют красным деревом или "негной-деревом", так как красноватая древесина его не гниет в воде и лишь принимает яркопунцовый оттенок, - пережиток, реликт третичного периода, подобно самшиту. Это странное хвойное растение, у которого вместо игл узкие, похожие на хвою листья, и размножается оно не так, как обычные хвойные, но имеет два рода цветов: на одних деревьях мужские, напоминающие сережки ив, а на других - женские, в форме небольших шишек, - осыпающие ранней весной темные вершины дерева желтыми искрами.
Сразу же при входе на площадку стоит могучий тис со сломанной верхушкой. Скелет ее, лишенный коры и хвои, валяется рядом в густой траве. Толщина этого дерева - четыре обхвата, и оно походит на приземистого богатыря с широкой выпуклой грудью в чешуе брони.
Вблизи от него виден такой же великан. А дальше, по всей площадке, и там и здесь высятся иссиня-черные мощные кроны тисов вперемежку со светлыми шапками буков, лип, ясеней, грабов. Очень много тисов без вершин, с дуплистыми замшелыми стволами.
Гигантские стволы тисов - толщина их доходит до двух метров в поперечнике, а высота до тридцати пяти метров - и лиственных деревьев, окружающих их, густо обросли древними лишайниками и косматым мхом, и вокруг них - от корней до вершины - обвились, как удавы, грандиозные лианы толщиной в человеческую руку, глубоко врезавшись в кору.
Поражает упругость древесины тиса. Даже тончайшие ветки на мертвых, быть может уже сотни лет, обломках легко гнутся и пружинят, как свежие. Недаром из ветвей тиса в древности делали луки.
Во втором ярусе тисового леса, образуя непроходимую чащу, буйно разросся подлесок из лавровишни и папоротника-сколопендрия. Особенно много тут лавровишни. Ее копьевидные крупные листья, блестя коричнево-зеленой поверхностью, сплошь устилают промежутки между стволами лесных гигантов. И все это перевито и опутано бесчисленными веревками и нитями плюща, цепкого ломоноса и колючей проволокой малоазиатского выходца - повоя.
Конечная цель сегодняшней моей вылазки - Стецова поляна; она где-то неподалеку, за тисовой площадкой. Но, оказывается, и в этой невинной на первый взгляд роще, которую ежедневно посещают сотни курортников, можно по-настоящему заблудиться. Во всяком случае, я сбился с главной, тропы и ушел куда-то вниз, увлекаемый звериной тропой, ошибочно принятой мною за главную.
Так я добрался до Граничного ключа и лишь здесь обнаружил свою ошибку неожиданно наткнувшись при переходе через ручей на совсем свежие следы медведицы с маленьким медвежонком.
Я попытался пройти еще немного вперед, надеясь, что, возможно, медведи воспользовались для прогулки главной тропой. Однако явно уходившие от меня медвежьи следы вскоре повернули в такую непролазную путаницу ежевики и лиан, что я едва выбрался оттуда.