Майор (опускаясь вниз). А все-таки есть своя прелесть… Маэстро, где вы? (Увидев.) А-а. Вы не находите, что во всем этом (показал вокруг) есть свое очарование. В черных подтеках, кое-где покрытых мхом, стены старой башни, шелест крыс… (прислушался) и капля. Клеп, клеп… Слышите? Солома, ваша хламида, борода, сверкающие белки глаз… Чудно. Ей-богу, чудно. Немного претенциозно, но…
Маэстро. Мне бы еще романы писать…
Майор. Вам бы еще романы писать… Что-что? (Смеется.) Да-да-да! Как тому испанцу! (Кричит.) Эй! Дайте свет!
Над головой Маэстро и Майора тусклым светом вспыхнула лампочка.
О-о, да вас били… Ничего не сломали?
Маэстро. Нет. Сделано настолько, насколько вы хотели.
Майор (отрицая, помахал рукой). Инициатива снизу. Извините.
Быстро вернулся Ксенин и, смахнув свет с Майора, встал на колени перед Маэстро.
Ксенин. Я не выдержу, Маэстро! Через сто, через двести лет… Неужели никогда никому не понадобится?! И никто не узнает? Зачем это во мне?! (Бормоча, словно молитву.) Помогите мне, Маэстро… Я не боюсь боли, если не зря… Маэстро… Помогите!.. Пожалуйста, помогите!
Печальная, негромкая мелодия подняла Маэстро на ноги. От легких порывов ветра могильный холм из белых цветов, казалось, вздрагивал от испуга и успокаивался, когда лепестки не трогал ветер. Молча, недвижно стояли у могилы Доя, Коста, музыканты.
Маэстро. Не день, не месяц, а может, и целая жизнь, проведенная в радости и счастье, не сравнится с силой и беспощадностью даже одного страшного дня, часа, мгновения, когда горе приходит в дом твой, в сердце твое. И пусть человек ждет его, и знает, как больно станет ему, но все равно ничего не знает он, ибо думает он: когда это еще все будет, а пока порадуюсь, поживу всласть, и чем больше, тем лучше, словно не рассыплются в прах и не уйдут из сердца и тела наслаждений и довольства минуты, а уравновесят страдания его. Не будет этого. Придет срок – исчезнет день вчерашний, и неведом день будущий. Остановится река жизни разума твоего, и пребудешь в бездне отчаянья пустоты и одиночества.
Вновь тускло мерцает лампочка. В башне Майор и Маэстро.
Майор. Маэстро, если с Биришем что-то случится… Я вряд ли нашел бы виноватых.
Пауза.
Маэстро. Вы предлагаете…
Майор. Я ничего не предлагаю.
Пауза.
Разве возмездие не акт справедливости?
Маэстро. Акт справедливости, после которого все музыканты окажутся в ваших подвалах?
Майор. Насколько я понимаю, вы не бежите страданий… А преподать урок, показать, что вы, люди искусства, не так уж безобидны и постоять за себя сможете… Маэстро, подумайте, у вас долгий путь.
Пауза.
Маэстро. Когда на могиле мальчика завянет последняя роза, мы уйдем из города.
Майор. Бог с вами, с вашими символами. Двое суток вам посидеть еще придется. Требование членов Майората. Пока вы здесь, ваши ребята будут вести себя спокойно.
Маэстро. Они не сделают ничего дурного.
Майор. И все-таки будет спокойнее.
Маэстро. Мы живем по другим законам.
Майор. Именно поэтому. Горожанам ваш стиль непонятен, раздражает, настораживает.
Маэстро. А вас?
Майор. Не знаю, не знаю. Мне пятьдесят. Пора убедиться, что я прожил верно. Открытия у гроба меня вряд ли обрадуют.
Майор ушел.
Ксенин сидит у себя в комнате за столом, что-то пишет. На нем серый свитер, штаны заправлены в сапоги. У стола рюкзак. За окном черно, изредка безмолвно вспыхивает синим: где-то далеко идет гроза. Справа хлопнула дверь и лязгнула дверная пружина. Алла Филипповна тащит за собой упирающуюся Наташу. За ними идет Семен.
Алла Филипповна (кричит). Ксенин! Ксенин! (Семену.) Держи ее. (Бежит к Ксенину.) Ксенин, ты дома?
Семен (Наташе). Наташа, зря вы. Ой, зря.
Наташа стоит, прислонившись к стене. Вся правая сторона плаща у нее в грязи. Колготки на правом колене порваны. Мокрые, слипшиеся волосы, на лбу ссадина.
Алла Филипповна (Ксенину). Сережка… Там Наталья… Скорее!
Ксенин выскочил из комнаты. Алла Филипповна за ним.
Алла Филипповна. Думала, умру… В кино с Семеном… Ленку уложили… Смотри, что делается.
Все смотрят на Наташу.
Семен. А я сначала и не понял, в чем дело. (Алле Филипповне.) Ты закричала… Я: что такое?
Алла Филипповна (Ксенину). Ласточкой нырнула… Дайте, сяду где-нибудь…
Семен. Здесь. Негде.
Алла Филипповна. Шофер хоть попался опытный. Машину аж задом наперед… повернул.
Семен. Да, почти на сто восемьдесят градусов.
Алла Филипповна. А эта в луже, прямо под бампером. Народ из кино идет… Смотрят. Таксист выскочил… тоже на нее.
Семен. Алла отбила.
Алла Филипповна. Хорошо, возле нашего дома. Бродила, наверное, бродила и – пожалуйста. Наталья, у тебя сын!.. Ты что своей башкой думаешь?
Наташа, оттолкнувшись от стены, сделала шаг к выходу, но Семен и Ксенин перехватили ее.
Ксенин (Семену). Не надо. (Тащит Наташу в комнату.)
Алла Филипповна. Сережа, может, помочь?
Ксенин. Нет. Нет. Спасибо.
Алла Филипповна. Скажешь тоже.
Алла Филипповна и Семен уходят к себе. Ксенин вводит Наташу в комнату. Усадив ее подальше от двери, достал таз, поставил его на табурет, налил из чайника воды. Подошел к Наташе, силой подвел к тазу. Наташа потянула Ксенина к двери.
Наташа. Пусти! Я убью тебя! Убью!.. Убью!..
На мгновение ослепительный белый свет залил комнату, и тут же раздался невероятный удар грома. Затем еще, еще, еще… Ксенин силой начинает умывать жену.
Наташа. Отпусти! Что ты делаешь?
Ксенин (сжав зубы, со слезами на глазах). Нет! Мы будем чистыми! Будем! Вот так! Глазки… щечки…
Наташа. Уйди! У… уйди! Не-на-ви-жу!
Ксенин, вытерев лицо Наташе свитером, замер. Оба со страхом и ожиданием, сдерживая рыдания, смотрят друг на друга. Вновь полыхнула гроза, и на землю шквалом и рокотом обрушился дождь.
На берегу реки, запрокинув голову, стоял Старик. Сквозь шум бури слышен отдаленный звон литавр.
Старик. Помоги мне, Господи! Пусть человек… Пусть человек уйдет с того берега! Пусть он уйдет и придет, когда вода упокоится!
Вспышка молнии выхватила из темноты крепко обнявшихся Ксенина и Наташу.
Тридцать лет! Тридцать лет я не видел такого шторма! Что Ты делаешь со мной, Господи!
Опять молния осветила Ксениных. Они целуют друг другу руки, глаза, плечи…
Посмотри, как дрожат мои руки! Ноги мои бьет дрожь! Я не доплыву, Господи! Опять… Слышишь?.. Он зовет…
И Старик заплакал. Гроза поспешно уходила все дальше и дальше.
Наташа. Сереженька-а…
Ксенин. Я люблю тебя.
Наташа. Сережа-а-а…
Ксенин. Я люблю тебя.
Наташа. Ты… убить себя хотел?
Ксенин. Родная моя… Я люблю тебя.
Наташа. Я знаю… Хотел…
Обняв друг друга, плачут взахлеб, счастливо.
Старик. Я иду! Я найду его!.. Я помогу этому человеку!..
Наступила тишина и стало темно. За окном вспыхивали звезды: одна, другая, третья… Пошел снег, и на его светлом, искрящемся в лунном свете фоне обозначились две фигуры. Ксенин и Наташа сидели на подоконнике, друг против друга. В руках у Наташи лист бумаги.
Наташа (читает). Пространство и звонкая тишина зала собора.
Пауза.
Появился Юн. В руках у него труба.
Ксенин. Это Юн.
Наташа. Которого убили?
Ксенин. Да.
Наташа. Тихий, едва слышный звон заструился по залу. Постепенно набрав мощь и высоту, он уже готов был сорваться вниз, как вдруг резкий, еще более высокий звук трубы подхватил и понес его туда…
Юн заиграл.
…где прощаются с одиночеством, где существует полет, где свобода и любовь, забыв разделы, забыв себя, слились в едином зените Отчаянья и Счастья.
Пауза.
Звучит только музыка.
Наташа. Сережа… Почему ты никогда… Сережа…
Ксенин. Не успел.
Наташа. Сережа…
Ксенин. Что хотите, то и думайте. Снег в августе. Вот вам. Таша, мне плохо.
Наташа. Сережа… Что? Успокойся. Так… Что, Сережа? Душно? Подожди. (Соскочила с подоконника.) Сережа… Облокотись. Здесь высоко, не падай. Сейчас. Не волнуйся. Ты хорошо сидишь? Так. Не падай. Иди… Иди ко мне… (Осторожно стаскивает Ксенина вниз.) Ну ложись, ничего… (Быстро включила свет.) Вот валидол… Где он? (На стеллаже нашла валидол.) Открой рот, Сережа. Открой. Ну пожалуйста, открой рот. (Сама силой открывает Ксенину рот, всовывает таблетку.) Молодец… хорошо, пошли на кровать? А?
Руку… сюда. Не бойся… Все хорошо… Не хочешь на кровать? Ну и ладно. Лежи… (Подтащила рюкзак.) Вот так… голову… (Расстегивает ему брюки.) Ты дыши, Сереженька. Расслабься. Все… Я пойду позвоню. Сережа, я быстро, я бегом. (Бежит к двери, вернулась.) Это гроза… Пе-пе-перепад… Снег видишь какой… перепад давления… Сейчас пройдет. Я быстро. (Убежала.)
Какое-то время Ксенин лежит один. Пробежал к выходу в домашних тапочках, тренировочных штанах и в плаще на голое тело Семен. Алла Филипповна и Наташа, вбежав в комнату, захлопотали вокруг Ксенина: мочили полотенце, клали его то на грудь, то на голову. Подняли Ксенина с пола и перенесли за стеллаж на кровать. Голоса, хлопанье дверей – все звуки перекрывает звук трубы Юна.
Старик сделал несколько шагов, ноги его подогнулись, обессиленный, он тяжело упал на землю лицом вниз. Подошел Юн.
Юн. Спасибо, отец.
Старик не ответил.
Юн. Что мне сделать для тебя?
Старик (хрипло). Ничего. Смерти легкой. Нет. Ничего.
Юн (тихо). Молитва твоя услышана, перевозчик. Иди за мной.
Старик медленно встал. Труден и тяжел был его первый шаг, второй немного легче. В третьем уже чувствовалась твердость, четвертый – легок и свободен. Перевозчик оглянулся и… увидел себя лежащим на земле. Затем… протянул над телом руку. Вместо Перевозчика с земли поднялся… Ксенин. Улыбаясь, он перекинул через плечо сверкающий серебром плащ. Обнявшись, они стали подниматься вверх, где уже стояли и с нетерпением ждали - Музыканты. Они о чем-то весело говорили. Трудно было понять: то ли это по-прежнему персонажи, то ли актеры, готовящиеся к поклону. Маэстро взмахнул рукой… И пронзил сердце Ксенина, и вывел в образовавшийся круг полный боли и радости, дитя далекого юга, древний танец. Возникший внезапно здесь, он был как отдохновение после долгого пути, как долгожданное возвращение, как надежда.
А на авансцене плачет, курит, смотрит в белый кружащийся ворох снега Алла Филипповна.
Занавес
Москва, 1984
Шел медведь по лесу…
Драма в трех действиях
Действующие лица
Домашева Ксения Алексеевна
Собежников Георгий
Нина, его жена
Витька, их сын
Восоркова Лала
Пасюкина Галина
Стоков Геннадий
Ерготун Борис
ЦерЁшко Дмитрий
Штапов
Действие первое
Картина первая
Квартира Собежникова. Перед нами самая большая комната. Прямо в центре раскрыта дверь в коридор. Слева дверь в кабинет Собежникова, справа – в комнату сына. На полу громадный персидский ковер, под потолком великолепная фарфоровая люстра с хрустальными подвесками. Между дверью в комнату сына и центральной – белая с позолотой стенка, где покоятся сервизы, бокалы, телевизор, а вместо книг – коллекция вин. На противоположной стене висит огромная фотография, на которой изображена кинодива со слепящей улыбкой. Под фотографией широкая тахта. Рядом три кресла, белый и тоже с позолотой столик. В комнате Собежников – сорокалетний, ладно сложенный мужчина с открытым лицом, Стоков, ровесник Собежникова, но выглядит моложе, и лоб у него блестит, как у манекена. Две женщины: Восоркова Лала и Пасюкина Галина. Восоркова того же возраста, что и мужчины; внешне очень походит на Собежникова: их можно было бы принять за брата и сестру, но это не так. Пасюкина невысокого росточка, полненькая, бойкая женщина. Кажется, что она вот-вот что-то скажет, но это только кажется: скорость восприятия и ответная реакция у нее несколько замедленны. По накрытому столику можно понять, что идет вечеринка. Собежников говорит по телефону. Все слушают.
Собежников (в трубку). Собежников… Да, отец. Вы уж простите за поздний звонок, но дело в том, что моего охламона до сих пор нет дома… Дома? Понятно, ваш дома. Вот я и хотел… А давно он пришел? Не мать, я. Мать у нас в командировке… Не говорите… Только что? Спросите у него, он не с Витькой был, не с моим?.. Жду-жду.
Восоркова (Собежникову). Теще звонил?
Стоков. А если Витьки там нет? Старики с ума сойдут.
Пасюкина. Рехнутся запростяк.
Собежников. Сколько сейчас?
Стоков. Десять минут первого.
Собежников. Паразит. (В трубку.) Да-да… Делать нечего, только ждать… Надеюсь. Спасибо. Еще раз извините. До свидания. (Положил трубку.) Говорит, были вместе, а может и врет из солидарности.
Стоков. Дружненько встанем, и на поиски. А что?
Восоркова. И где ты его будешь искать?
Стоков. Где? Подвалы, чердаки…
Восоркова. Не сходите с ума. Взрослый парень. Скажите мне, куда Церёшко пропал? Я больше не могу.
Стоков. Димыча хорошо за смертью посылать: долго жить будешь.
Пасюкина. Эй-эй, а у нас че было! Прихватили в подвале… Жорик, помнишь? По пятнадцать-шестнадцать лет соплюшкам. Да кого! И четырнадцатилетки были, а с ними парни.
Восоркова. Жор, давай в ведре пошарим?
Стоков. Лалка, ты с ума сошла.
Восоркова. Ну не могу! Хоть малюсенький какой… Масенький бычочек. Жор, давай?
Собежников. Вынес только. Пусто. Как я промахнулся?..
Пасюкина. Эй-эй, Витюшка в каком?
Собежников. Ладно, Галя… в девятом.
Пасюкина. Ага, сидят себе в подвальчике: винишко, сигареты…
Восоркова. А-а, умираю. Не напоминайте.
Звонит телефон. Собежников берет трубку.
Собежников. Я! Да, я! (Гостям.) Братцы, тихо. (В трубку.) Нина?! Привет! Жена, где ты?! А что такое?! Надолго?! Понятно. Здесь. Сидим, ждем. Вот проклятие. (Гостям.) В порту сидит.
Пасюкина. Где?
Собежников. В Новосибирске, где… (В трубку.) И сильная?! Метель, говорю, сильная?! Нинон, пиши телефон: 24-63-77. Записала?! Спроси Юзефа Аркадьевича… Он в гостиничном хозяйстве… Нет, это домашний. Летом приезжал коронки менять. Все нормально, не сделает – приеду, зубы сниму. Сделает, не волнуйся.
Пасюкина. Дай мне. Дай мне.
Собежников. Галка рвется, Пасюкина. Па-сю-ки-на! Даю. (Передает трубку Пасюкиной.) Метель в Новосибирске.
Пасюкина. Нинок! У нас тоже метель. Ну ты че, обалдела? Ждали-ждали тебя…
Стоков (Собежникову). Надолго?
Собежников. Двое-трое суток.
Пасюкина. Нинка, поздравляю с пятнадцатилетием супружеской!.. Ага! Что кто?! А-а… Генка Стоков, этот, как его… поэт ваш… Точно. Его за сигаретами на вокзал послали, а его все нет. С ума тут сходят. Еще? Ой, (Восорковой) как тебя? С Жоркой в зубном работает… (Восорковой.) Ой, ну как тебя? (В трубку.) Как?! Восоркова?! Точняк, Лала!
Восоркова. Жора, это еще что такое?
Собежников. Лала, спокойно.
Восоркова. Все, Церёшко буду убивать. Я к ведру. (Уходит на кухню.)
Собежников. Лала, не дури! Сейчас придет!
Пасюкина. Нинка… Зая… Бедненькая моя, ты че?! (Обернулась ко всем.) Она плачет.
Собежников. Дай сюда.
Пасюкина. Подожди. (В трубку.) Нин, кончай! Нинк! Нинк, я у тебя палас свистнула!.. А который вместо ковра был. Ага, в большой. Мы счас на нем топчемся, а палас свистнула… Жорке денег не дала… Ага, с тобой посчитаемся.
Собежников. Дай трубку.
Пасюкина. Ну все, Нинк! Давай прилетай!
Собежников (в трубку). Алле, я!.. Как что? Поздравить пришли… И она. Не дури. Что ты несешь? Ну поздравляю… Не надо глупости пороть… Витька у матери… Не у моей же… Сказал, у матери!.. Пожалуйста, звони… Спят, наверное… Не знаю. Тон был нормальный. Нор… Хорошо. Не сержусь. Я тоже. Здесь люди. Целую. Крепко. Очень… Без шуток. Телефон Юзефа мне прочти. Не напутала там?.. Все правильно. Прямо сейчас и звони. Обнимаю. (Положил трубку.) Дайте закурить.
Восоркова (входит, затягиваясь окурком). На, только оставь.
Стоков. Нашла-таки?
Восоркова. А что? Молодость вспомнила. Жор, помнишь в общаге? Курить хочется – уши пухнут. Все ведра мусорные перевернешь, обасиков насшибаешь, и жить можно… Думать. И ведь думали.
Пасюкина. Ого, я всю жизнь не курю, а думаю.
Восоркова. Ты, тетка, думаешь.
Пасюкина. Че-че?
Восоркова (Собежникову). Не увлекайся. (Забрала окурок.)
Собежников. Прости.
Восоркова. Уже простила.
В комнату заглядывает Ерготун. На нем осеннее пальто, в каких ходят чиновники средней руки. Из рукавов торчат пустые напальчники перчаток, потому что пальцы всегда сжаты в кулак. Уши у шапки распущены и завязаны под подбородком. В кармане пучок багульника.
Ерготун. Здхаствуйте. Пховетхиваете? Двехь нахаспашку…
Восоркова. Сокол ясный, ты откуда?
Ерготун (шмыгнув носом). Из лесу.
Собежников. Борька!
Ерготун. А чего двехь нахаспашку?
Собежников. Борька!
Ерготун. Нина где? Хочу поздхавить.
Стоков. Да не прилетела. Метель в Новосибирске.
Ерготун. Ясно. Застхяла? Лала, поставь, пожалуйста. Багульничка нахвал, а не пхилетела… Надо же.
Собежников. Борька! Ерготун, ты живой?
Ерготун. Не говори, замехз как цуцик.
Восоркова (берет у Ерготуна ветки багульника). Голодный?
Ерготун. Не говохи. В лесу-то холодней, чем в гоходе. Думал, уже не уеду. Воскхесенье, машин нет. (Собежникову.) Опять кто-то стекла выбил, надо ставни ставить.
Собежников. Раздевайся, потом расскажешь. Лала борщ сварила…
Ерготун. Отлично, Жоха, идейка есть.
Стоков (поднося Ерготуну полстакана коньяку). Боря, прими.
Ерготун. Отлично. Пальцы не гнутся: замехз. (Выпивает.) Хохошо.
Восоркова. Борька, раздевайся. Я тебе сюда принесу. (Уходит).
Стоков и Собежников помогают Ерготуну раздеться.
Собежников. Проходи.
Ерготун. Сейчас, обувь…
Собежников. Проходи так.